Ученик убийцы - Хобб Робин - Страница 62

— Ты хочешь предложить мне сдаться? Теперь? — Я не мог в это поверить.

— Хочу.

— Почему? — спросил я.

— Потому что, — начал он и остановился, расстроенный. — Я не знаю. Слишком многое сходится. Может быть, если я вытащу одну нить, не получится узла.

Меня охватила усталость, и прежний подъем моего триумфа рухнул перед его угрюмыми предостережениями. Мое раздражение победило, и я огрызнулся:

— Если не можешь говорить прямо, зачем вообще говоришь?

Он молчал, как будто я его ударил.

— Этого я тоже не знаю, — проговорил он наконец и поднялся, чтобы уйти.

— Шут… — начал я.

— Да, я шут. — И он ушел.

Итак, я проявлял упорство, становясь все сильнее. Я все нетерпеливее воспринимал наше медленное обучение. Мы раз за разом повторяли одни и те же упражнения, и остальные начинали усваивать то, что казалось мне таким естественным. «Как они могли быть так закрыты от остального мира, — думал я. — Почему им было так трудно открыть свой разум для Скилла Галена?» Моей задачей было не открываться, а скорее держать скрытым от него то, чем я не хотел делиться. Часто, когда он небрежно касался меня Скиллом, я чувствовал ищущее прикосновение к своему сознанию. Но я ускользал от него. — Вы готовы, — заявил он в один холодный день. Вечерело, потому что самые яркие звезды уже выступили на темно-синем небе. Я жалел об облаках, которые посыпали нас снегом вчера, но хотя бы не пропускали самый сильный холод. Я шевелил пальцами в кожаных туфлях, которые нам недавно разрешил Гален, стараясь согреть их и снова вернуть им жизнь. — Прежде я касался вас Скиллом, чтобы познакомить с ним. Ну а сегодня мы попытаемся прийти к полному единению. Вы будете тянуться ко мне, как я тянусь к вам. Но будьте внимательны! Большинство из вас успешно сопротивляются восторгу, который дает употребление Скилла. Но та сила, которую вы ощущали, была легчайшим прикосновением. Сегодня будет сильнее. Сопротивляйтесь ей, но оставайтесь открытыми Скиллу.

И снова он начал свое медленное кружение среди нас. Я ждал, нервничая, но не боясь. Я ждал этой попытки. Я был готов.

Некоторые явно провалились и были выруганы за лень или за глупость. Августа похвалили. Сирен получила удар арапником за то, что тянулась вперед слишком нетерпеливо. И тогда он подошел ко мне. Я приготовился к тяжелой борьбе. Я ощутил прикосновение его сознания к моему и осторожно ответил ему. Вот так?

Да, ублюдок, вот так. И несколько мгновений мы удерживали равновесие, паря как дети на качелях. Я чувствовал, что он укрепляет наш контакт. Потом внезапно Гален ворвался в меня. Это ощущалось так, словно из меня был выбит весь воздух, но выбит не физически, а ментально. Я мог набрать воздух в легкие, но не мог владеть своими мыслями. Он захватил мое сознание и пытался уничтожить мою сущность, а я был бессилен ему помешать. Он победил, и он знал это. Но в это мгновение его беззаботного триумфа я нашел выход. Я вцепился в него, пытаясь овладеть его сознанием, как он моим. Я схватил его и держал его, и какой-то миг я знал, что сильнее Галена и могу вбить в его сознание любую мысль, какую захочу. «Нет!» — завизжал он, и я смутно понял, что в какое-то прежнее время он так же боролся с кем-то, кого презирал. С кем-то другим, который тоже победил так же, как это собирался сделать я. «Да!» — настаивал я. «Умри!» — приказал он мне, но я знал, что не умру. Я знал, что должен победить, и сфокусировал мою волю, усилив хватку.

Скиллу все равно, кто победит. Он не позволяет никому отвлечься даже на мгновение. Но я отвлекся. И когда я сделал это, я перестал остерегаться того экстаза, который составляет мед и жало Скилла. Эйфория нахлынула на меня, заливая; и Гален тоже погрузился в нее, больше уже не трогая мое сознание, а только пытаясь вернуться в свое.

Я никогда не испытывал ничего подобного этому мгновению.

