Дорога шамана - Хобб Робин - Страница 40

А вот с племенем портренов дело обстояло иначе. Они предпочли умереть, все до одного – мужчины, женщины, дети. Мы не смогли им помешать. Когда стало ясно, что победа останется за нами и им либо придется склонить головы и стать верными подданными короля Тровена либо уйти в горы, они повернулись и направили своих коней в реку Красной Рыбы. Я видел это собственными глазами. Мы преследовали портренов, время от времени вступая с ними в короткие стычки. Многие из их сильных магов были убиты нами за несколько дней до этого, и единственное, что они могли, – окружить себя защитными заклинаниями.

Мы думали, что сможем заставить их остановиться и сдаться, поскольку путь им преграждала река. Стояла весна, и с гор неслись потоки талой воды. Перед нами по степи неслись около двух сотен всадников в полосатых развевающихся на ветру одеждах. Они охраняли повозки с женщинами и детьми, запряженные маленькими лошадками. Мы не сомневались, что рано или поздно они остановятся и сдадутся, клянусь, мы именно так и думали. Но они въехали прямо в реку, и течение унесло их, всех до одного. Мы в этом не виноваты. Мы бы их пощадили, если бы они сложили оружие. Но они выбрали смерть, и не в наших силах было им помешать. Мужчины стояли на берегу, пока все женщины и дети не утонули. А потом сами вошли в воду. Не наша вина. Но после этого многие солдаты потеряли вкус к военной службе, не только к сражениям, но и к повседневной жизни. Считалось, что война – это слава и честь, а не тонущие младенцы.

– Наверное, смотреть на это было очень больно, – осмелился вставить я.

– Портрены сами сделали свой выбор, – ответил сержант Дюрил и, вытряхнув пепел из трубки, лег на спину в своем спальном мешке. – Кое-кто из тех, кто был тогда со мной, решили, что они стали свидетелями самоубийства. Парочка парней сошла с ума. А тогда мы просто сидели на своих лошадях и наблюдали за дикарями, не до конца понимая, что они выбрали смерть и знают – им никогда не добраться до противоположного берега. Нам казалось, будто это какой-то очередной трюк: либо там есть тайный брод, известный только им, либо они в последний момент используют магию и спасутся. Но ничего подобного не произошло. Некоторые из моих товарищей так и не смогли смириться с тем, что произошло. Им казалось, что мы загнали все племя в воду. Но клянусь тебе, они ошибались. Лично я считаю, что видел, как свободные люди сделали выбор, и, возможно, это произошло значительно раньше, чем они вошли в реку. Были бы мы правы, если бы попытались их остановить и принудить отказаться от кочевого образа жизни? Я не уверен. Совсем не уверен.

– Только житель равнин может понять, как думает житель равнин, – повторил я слова своего отца.

Сержант Дюрил принялся снова набивать трубку и сначала ничего мне не ответил. Затем он очень тихо проговорил:

– Иногда мне кажется, что, став кавалеристом, ты сам в какой-то степени приобретаешь черты жителей равнин. К концу войны мы начали слишком хорошо их понимать. Как прекрасно нестись во весь опор по равнине, какое удивительное чувство свободы тебя переполняет, ибо ты знаешь: ты и твой конь можете найти здесь все, что вам нужно для жизни. Кое-кто из наших соотечественников так по сей день и пребывает в недоумении, почему жители равнин не вели оседлой жизни и не возделывали землю, никогда не строили городов, не создавали ферм, не осваивали новые места.

Но если ты спросишь кого-нибудь из кочевников – а я разговаривал со многими, – они зададут тебе такой же вопрос. «Зачем? Зачем жить на одном месте, каждое утро видеть один и тот же пейзаж, спать в одном и том же доме каждую ночь? Зачем работать, заставляя землю давать тебе пищу, когда ее и так полно и тебе нужно только ее найти?» Они считают нас безумцами с нашими садами и огородами, фермами и стадами. Они понимают нас не лучше, чем мы их. – Он громко рыгнул и пробормотал: – Извини. Правда, сейчас осталось не так много жителей равнин, которых мы могли бы попытаться понять. Они честно следуют условиям капитуляции. У них появились школы и лавки, и у каждой семьи собственные маленькие дома. Через два поколения они станут такими же, как мы.

