Цинковые мальчики - Алексиевич Светлана Александровна - Страница 13

– Купи кирпич.

– А зачем он мне?

Берём в кольцо:

– Купи кирпич…

– Сколько?

– Три рубля.

Даёт нам три рубля, заходит за угол и выбрасывает кирпич. А мы за три рубля наедаемся. Один кирпич равен десяти кексам.

– Совесть – это роскошь для десантника. Медсанбат – белая кость ВДВ.

Я, наверное, неплохой актёр, потому что быстро научился играть отведённую мне роль. Хуже всего прослыть «чадос», от слова «чадо», что-то слабое, не мужского рода. Через три месяца попал в увольнение. Как все забылось! Ещё недавно целовался с девушкой, сидел в кафе, танцевал. Как будто не три месяца прошло, а три года и ты вернулся в цивилизацию. Вечером:

– Обезьяны, построиться! Что главное для десантника? Главное для десантника – не пролететь мимо земли.

Перед самым отъездом праздновали Новый год. Я был Дедом Морозом, Сашка – Снегурочкой. Это напомнило школу.

…Шли двенадцать суток… Хуже гор могут быть только горы… Уходили от банды… Держались на допинге…

– Санинструктор, давай свой «озверин».

А это сиднокарб. Переели все таблетки.

Нет сил попробовать улыбнуться.

– «На что жалуетесь?» – спрашивает врач у кота Леопольда, – начинает кто-то первый.

– На мышей.

– Мышите – не мышите… Все ясно. Вы очень добрый. Вам нужно разозлиться. Вот таблетки «озверин». Принимать по одной таблетке три раза в день после еды.

– Ну и что?

– Озвереете.

На пятые сутки взял и застрелился солдат, пропустил всех вперёд и приставил автомат к горлу. Нам пришлось тащить его труп, его рюкзак, его бронежилет, его каску. Жалости не было. Он знал, что у нас не бросают трупы – уносят.

Пожалели мы его первый раз, когда уже уезжали домой, демобилизовались.

– Принимать по одной таблетке три раза в день…

– Ну и что?

– Озвереете.

Подрывные ранения – самые страшные… Оторвана нога до колена… кость торчит… От второй ноги оторвана пятка… Срезан член… Выбит глаз… Оторвано ухо… Первый раз внутри был колотун, в горле щекотало… Сам себе приговаривал: «Не сделаешь сейчас, никогда не станешь санинструктором». Отрыв двух ног… Перетянул жгутом, остановил кровь, обезболил, усыпил… Разрывная пуля в живот… Кишки вывалились… Перевязал, остановил кровь, обезболил, усыпил… Четыре часа держал… Умер…

Не хватало медикаментов. Зелёнки обыкновенной не было. То не успевали подвезти, то лимиты кончились – наша плановая экономика. Добывали трофейное, импортное. У меня всегда в сумке лежало двадцать японских разовых шприцев. Они в мягкой полиэтиленовой упаковке, снимешь чехол – делаешь укол. У наших «Рекордов» протирались бумажные прокладки, становились нестерильными. Половина не всасывалась, не качала – брак. Наши кровезаменители в бутылках по пол-литра. Для оказания помощи одному тяжелораненому нужно два литра – четыре бутылки. Как на поле боя ухитриться держать около часа на вытянутой руке резиновый воздуховод? Практически невозможно. А сколько бутылок ты на себе унесёшь? Что предлагают итальянцы? Полиэтиленовый пакет на один литр, ты прыгаешь на него сапогами – не лопается. Дальше: бинт обыкновенный, советский бинт стерильный. Упаковка дубовая, занимает больше веса, чем сам бинт. Импортные… Таиландские, австралийские… Тоньше, белее почему-то… Эластичного бинта вообще не было. Тоже брал трофейный… Французский, немецкий… А наши отечественные шины?! Это же лыжи, а не медицинское приспособление. Сколько их с собой возьмёшь? У меня были английские: отдельные – на предплечье, голень, бедро. На молнии, надувные. Всунул руку, застегнул. Кость сломанная не двигается, защищена от ударов при транспортировке.

За девять лет ничего нового не поставили у нас на производство. Бинт тот же, шина – та же. Советский солдат – самый дешёвый солдат. Самый терпеливый. Так было в сорок первом году… И через пятьдесят лет так… Почему?..

