Безумный корабль - Хобб Робин - Страница 44

Уинтроу закрыл глаза и потянулся к Проказнице. Он чувствовал ее; он всегда чувствовал ее, когда бы ему ни доводилось тянуться к ней. Между ними всегда была общность, не нуждавшаяся в словах. Он и теперь чувствовал ее… и то, что ее внимание было привлечено чем-то другим. Нет, не то чтобы он сделался ей неинтересен; просто ее слишком увлекало нечто иное. А может, она была точно так же сбита с толку и не соображала, что к чему, как и он?…

Что ж… В любом случае дело ни в малейшей степени не сдвинется с места, если он будет здесь залеживаться!

Уинтроу перекатил голову и посмотрел туда, где лежал на постели Кеннит. Грудь пирата размеренно вздымалась и опускалась под покрывалом. Это зрелище поистине успокаивало и вселяло надежду. Цвет лица у него был, скажем прямо, жуткий, но… ОН БЫЛ ЖИВ.

Хотя бы в этой мере сон Уинтроу отвечал действительности.

Мальчик набрал полную грудь воздуха и попытался опереться на руки. Потом осторожно приподнялся; голова кружилась отчаянно, так что резких движений он старался не делать. Никогда прежде его так не обессиливал транс, в который он впадал за работой… Он по-прежнему не взялся бы с уверенностью сказать, так что же он все-таки сделал. И сделал ли он что-либо вообще. В прежние времена, в монастыре, он знал, что значит «с головой уйти в искусство». В состоянии полного духовного погружения творческая работа совершалась на едином дыхании… И вот, похоже, он некоторым образом применил эту технику для спасения Кеннита, хотя как конкретно ему это удалось – он сам не взялся бы объяснять. Он даже не помнил момента сосредоточения перед вхождением в деятельный транс!…

Кое-как поднявшись на ноги, он направился к постели больного. Наверное, примерно так, как он сейчас, чувствуют себя пьяные. Уинтроу был весьма нетверд на ногах, все кружилось, цвета предметов казались ему слишком яркими, углы и грани -подчеркнуто острыми и резкими… Нет, наверное, пьяницы все же видели мир по-другому. Ведь его нынешнее состояние приятным никак нельзя было назвать. Никто не стал бы по своей воле стремиться к подобному…

Добравшись до кровати, он помедлил. Было очень страшно проверять, как там повязки, но Уинтроу знал, что непременно должен их посмотреть. Быть может, рана все еще кровоточила… Уинтроу не имел ни малейшего понятия о том, что следовало в этом случае предпринимать. Наверное, вот тогда-то настанет время отчаяться…

Он нерешительно потянулся к краешку одеяла…

– Пожалуйста, не надо его будить…

Голос Этты прозвучал так просительно и тихо, что Уинтроу даже не сразу узнал его. Он повернулся (всем телом, потому что, если поворачивать отдельно голову, можно было потерять равновесие) и посмотрел на нее. Этта расположилась в уголке просторной каюты, в кресле. Уинтроу обратил внимание, как ввалились у нее глаза; раньше он ничего подобного не замечал. На коленях у Этты лежала темно-синяя ткань, в руках сноровисто мелькала иголка. Она подняла голову, посмотрела на Уинтроу, перекусила нитку, потом перевернула свою работу и взялась за новый шов.

– Я должен посмотреть, не идет ли кровь, – сказал мальчик. Собственный голос показался ему хриплым и незнакомым, слова получались какими-то шершавыми, угловатыми.

– Судя по всему, кровь остановилась, – сказала Этта. – Но вот если ты потревожишь повязки, она вправду может снова пойти. Лучше уж все пока оставить как есть…

– Он просыпался? – спросил Уинтроу. В голове у него мало-помалу прояснялось.

– Ненадолго. Вскоре после того, как ты… притащил его назад. Я дала ему воды. Он пил с жадностью, много… А потом опять задремал. И с тех пор спит.

Уинтроу потер кулаками глаза:

– И как долго?

– Почти всю ночь, – сообщила она ему безмятежно. – Скоро уже рассветет.

Уинтроу никак не мог взять в толк, что за стих на нее напал, почему она так ласкова с ним. Нет, в ее взгляде не прибавилось теплоты, она не улыбалась ему. Скорее, наоборот, что-то ушло. Недоверие, ревность, подозрительность, доселе неизменно присутствовавшие и в голосе, и во взгляде. Уинтроу только обрадовался такому внезапному прекращению ненависти, но как себя вести с переменившейся Эттой, пока не знал.

