100 великих узников - Ионина Надежда Алексеевна - Страница 27

Генрих VIII поговаривал о разводе: королю нужен был сын, и единственный путь к этому лежал через развод с королевой Екатериной Арагонской. Если бы королева согласилась уйти в монастырь, то супруги могли бы вполне официально развестись, и тогда Генрих VIII мог бы взять себе новую супругу на законном основании. Такое решение могло бы устроить всех, и король даже решил дать бывшей жене ценную награду и оставить за ее дочерью право наследовать трон, если у новой королевы не будет сыновей.

В народе к Анне Болейн относились настороженно, а то и откровенно враждебно. Ведь известно, что она долгое время жила во Франции – этой порочной и враждебной Англии стране, и потому не заслуживает иного названия, кроме как «французская шлюха». Ситуация для Анны складывалась хуже некуда: подданные ненавидели ее еще до того, как она стала их королевой. Король мог бы жениться на Анне Болейн, если бы папа Климент VII счел его брак с Екатериной Арагонской незаконным. Но верховный понтифик при решении этого вопроса явно тянул время, а Генрих сгорал от нетерпения.

Брак между Генрихом VIII и Екатериной Арагонской должен был кто-то официальным образом расторгнуть. Это было сделано по решению церковного суда, который заседал в монастыре города Данстебл. А 28 мая 1527 года Анна Болейн официально стала английской королевой. Генрих VIII приложил все усилия, чтобы коронация Анны стала праздничным событием, но рождение принцессы Елизаветы явилось для короля тяжелым ударом, ведь придворные астрологи в один голос твердили, что у него родится сын. Король уже заготовил речь и отдал распоряжение об организации турнира, которым должно было бы быть отпраздновано рождение наследника. Турнир был отменен, а празднества урезали до уровня, приличествующего рождению девочки. Однако крестины прошли с подобающей торжественностью.

Страсть Генриха VIII после этого ничуть не угасла. Они были с Анной не только любовниками, но и союзниками в борьбе против Екатерины Арагонской и против папы римского. Но смерть нерожденного сына положила конец этой всепоглощающей страсти. Те самые черты, которыми Анна когда-то пленила и заворожила короля, теперь пресытили его, и он стал увлекаться другими женщинами. Но отвергнуть Анну и жениться еще раз – это могло вызвать уже не просто скандал, но и гражданскую войну. К тому же и сам он мог стать посмешищем для всей Европы.

После смерти Екатерины Арагонской у Анны оставалась единственная, но величайшая надежда: она снова ждала ребенка. Какими бы любовными интригами ни тешился король, она будет в безопасности, если родит ему наследника. Но и на этот раз ребенок не родился… Анна не способна подарить ему сына, значит, и она, как Екатерина Арагонская, – не «настоящая» жена. И Генрих VIII решает избавиться от нее и жениться на Джейн Сеймур, разительно отличавшейся от Анны.

Эдвард Сеймур, брат новой королевской фаворитки, сблизился со сторонниками принцессы Марии (дочери Екатерины Арагонской) и живо втянулся в заговор против Анны. Но она не признавала незаконности своего брака с Генрихом VIII, как не признавала его и Екатерина Арагонская. Не признает она и объявления своей дочери незаконнорожденной: раз сына нет, трон унаследует принцесса Елизавета. Эдвард Сеймур и его сообщники давали Джейн указания, как ей следует держаться с королем, и та послушно следовала их советам.

Заговор расширялся, и Томасу Кромвелю, графу Эссекскому, следовало быстро изыскать нечто такое, что явилось бы оправданием ненависти Генриха VIII к Анне и легко заставило бы его податливую совесть склониться к вынесению смертного приговора. Кромвель решил, что в данном случае может сгодиться прелюбодейство. Само по себе оно, конечно, не карается казнью, но в случае с королем все может обстоять иначе: если у королевы окажется любовник, значит, она мечтает выйти за него замуж. А сделать это можно будет только в случае смерти короля; но ведь надеяться на смерть короля – это уже преступление, это уже измена и заговор. Хорошо было бы уличить Анну в связи с одним из слуг, которые чаще всего находятся при ней. А еще лучше, если у королевы окажется не один любовник, чтобы она предстала в своей ненасытной и противоестественной страсти настоящим чудовищем. Тогда никто не осмелится винить короля, ведь его околдовала женщина, чья порочность сродни сатанизму.