Страшно, когда в тебя лупят, а не самому стрелять. Можно выжить, если постоянно думать об этом. Я никогда не садился в первую и последнюю машину. Никогда не спускал ноги в люк, пусть лучше с брони свисают, чтобы не отрезало при подрыве. Держал в запасе немецкие таблетки для подавления чувства страха. Но никто их не пил. С боевых приходили мало похожие на советских солдат. Сами себя обували, одевали, кормили. Наш бронежилет не поднять, американский – ни одной железной части, из какого-то пуленепробиваемого материала. Пистолет Макарова в упор его не берет, а с автомата только со ста метров пуля достаёт. Американские спальные мешки образца сорок девятого года. Лебяжий пух, лёгкие. Наш ватник килограммов семь весит, не меньше. У убитых наёмников забирали куртки, шапки с длинными козырьками, китайские брюки, в которых паховина не натирается. Все брали. Трусы брали, так как с трусами был дефицит. С носками, с кроссовками. Приобрёл я маленький фонарик, ножик-кинжальчик. Стреляли диких баранов. Диким считался баран, отставший на пять метров от стада. Или меняли. Два килограмма чая за одного барана. Чай трофейный. Деньги с боевых приносили, афгани. У нас их кто повыше отнимали. Тут же на наших глазах между собой делили, не скрываясь, не прячась. В патрон забьёшь, сверху порохом присыплешь пару бумажек – спасёшь.

Одни хотели напиться, другие выжить, третьи мечтали о наградах. Я тоже хотел награду. В Союзе встретят:

– Ну, что у тебя? Что, старшина, каптёркой заведовал?

Обидно за свою доверчивость. Замполиты нас убеждали в том, во что сами не верили. С чем сами уже давно разобрались. Лозунг: «Афганистан нас сделал братьями» – враньё! В армии существуют три солдатских сословия: молодые, ветераны, дембеля. Я приехал – форму отгладил, ушил. Все наточено, блестит. Стрелка на спине – борзянка. А молодым нельзя форму ушивать, стрелка запрещена. Подходит дембель:

– Ты откуда?

– Из Союза.

– Ты что, молодой? Не понял, чего ты так оборзел.

– Давай не обострять отношения.

– Слушай, молодой, ты меня не зли, – он привык, чтобы его боялись. – Я тебя предупредил.

Вечером казарму моют молодые. Дембеля курят.

– Убери кровать.

– Чья кровать?

– Ты не понял?

Ночью подняли. Восемь человек. Прошлись хорошенько по мне сапогами. Отбили почки. Два дня кровью писал. Днём не трогали, только ночью. Пробовал не сопротивляться, все равно бьют. Переключился: меня будят, наношу первый удар, ещё не открывая глаз. Били аккуратно, без синяков. Полотенце на руку и по животу. Отбили живот. Дней семь били.

После боевых ни разу не трогали. Других молодых били, меня уже нет. Команда ночью:

– Санинструктора не трогать.

Через полгода перевод молодых в ветераны. Шикарный стол за деньги молодых. Плов. Шашлыки. Дембеля наелись, начинается обряд: ремень ребром и бляхой со всей силы по заднице – двенадцать раз за перевод, шесть за то, что в ВДВ, ещё три – за разведроту, добавить за наглость, за борзость, за дерзость. У меня набралось двадцать девять ударов. Пискнуть не смей, иначе все сначала. Выдержал? За один стол! Жмут руки.

Проводы дембеля – это роман. Нужно скинуться и купить ему в дорогу «дипломат», полотенце, платок матери, подарок любимой девушке. Сделать ему «парадку»: достать белый ремень – это что за десантник без белого ремня; сплести аксельбанты – у лётчиков достать парашютные стропы для этой цели; надраить бляху: дембельская бляха – произведение искусства, её трут шкуркой единичкой, затем двойкой, потом иголкой, войлоком… Старую форму неделю держат в машинном масле, возвращается её темно-зелёный цвет. Следующая операция – отстирать в бензине. После она висит месяц, проветривается. Готово! Дембеля уезжают, ветераны становятся дембелями.

Напутствие замполита перед возвращением домой: о чем можно говорить, о чем нет. О погибших нельзя, потому что мы большая и сильная армия. О неуставных отношениях не распространяться, потому что мы большая, сильная и морально здоровая армия. Фотографии порвать. Плёнки уничтожить. Мы здесь не стреляли, не бомбили, не отравляли, не взрывали. Мы – большая, сильная и морально здоровая армия.