Чужой хлеб - Анненская Александра Никитична - Страница 5

Слова эти очень не понравились Лидии Павловне.

— Неужели вы думаете, — сухо сказала она, — что я дам кому-нибудь в обиду девочку, которую возьму к себе в дом. Если вы мне не доверяете, если вы думаете, что вашей племяннице у меня будет хуже жить, чем у вас, то, конечно, вам лучше оставить ее у себя.

— Полноте, матушка, барыня, — испугалась старушка, — не извольте гневаться, это он ж так сказал по своему глупому мужицкому разуму. Может ли у нас, в курной избе, быть жизнь лучше, чем в ваших хоромах! Уж облагодетельствуйте нашу девочку, мы ввек не забудем вашей милости. Поклонись, Пахомушка, барыне, куда тебе еще с племянницей возиться, даст Бог, женишься, своя семья будет.

Пахом поклонился, повинуясь словам матери, но лицо его сохраняло прежнее мрачное выражение. Несмотря на свою всегдашнюю угрюмость, он был человек добрый, и ему казалось грустно отдавать маленькую племянницу, хоть к богатым, но чужим, незнакомым людям.

— Ну, так как же, отдаете мне девочку? — еще раз спросила Лидия Павловна.

— Отдаем матушка, благодарим вас, — отвечала старуха, бросаясь целовать руки барыни.

— Нельзя не отдать, может, вы счастье ее составите, — со вздохом проговорил Пахом. — Только уж будьте милостивы, сударыня, не дайте сироту в обиду. — И он низко, чуть не до земли, поклонился Лидии Павловне.

Таким образом, судьба Аленушки была решена, а она, ничего не подозревая, весело бегала в это время с Лидочкой по аллеям сада.

Глава II

НЕЛЛИ

После описанных нами сцен прошло более полугода. Мы попросим читателя перенестись вместе с нами из той бедной деревеньки, где они происходили, в Петербург, в одну из самых богатых и многолюдных улиц его. Там, в большой комнате, принадлежащей к роскошной квартире Лидии Павловны Вязиной и установленной всевозможными игрушками и богатыми безделками, сидит у окна девочка, по-видимому, внимательно следящая за суетливым движением народа на улице. На девочке надето светлое шерстяное платьице и беленький передничек, обшитый кружевцами; ножки ее обуты в хорошенькие прюнелевые[3] сапожки, волосики гладко причесаны и обвязаны ленточкой, мешающей им падать на лоб и глаза. В этой маленькой барышне трудно с первого взгляда узнать нашу старую знакомую, Аленушку.

Только вглядевшись поближе и, главное, заставив ее рассмеяться так, чтобы темные глазки заблестели по-прежнему и пунцовый ротик опять показал ряд жемчужинок, мы безошибочно скажем, что это прежняя хорошенькая деревенская девочка. Городской костюм не послужил к украшению ее. Талия ее казалась как-то неуклюжей в платье; от кружевных нарукавничков руки ее казались еще более красными и грубыми, чем в деревне; личико ее было далеко не так свежо и оживленно, как полгода тому назад.

Если бы кто-нибудь вздумал теперь позвать ее: Аленушка! — она не откликнулась бы на это имя; теперь ее звали уже не так. Лидия Павловна нашла, что имя Аленушка слишком «мужицкое», что его даже как-то неприлично произносить в ее богатом доме; Лидочка вспомнила, что у их знакомой, баронессы Корн, была внучка Елена, которую все называли Нелли. Это было уже совсем не по-мужицки, даже очень мило, и потому, по приезде в Петербург, Аленушку немедленно перекрестили в Нелли. Девочка не пожалела о своем старом имени, тем более что вместе с новым у нее появилось несколько хорошеньких платьиц, шляпка и пальто, правда старенькое, служившее в прошедшем году Лидочке, но для нее достаточно красивое.