Однажды Анна Болейн беседовала с королевским грумом Генри Норрисом, который входил в число ее друзей. Он давно уже был помолвлен с одной из ее фрейлин, и Анна спросила, почему же он все не женится. Генри Норрис ответил, что подождет еще немного, но Анне показалось, что он не торопится жениться на фрейлине потому, что положение самой королевы весьма непрочно. И она обрушилась на него с обвинениями, будто он решил жениться… на ней самой. Норрис был ошарашен и принялся доказывать, что даже не помышлял ни о чем подобном. Между Анной и им на глазах у всех произошла шумная ссора. Только успокоившись, королева поняла, что она натворила – ведь свидетели могли подумать о близких отношениях между ними! И она повелела Норрису идти к Д. Скипу – королевскому управляющему по раздаче милостыней – и «поклясться, что королева – женщина благопорядочная». На беду обоих Норрис согласился.

Т. Кромвель между тем продолжал свои поиски и вскоре обнаружил еще одну подходящую жертву – придворного музыканта Марка Смитона, явно влюбленного в Анну и вздыхавшего, что она недосягаема и представляет для него только поэтическую мечту. Но однажды музыкант сказал, что ему достаточно только видеть королеву, и это немедленно было занесено Т. Кромвелем в список улик против Анны. Смитона схватили и доставили в дом Т. Кромвеля, где допрашивали целые сутки: «Откуда у него такие красивые одежды? Давала ли ему королева деньги? Оставались ли они наедине в ее покоях? Договаривались ли они убить короля?» Поговаривали, что признание вырвали у Смитона под пытками, ведь он и раньше не отличался стойкостью, а теперь и вовсе лишился духа, особенно после того как Т. Кромвель призвал «двух крепких молодцов», и они то затягивали, то ослабляли веревку на его шее. Придворный музыкант рассказал следователям все, что они хотели услышать: да, он плотски познал королеву, и она за это платила ему деньги. После этого его заточили в Тауэр и заковали в кандалы.

Через некоторое время в прелюбодеянии с Анной обвинили Норриса. Изумленный придворный принялся отрицать столь явную нелепость, но тоже очутился в Тауэре. Спустя несколько часов арестовали и Анну Болейн, обвинив ее в прелюбодеянии с Норрисом, Смитоном и еще одним мужчиной, имя которого до нас не дошло. Король приказал заточить ее в Тауэр – в те самые покои, где она провела ночь перед коронацией. Ее тюремщик свидетельствовал, что сначала Анна упала на колени и стала плакать, «и пребывая в таковой скорби, то и дело разражалась громким смехом». Но вскоре Анна поняла, что обречена. «Мистер Кингстон, – обратилась она к тюремщику, – неужели я умру без правосудия?» На это он чопорно ответил, что «и нижайшему из подданных королевских даровано бывает правосудие». Но Анна в ответ только расхохоталась: ей ли не знать, каково правосудие Генриха!

А король между тем колебался. Он желал развода с Анной, но готов был дозволить ей мирно влачить свою жизнь, если она во всем признается. Однако королева потребовала законного и открытого суда, что смутило врагов Анны, ведь у них не было ни одной прямой улики против нее и шансы раздобыть их были невелики. К ней приставили четырех женщин. Все они были ее врагами. Но в этом-то и заключался замысел Т. Кромвеля, рассчитывавшего, что они обо всем будут докладывать тюремщику; тот, в свою очередь, будет наушничать ему, а уж он нашепчет королю о том, что сочтет нужным.

Отец Анны Болейн не был арестован и даже ни в чем не обвинялся, но он так испугался самой возможности ареста, что не посмел ни о чем просить короля, справедливо рассудив: чем меньше будут вспоминать о нем, тем лучше. А дочь? Что же: если она не сумела удержаться на вершине власти, значит, сама виновата в случившемся. Другие придворные тем более не стали вступаться за Анну, и скорбел о ней только Томас Крэнмер, архиепископ Кентерберийский. Он даже намекнул королю, что, быть может, тот совершает ошибку: «Я в такой растерянности, что ум мой пребывает в смущении, ибо ни о ком из женщин не придерживался я мнения лучшего, нежели о ней, каковое побуждает меня думать, что она невиновна». Но Генрих VIII желал верить в виновность Анны, и архиепископ не отважился на большее, чтобы его самого не признали сторонником королевы. Король позаботился и о том, чтобы друзья Анны не докучали ему просьбами или какими-либо сведениями о ней, которые могли бы заставить его передумать.