Ученик убийцы - Хобб Робин - Страница 28

— Я знаю молотильный корень, — вспомнилось мне, — некоторые делают из него мазь для больных плеч и спины. Вот почему он так называется. Но если сделать из него тинктуру и смешать с вином, это не будет иметь никакого вкуса и заставит взрослого человека проспать весь день, всю ночь, и потом еще один день, а ребенка убьет во сне. — По мере того как я говорил, глаза ее расширялись, а при последних словах на лице Молли отразился ужас. Я замолчал и снова почувствовал сильную неловкость.

— Откуда ты знаешь… такие вещи? — спросила она, задыхаясь.

— Я… я слышал, как старая бродячая акушерка разговаривала с нашей акушеркой в замке, — импровизировал я, — это была… грустная история, которую она рассказывала. О том, как раненому человеку хотели помочь заснуть, а его ребенок тоже отпил немного. Очень, очень грустная история.

Ее лицо смягчилось, и я почувствовал, что она снова потеплела ко мне.

— Говорю это тебе только для того, чтобы ты была осторожнее с этим корнем. Не оставляй его где попало, чтобы его случайно не нашел ребенок.

— Спасибо. Не буду. Ты изучаешь корни и травы? Я не знала, что писаря могут интересовать такие вещи.

Внезапно я понял, что она считает меня помощником писаря. Никаких причин ее разубеждать не было.

— О, Федврен использует массу разных вещей для своих красок и чернил. Некоторые копии он делает очень простыми, но зато другие разукрашены птицами, кошками, черепахами и рыбами. Он показывал мне травник, где показано, как зелень и цветы каждого растения рисовать в обрамлении страницы.

— Это я бы очень хотела увидеть, — сказала она искренне, и я неожиданно начал испытывать желание стащить этот травник на несколько дней.

— Может быть, я смогу достать тебе копию почитать. Не насовсем, а только чтобы полистать несколько дней, — предложил я нерешительно.

Она засмеялась, но в ее смехе было легкое раздражение:

— Как будто бы я умею читать! О, но я думаю, что ты-то подобрал пару букв, бегая по поручениям писаря.

— Подобрал, — сказал я ей и был удивлен завистью в ее глазах, когда показал ей свой список и признался, что могу прочитать в нем все семь слов. Внезапно ею овладела робость. Она сбавила шаг, и я понял, что мы подходим к свечной мастерской. Я подумал, бьет ли ее еще отец, но не посмел спросить об этом. На лице ее, по крайней мере, не было никаких следов этого. Мы подошли к дверям мастерской и остановились там. Она внезапно пришла к какому-то решению, потому что положила руку на мой рукав, набрала в грудь воздуха и спросила:

— Как ты думаешь, ты сможешь прочитать для меня кое-что? Ну, хотя бы часть.

— Попробую.

— Когда я… Теперь, когда я стала носить юбки, мой отец отдал мне вещи моей матери. Она была камеристкой у леди в замке, когда была девочкой, и ее научили грамоте. У меня есть несколько табличек, которые она написала. Мне бы хотелось знать, что там написано.

— Попробую, — повторил я. — Мой отец в магазине.

Больше она ничего не говорила, но что-то в том, как ее сознание отзывалось во мне, сказало мне достаточно.

— Я должен принести писарю Федврену две восковые свечи, — напомнил я ей, — я не смею вернуться без них в замок.

— Не показывай, что мы хорошо знакомы, — предупредила она и открыла дверь.

Я последовал за ней, но медленно, как будто только случайность привела нас обоих к дверям в одно и то же время. В такой осторожности не было необходимости. Ее отец крепко спал в кресле у очага. Я был потрясен переменой в нем. Он и прежде был худым, но сейчас превратился в настоящий скелет. Кожа его лица сморщилась, как печеное яблоко. Уроки Чейда не прошли даром. Я посмотрел на ногти и губы этого человека и, даже стоя на другом конце комнаты, понял, что он долго не протянет. Вероятно, он больше не бил Молли, у него просто не было на это сил. Молли сделала мне знак, чтобы я не шумел. Она исчезла за занавеской, отделяющей их жилье от магазина, предоставив мне осматривать помещение лавки.