Первое время по приезде в Петербург Аленушка, или Нелли, как мы лучше, по примеру прочих, станем звать ее, была точно в каком-то чаду. Ей пришлось сразу увидеть такое множество вещей, о которых она до тех пор не имела ни малейшего понятия, что она совсем растерялась и оробела. К новой жизни, совершенно отличной от той, какую она вела до тех пор, ей было также нелегко привыкать. В деревне она вставала вместе с солнцем, здесь Лидочка никогда не поднималась раньше десятого часа, и ей приказывали тихо лежать в постели, чтобы не разбудить барышню. Там она всегда сама одевалась очень скоро и небрежно, вовсе не думая о том, не криво ли застегнута ее рубашка и хорошо ли сидит ее сарафан; здесь ей помогала одеваться горничная Лидочки, и за всякий малейший беспорядок в туалете ей делала строгие выговоры гувернантка. Там она ела два раза в день, деревянной ложкой из деревянной чашки с бабкой и дядей, а в промежутках довольствовалась куском черного хлеба; здесь приходилось пять раз в день садиться за еду и кушать или серебряной ложкой, или вилкой, тихонько, осторожно, чтобы ничего не пролить и не испачкать, иначе приходилось выслушивать резкие замечания от Лидии Павловны; там дядя иногда бранил ее и даже случалось поколачивал немного, бабушка ворчала на нее, но зато иногда нежно ласкала и голубила «сиротиночку», здесь ее никто не бил, даже бранными словами не называл, но зато никто и не ласкал, исключая разве Лидочку, и то, когда ей хотелось чего-нибудь выпросить. Там бабушка только изредка присаживала ее за работу, а остальное время позволяла ей свободно бегать и играть на улице, здесь за ней постоянно бдительно присматривала гувернантка, ежеминутно останавливала ее то за слишком громкий голос, то за неловкое движение, то за какое-нибудь «мужицкое» выражение. В деревне все жители относились к ней ласково; охотно приглашали ее к себе, дарили ей гостинцев, называли ее «красавка», «Божье дитя»; девочка чувствовала себя хорошо и непринужденно и охотно отвечала на их ласки. В доме Вязиной было не так: Лидия Павловна говорила с ней или строго-внушительно, или насмешливо, как с дурочкой; гувернантка смотрела на нее как на игрушку, привезенную для Лидочки из деревни, — на игрушку, которую надо как можно скорее переделать из «мужицкой» в петербургскую, приличную, и потому заставляла ее исполнять все капризы Лидочки и в то же время неутомимо старалась выучить ее и хорошим манерам.

Прислуга в доме с первого же дня возненавидела Нелли. Может быть, она боялась, что с появлением этой новой «барышни» у нее прибавится работы, может быть, ей казалось оскорбительным прислуживать простой деревенской девочке, но она положительно невзлюбила Нелли и на каждом шагу показывала ей это. Но зато новая жизнь дала Нелли и много новых радостей; она жила в теплом, красивом доме, спала на мягонькой, чистенькой постельке, ела такие вкусные кушанья, о которых и не мечтали ее деревенские подруги, а главное, она могла играть со всеми игрушками Лидочки, а игрушек этих было так много, и все такие великолепные, красивые! Конечно, девочку постарше хорошенькая кукла не могла бы утешить за недостаток любви и сочувствия, но Нелли только что минуло девять лет, — мудрено ли, если она, укачивая лайкового ребенка или запрягая лошадок в картонную карету, забывала все свои неприятности и вполне предавалась игре. Вот и теперь, гувернантка только что дала ей строгий нагоняй за то, что она не может выучиться делать хорошенькие реверансы; она даже поплакала немножко, но потом села к окну да так засмотрелась на всех проезжающих и проходящих, что позабыла и о гувернантках, и о реверансах.

— Нелли, Нелли, — раздался серебристый голосок Лидочки, вбежавшей в комнату. — Знаешь, с сегодняшнего дня ты начнешь вместе со мной учиться по-французски у mademoiselle. Сказала маме, как ты вчера назвала куклу «ла попе», и мы так хохотали! Я без тебя не буду учиться, я так и маме сказала, идем.

— Ну, Лидочка, вы опять будете смеяться надо мной, как вчера, — недовольным голосом проговорила Нелли.

— Ничего, Нелли, душечка, пойдем! Ты должна идти, мама велела, а то я скажу mademoiselle!

Она взяла за руку Нелли и потащила ее в классную, где уже сидела гувернантка, готовясь давать урок французского языка своей воспитаннице.

— Mademoiselle, — заговорила Лидочка по-французски, — я вам привела новую ученицу; если бы вы знали, как она коверкает французские слова, мне так будет смешно слушать, пожалуйста, поучите ее.