Гален назвал это удовольствием, и я ожидал приятного ощущения вроде тепла зимой, или аромата розы, или сладкого вкуса во рту. Но это не походило ни на что. Удовольствие — это слишком физическое слово для того, чтобы описать то, что я испытывал. Это не имело ничего общего с кожей или телом. Это заливало меня, лилось сквозь меня волной, которой я не мог противостоять. Эйфория потоком струилась сквозь меня. Я забыл Галена и все остальное тоже. Я чувствовал, что он бежал от меня, и знал, что это важно, но мне это было безразлично. Я забыл обо всем, кроме испытываемого мною чувства.

— Ублюдок! — взревел Гален и ударил меня кулаком в висок. Я упал, беспомощный, потому что боли было недостаточно, чтобы вырвать меня из очарования Скилла. Я чувствовал, как Гален лягает меня, знал, как холодны камни подо мной, царапавшие меня. И тем не менее я чувствовал, что меня душит покров эйфории, которая не дает мне обращать внимание на избиение. Несмотря на боль, мое сознание заверяло меня, что все хорошо и нет никакой необходимости сражаться или бежать.

Где-то начинался отлив, оставивший меня задыхающимся на берегу. Гален стоял надо мной, растрепанный и вспотевший. В холодном воздухе поднимался пар от его дыхания, и он склонился надо мной.

— Умри! — сказал он, но я не слышал этих слов. Я чувствовал их. Он отпустил мое горло, и я упал.

И в пробуждении от захватывающей эйфории Скил-ла пришла незащищенность неудачи и вины, которые обратили мою физическую боль в ничто. Из носа текла кровь, было больно дышать. Гален пинал меня с такой силой, что я ободрал кожу, скользя по неровным камням. Две боли противоречили друг другу и требовали моего внимания, так что я не мог даже оценить всей тяжести моего положения. Не было сил подняться. Но надо всем этим нависало сознание того, что я потерпел поражение. Я был побежден и бессмыслен — Гален доказал это.

Словно издали я слышал, как он кричит на остальных, чтобы они остерегались, поскольку вот как он будет расправляться с теми, у кого не хватает дисциплины, чтобы отвратить свое сознание от наслаждения Скиллом. И он предостерег их всех от того, что падет на такого человека, который стремится использовать Скилл, а вместо этого поддается чарам наслаждения, которые он несет с собой. Такой человек становится безумным — большим ребенком, лишенным речи, лишенным зрения, пачкающимся, не думающим ни о чем и забывающим даже поесть, — и остается таким, пока не умрет. Он недостоин даже отвращения.

И таким был я. Я погрузился в пучину своего позора. Беспомощный, я зарыдал. Я достоин такого обращения со мной — и даже еще худшего. Только неуместная жалость удержала Галена от убийства. Я напрасно тратил его время, выслушал его тщательную инструкцию и отбросил ее ради эгоистичного потворства своим желаниям. Я бежал от самого себя, забираясь все глубже и глубже внутрь, но находил только отвращение и ненависть к самому себе, пронизывающую все мои мысли. Лучше бы мне было умереть. Если бы я бросился с крыши башни, то все равно не смог бы смыть мой позор, но по крайней мере мне не надо было бы больше думать о нем. Я лежал неподвижно и рыдал.

Остальные ушли. У каждого из них перед уходом нашлось бранное слово, плевок или пинок для меня. Я едва замечал их. Я презирал себя гораздо сильнее, чем все они вместе взятые. Потом они ушли, и один Гален остался стоять надо мной. Он пнул меня ногой, но я не смог ему ответить. Внезапно он оказался повсюду — над, под, вокруг и внутри меня — и я не мог противиться ему.

— Ты видишь, ублюдок, — сказал он вкрадчиво, почти успокоительно, — я пытался сказать им, что ты не стоишь занятий. Я пытался объяснить им, что учение убьет тебя. Но вы не хотели слушать. Ты собирался узурпировать то, что было дано другому. Я снова оказался прав. Что ж. Это время было потрачено не зря, если теперь с тобой покончено.

Я не знаю, когда он оставил меня. Через некоторое время я понял, что на меня смотрит не Гален, а луна. Я перекатился на живот. Я не мог стоять, но я полз. Медленно, не отрывая живота от земли, я упорно тащился вперед. Целеустремленно я начал двигаться к низкой стене. Думал, что смогу втащить себя на скамью, а оттуда на стену. И оттуда — вниз. И все.