Это была приятная комната, небольшая, но с более высоким потолком, чем в большинстве домов Баккипа. Я подозревал, что комната выглядела такой аккуратной и уютной только стараниями Молли. Приятные запахи мягкий свет продуктов ее ремесла. Свечи висели на специальной полке попарно, соединенные длинными фитильками. Толстые практичные свечи для кораблей были сложены на другой полке. Среди всего прочего даже были выставлены три глазированные глиняные лампы для тех, кто мог это себе позволить. Кроме того, на полках стояли горшки с медом — естественный побочный продукт пчелиных ульев, которые Молли держала за магазином, чтобы собирать воск для своего лучшего товара.

Потом снова появилась Молли и сделала мне знак следовать за ней. Она поднесла к столу подсвечник и пачку табличек и поставила все это. Потом снова выпрямилась и поджала губы, как будто размышляла, разумно ли то, что она сделала.

Таблички были написаны в старом стиле. Простые деревянные пластинки были вырезаны по направлению волокна и отшлифованы песком. Буквы были аккуратно нарисованы и потом закреплены на дереве желтоватым смоляным покрытием. Всего было пять великолепно написанных табличек. На четырех из них был точный перечень травяных рецептов для лекарственных свечей. Я начал тихо читать их Молли, а она старалась закрепить их в памяти. Дойдя до пятой таблички, я замялся.

— Это не рецепт, — сказал я ей.

— Что же это? — прошептала она.

— Я пожал плечами и начал читать:

— «В этот день родилась моя Молли Веселый Нос. Миленькая, как букет цветов. Чтобы облегчить ее появление на свет, я зажгла две тоненькие свечки с ягодами лавра и две чашечные свечи, обрамленные двумя пригоршнями маленьких фиалок, которые растут у мельницы Доуэла, и одной пригоршней очень мелко порубленного красного корня. Пусть она поступит так же, когда придет ее время носить ребенка, и тогда роды ее будут такими же легкими, как мои, а плод их таким же прекрасным. В это я верю». — Это было все, и когда я дочитал, воцарилась тишина. Молли приняла последнюю табличку из моих рук, взяла ее двумя руками и смотрела на нее, как будто читала что-то, чего мне не дано было увидеть. Я переступил с ноги на ногу, и шарканье напомнило ей о моем присутствии. Молча она собрала все свои таблички и снова исчезла с ними.

Вернувшись, Молли быстро подошла к полке, сняла с нее две длинные восковые свечки, а потом шагнула к другой полке и достала две толстые розовые свечи.

— Мне только нужно…

— Ш-ш-ш. За это платить не надо. Свечки с душистыми ягодами принесут тебе спокойные сны. Я очень их люблю и надеюсь, что тебе они тоже понравятся. — Голос ее был полон дружелюбия, но, когда она положила свечи в мою корзинку, я понял, что она ждет, чтобы я скорее ушел. Тем не менее она подошла со мной к двери и тихо открыла ее, чтобы не разбудить отца.

— До свидания, Новичок, — сказала она и наконец улыбнулась мне по-настоящему. — «Веселый Носик»! Никогда не знала, что она меня так назвала. На улицах все звали меня Расквашенный Нос. Наверное, старшие знали, как меня звала мать, и думали, что это смешно. Но потом они, скорее всего, забыли, что меня когда-то звали по-другому. Что ж. Я не обижаюсь. Теперь оно у меня есть. Имя от моей мамы.

— Оно тебе подходит, — сказал я во внезапном приступе галантности. Она удивленно посмотрела на меня, жар прилил к моим щекам, и я кинулся прочь от двери.

Я был очень удивлен, обнаружив, что уже поздно, почти вечер. Я бегом обежал адреса остальных моих поручений, умоляя продать последний предмет из моего списка — кожу ласки — сквозь уже закрытое ставнями окно торговца. Ворча, что любит есть свой ужин горячим, он впустил меня, но я так горячо благодарил его, что торговец, видимо, счел меня немного глуховатым. Я бежал по самой крутой части дороги назад в замок, когда услышал за спиной стук копыт. Лошади шли от оптовой части города, и их гнали. Это было странно. Никто в городе не держал лошадей, потому что дороги бычи слишком крутыми и каменистыми, чтобы от них была какая-то польза. Кроме того, дома теснились на такой маленькой площади, что верховая езда была скорее предметом пустого тщеславия, чем необходимостью. Так что это должны были быть лошади из конюшен замка. Я отошел на обочину и ждал, собираясь посмотреть, кто это рискует вызвать ярость Баррича, так гоняя лошадей по скользкому неровному булыжнику и при очень слабом освещении.