– Ну что ж… – протянул он, чтобы хоть что-то сказать. – В таком случае я, пожалуй, тоже пока посплю…

– Ложись там, где лежал, – предложила она. – Здесь тепло и чисто… И ты будешь рядом на случай, если вдруг понадобишься Кенниту.

– Спасибо тебе, – поблагодарил он неловко. Он был не слишком уверен, что ему вправду хотелось спать здесь, на полу-палубе. Собственно, где бы он ни устроился на корабле, его ложем все равно стала бы палуба… Но мысль о том, что, пока он будет спать, на него станет смотреть эта чужая женщина… Эта мысль удовольствия не прибавляла.

Но то, что случилось дальше, окончательно сбило его с толку. Этта взяла свое шитье, встряхнула его и расправила, держа на весу между Уинтроу и собой. Ее оценивающий взгляд устремлялся то на мальчика, то на незаконченную работу. Шила же она пару штанов – и сейчас определенно прикидывала, подойдут они ему или нет. Уинтроу показалось, что ему следовало бы что-то сказать, но что именно – он так и не придумал. Этта, тоже молча, опустила шитье обратно к себе на колени, заправила нитку в иголку и вновь принялась шить.

Уинтроу вернулся к своему одеялу, чувствуя себя собакой, покорно бредущей на место, предначертанное хозяином. Он уселся на пол, но не лег – что-то мешало. Вместо этого он натянул одеяло на плечи и стал смотреть на Этту, пока она не почувствовала его взгляд и не покосилась в его сторону. И тогда Уинтроу спросил ее:

– Как ты стала пираткой?

Он вроде бы и не собирался с ней заговаривать – слова сами собой сорвались с языка.

Этта немного помедлила… потом задумчиво начала свой рассказ, и ни нотки сожаления не было в ее голосе.

– Я работала шлюхой в одном заведении в Делипае… Так вышло, что я нравилась Кенниту. Однажды я помогла ему отбиться от нескольких типов, решивших там напасть на него. После этого он забрал меня из публичного дома и взял к себе на корабль. Сначала я не очень понимала, зачем он сделал это и чего ждет от меня… Однако потом я сумела понять его замысел. Я же могла бы стать чем-то гораздо большим, чем шлюха, и он – он давал мне такую возможность…

Потрясенный Уинтроу безмолвствовал. И не то потрясло его, что она кого-то убила ради Кеннита, нет, от женщины-пирата именно такого и следовало ожидать. Но вот то, что она сама назвала себя шлюхой… Это было очень мужское слово, и притом сугубо бранное, срамное, стыдное слово, которое могло быть обращено к женщине. А вот Этте, похоже, ничуть не было стыдно. Наоборот – она воспользовалась этим словом, точно острым мечом, чтобы сразу отсечь все его сомнения и предположения относительно ее прежней жизни. Да, она зарабатывала себе на жизнь, ублажая мужчин, и, кажется, нимало не сожалела об этом. Уинтроу почувствовал, как шевельнулось в нем любопытство. Этта вдруг показалась ему гораздо более интересным и… могущественным созданием, чем минуту назад.

– А чем ты занималась до того, как стать… шлюхой?

Уинтроу был слишком непривычен к этому слову и оттого, похоже, ненамеренно выделил его голосом. Он совсем не хотел, чтобы его вопрос прозвучал именно так, он его, в общем, и задавать-то не собирался… А может, это Проказница незаметно подтолкнула его?

Этта нахмурилась, раздумывая, не попрек ли это. Потом ответила со всей прямотой, не хвастаясь, но и не увиливая:

– Я была шлюхиной дочкой. – И, в свою очередь, задала вопрос, причем в ее голосе явственно прозвучал вызов: – А кем был ты до того, как твой папенька сделал тебя рабом этого корабля?

– Я был жрецом Са… По крайней мере, проходил обучение, чтобы им стать.

Она приподняла бровь:

– Поди ж ты… Нет, уж лучше быть потаскухой!

И эти слова окончательно и непоправимо оборвали их разговор. Уинтроу нечего было ответить. Нет, он совсем не чувствовал себя оскорбленным. Сказанное Эттой просто очертило лежавшую между ними бездну; бездну настолько непреодолимую, что не представлялось возможным перекинуть чрез нее ни единого мостика, уж какое там – оскорблять друг дружку. Ведь для оскорбления требуется определенная общность…