– Жаль, что я их не увижу, – искренне сказал я. – Пару раз отец рассказывал, как наведывался в их лагеря в те дни, когда патрулировал границу, и жители равнин подходили к нему и его солдатам, предлагая свои товары. Он говорил, что кочевники очень красивые, стройные и быстрые, как и их лошади. А еще, что жители равнин иногда собирались на состязания в верховой езде и дочери вождей были главным призом. Так создавались союзы между разными племенами… Как вы думаете, это осталось в прошлом?

Дюрил медленно кивнул и выдохнул струйку дыма. Некоторое время мы молчали, прислушиваясь к тихим в ночной степи шепоту ветра в кустах, шороху мелких животных, которые выбираются из своих нор только после заката. Я кожей впитывал знакомые звуки, и они начали постепенно меня убаюкивать.

– Их больше нет, – с грустью проговорил Дюрил. – Они исчезли и для нас тоже. Мы больше никогда их не увидим. Мы начали перемены, уничтожив порядки, которые царили в этих землях сотни лет. А теперь… Боюсь, мы были, так сказать, лишь первой линией атаки и нам суждено пасть вместе с теми, кого мы победили, погибнуть под копытами коней тех, кто придет после нас. Когда жители равнин будут окончательно укрощены, нужда в старых солдатах вроде меня отпадет. Перемены и снова перемены…

Сержант Дюрил замолчал, а я не знал, что сказать на его слова. От размышлений моего наставника мне стало не по себе, и ночь вдруг показалась неприветливой и холодной.

Когда сержант снова заговорил, он сменил тему, словно хотел отгородиться от старой боли.

– Гордец рожден на равнине. Когда началась Война Равнин, мы обнаружили: для того чтобы успешно сражаться с кочевниками, нужно иметь лошадей, не уступающих тем, что у них. Кесланы отлично годятся для роскошных экипажей и карет, ширы не имеют себе равных, если речь идет о работе в поле, а лошади из западных городов предназначены для купцов. Такому животному можно без опасений доверить свою дочь, когда она отправится на прогулку с подружками. Но для покорения степей ни одна из них не подходит. Нам требовались высокие, стройные скакуны с сильными ногами, лошади, которых не испугает пересеченная местность и которые в состоянии сами о себе позаботиться. Все это есть у Гордеца.

Сержант кивком показал на моего коня, мирно дремавшего неподалеку, а потом неохотно признал:

– Не знаю, правда, как он себя покажет в горах. Да и как вообще станет сражаться наша кавалла в лесу, если до этого дойдет. А я не сомневаюсь, что так и будет.

– Значит, вы думаете, что будет война со спеками?

При свете дня и если бы мы были верхом, думаю, он отмахнулся бы от моего вопроса. Мне показалось, что он говорил, обращаясь скорее к ночи и звездам, чем к высокородному сыну своего бывшего командира.

– Судя по тому немногому, что я слышал, думаю, она уже началась. Мы можем не называть то, что происходит, войной, но спеков это мало волнует. Мне жаль, что я не могу лучше тебя к ней подготовить. В отличие от нас с твоим отцом тебе не придется патрулировать степи. Ты будешь служить на самой границе Диких земель, у подножия Рубежных гор. Там все иначе. Скалы и пропасти. И такой густой лес, что даже кошке не пройти. Но спеки, словно тени, пробираются между деревьями. Я могу научить тебя только одному – правильной жизненной позиции. Мне неизвестно, какие растения и каких животных ты там встретишь, я не знаю, как воюют спеки, но, если здесь ты в состоянии пообедать ножками ящериц и червями, собранными в кактусе, значит, сумеешь выжить и там. Я уверен, что мы будем тобой гордиться. Думаю, если обстоятельства потребуют, чтобы ты приготовил жаркое из обезьяньего дерьма, тебя ничто не остановит и ты продолжишь свой путь на полный желудок.

Похвала старого сержанта заставила меня покраснеть. Я знал, что если он говорит такое мне, то и от отца не скрывает своего мнения. Они сражались бок о бок, и отец уважал старого солдата, иначе он бы не доверил ему мое обучение.