Ученик убийцы - Хобб Робин - Страница 48

— Может быть. — Ее, казалось, смягчили мои объяснения. — Смотрика, давай залезем туда наверх и поедим.

«Туда наверх» был выступ скалы. Но я согласно кивнул, и несколько минут мы потратили на то, чтобы затащить себя и нашу корзинку «туда наверх». Это был более сложный подъем, чем те, которые нам доводилось преодолевать во время прежних экспедиций. Я поймал себя на том, что смотрю, как Молли управляется со своими юбками, и пользуюсь каждым удобным случаем, чтобы поддержать ее под локоть или дать руку, помогая пройти особенно крутой кусок. В неожиданном прозрении я понял, что Молли предложила взобраться туда именно для того, чтобы это вызвать. Наконец мы достигли выступа и уселись, глядя на воду и поставив корзину между нами. Я смаковал свое новое знание об ее осведомленности. Это напомнило мне о жонглерах на Весеннем празднике, которые передают свои дубинки друг другу вперед и назад, назад и вперед, снова и снова, все быстрее. Молчание длилось до тех пор, пока не стало необходимо его нарушить. Я посмотрел на нее, но она отвела взгляд, потом заглянула в корзинку и сказала:

— О, вино из одуванчиков? Я думала, оно не будет готово до второй половины зимы.

— Это прошлогоднее. Оно зрело целую зиму, — сказал я ей и взял у нее бутылку, чтобы вытащить своим ножом пробку. Она некоторое время смотрела, как я вожусь с ней, потом забрала вино и вытащила свой тоненький нож в узких ножнах. Она проткнула пробку, повернула нож и вытащила ее так сноровисто, что я позавидовал.

Молли перехватила мой взгляд и пожала плечами:

— Я вытаскивала пробки для своего отца сколько себя помню. Сам-то он обычно бывал слишком пьян. А теперь у него не хватает силы в руках, даже когда он трезвый.

Боль и горечь смешались в ее голосе.

— Ах, — я подыскивал более приятную тему, — смотри, «Дева дождя», — я показал на лоснящийся корпус корабля, на веслах идущего к гавани. — Я всегда считал, что это самый красивый корабль в гавани.

— Она патрулировала побережье. Почти все торговцы тканями в городе собирали на это деньги! Даже я, хотя все, что я могла вложить, это свечи для фонарей. У нее теперь команда солдат, и она сопровождает корабли отсюда в Хайдаун и обратно. «Зеленая ветка» встречает их там и ведет дальше, вдоль побережья.

Я этого не слышал и был удивлен, что об этом не говорили в замке. Сердце мое упало при мысли, что даже город Баккип принимает меры независимо от совета или согласия короля. Я сказал ей об этом.

— Что ж, люди должны сами делать все, что могут, если король Шрюд собирается и дальше только цокать языком и хмуриться. Хорошо ему призывать нас быть сильными, когда он сидит в безопасности в своем замке. Были бы «скованы» его сын, брат или маленькая дочка — то-то бы он заговорил по-другому!

Мне было стыдно, что я не смог ничего придумать в защиту своего короля. И стыд заставил меня сказать:

— Ты почти в такой же безопасности, как король, здесь, в Баккипе.

Молли посмотрела на меня в упор.

— У меня кузен был помощником в Кузнице. — Она помолчала, потом осторожно сказала: — Ты, наверно, посчитаешь меня бессердечной, когда услышишь, как мы обрадовались, узнав, что его просто убили? Мы не знали этого точно неделю или две, но теперь наконец пришло известие от одного человека, который видел, как он умер. И мой отец и я, мы оба обрадовались. Мы могли горевать, зная, что его жизнь просто закончилась, и мы будем тосковать по нему. Нам уже не надо было больше думать, что он, может быть, еще жив и превратился в зверя, несущего горе другим и позор самому себе.

Я немного помолчал. Потом сказал:

— Прости. — Мне показалось, что этого недостаточно, и я протянул руку, чтобы погладить ее неподвижную ладонь. На секунду я почти перестал ощущать ее, как будто боль Молли ввергла ее в эмоциональную немоту, такую же, как у «перекованных». Но потом она вздохнула, и я снова ощутил ее присутствие. — Знаешь, — отважился я сказать, — может быть, сам король не знает, что ему делать? Может, он так же растерян, как и мы?

— Он король! — возразила Молли. — И назван Шрюдом Проницательным, чтобы быть проницательным. Люди сейчас говорят, что он держится в тени, чтобы не распускать шнурки своего кошелька. Зачем ему платить из своего кармана, когда отчаявшиеся торговцы сами наймут охрану? Но хватит об этом, — и она подняла руку, чтобы я замолчал, — мы пришли сюда, в спокойное и прохладное место, не для того, чтобы говорить о политике и страхах. Расскажи мне лучше, что ты делал? Пестрая сука уже принесла щенков?

И мы заговорили о других вещах, о щенках Мотли и о том, что не тот жеребец добрался до кобылы, а потом Молли рассказала, как она собирала зеленые шишки для ароматизирования свечей и чернику и как всю следующую неделю она будет занята, делая запасы варенья на зиму и одновременно обслуживая магазин и изготовляя свечи.

Мы разговаривали, ели и пили и смотрели, как позднее солнце медленно снижается к горизонту, готовясь зайти. У меня было ощущение возникновения чего-то приятного между нами, одновременно изумляющее и летящее. Я знал, что это продолжение моего странного нового чувства, и восхищался тем, что Молли, по-видимому, тоже ощущала это и реагировала на него. Я хотел поговорить с ней об этом и спросить, чувствует ли она так же других людей. Но боялся, что, спросив, могу выдать себя, как уже выдал Чейду, или что она начнет испытывать ко мне отвращение, которое, я знал, наверняка проснулось бы в Барриче. Так что я разговаривал с ней и улыбался и держал свои мысли при себе.

Я проводил ее домой по тихим улицам и пожелал спокойной ночи у дверей ее магазинчика. Она немного замешкалась, как будто собиралась сказать что-то другое, но потом только бросила на меня вопросительный взгляд и пробормотала:

— Спокойной ночи, Новичок.

Я шел домой под синим-синим небом, проткнутым яркими звездами, мимо часовых, занятых вечной игрой в кости, наверх, к конюшням. Я быстро обошел стойла, но все было тихо и спокойно, даже с новорожденными щенками. Я заметил двух чужих лошадей в одном из загонов, и одна верховая лошадь какой-то леди была в стойле. Какая-то благородная дама приехала в замок с визитом, решил я. Я удивился, что могло привести ее к нам в конце лета, и ее лошади мне понравились. Потом я покинул конюшни и отправился в замок.

По привычке я прошел через кухню. Повариха была знакома с аппетитами конюшенных мальчиков и солдат и знала, что обычные обеды и ужины не делают нас сытыми. Особенно в последнее время я был голоден всегда, а миссис Хести недавно заявила, что если я не перестану так быстро расти, мне придется заворачиваться в кору, как дикарю, потому что она понятия не имеет, как сделать так, чтобы одежда была мне впору. Я уже думал о большой глиняной миске, которую повариха всегда держала полной мягких сухарей, прикрытых тканью, и о круге особенно острого сыра, и о том, как все это прекрасно пойдет под кружечку эля. Наконец я вошел в кухню. За столом сидела женщина. Она ела яблоко и сыр, но при виде меня вскочила, прижав руку к сердцу, как будто ей явился Рябой Человек собственной персоной. Я остановился.

— Я не хотел испугать вас, леди. Я просто был голоден и хотел достать себе немного еды. Вас не обеспокоит, если я останусь?

Леди медленно опустилась обратно на стул. Я про себя удивился, что делает дама ее ранга одна в кухне среди ночи, поскольку ее высокое происхождение нельзя было скрыть простым кремовым платьем, которое на ней было, и усталостью, исказившей ее лицо. Это, без сомнения, была хозяйка верховой лошади в стойле, а не служанка какой-нибудь леди. Если она проснулась ночью от голода, почему она просто не попросила слугу принести ей чего-нибудь?

Леди отняла руку от груди и прижала пальцы к губам, словно для того, чтобы успокоить прерывистое дыхание. Когда она заговорила, голос ее был почти музыкальным:

— Я не стала бы мешать тебе есть. Я просто была немного испугана. Ты… вошел так внезапно.

— Благодарю вас, леди.

Я прошел по большой кухне от бочки с элем к сыру и хлебу, но куда бы я ни двинулся, ее глаза следовали за мной. Ее еда лежала забытая на столе, куда она уронила ее, когда я вошел. Я повернулся, налив себе кружку пива, и увидел, что леди широко открытыми глазами смотрит на меня. Встретившись со мной взглядом, она мгновенно опустила голову. Губы ее шевелились, но она ничего не сказала.