Маленькая женская хитрость - Хмельницкая Ольга - Страница 19

— Быстрее! В реанимацию! Видимо, у нее пробито легкое! Наверное, это внутреннее кровотечение… Не заметили вовремя… — бормотал Виталий Викторович, направляя каталку с Наташей к выходу из палаты. Кто-то уже успел приладить к руке девушки капельницу, кто-то сделал укол, Ульяна начала делать искусственное дыхание.

— Стойте… Я сейчас все объясню, — тоненько завизжала вернувшаяся в палату Марина. — Вот эта тетка ее ударила! По роже прямо — хрясь! А Наташка и сознание потеряла!

Наташа пошевелила головой и тихо застонала. Врач, установивший было капельницу, витиевато выругался и начал ее срочно отвинчивать. Виталий Викторович отпустил каталку с девушкой и повернулся к Татьяне Тимофеевне. Его вежливые интеллигентные глаза начали медленно наполняться бешенством.

— Милая дама, — начал он тихо, и все сразу замолчали. — Считаю своим долгом сообщить вам следующее: пока пациент находится у меня в отделении, я несу за него ответственность, поэтому вы быстро соберете свои вещички и больше здесь не появитесь. Еще раз увижу ваше рыло на территории больницы, и вы отправитесь в реанимацию, там сейчас есть свободные места.

Белая как стена Татьяна Тимофеевна два раза глотнула воздух, потом молча взяла сумку и пошла к выходу. На дочь она даже не взглянула.

— Да, и последнее, — сказал врач миролюбиво, — предупреждаю, что я обязан сообщить о происшествии в правоохранительные органы. Нанесение телесных повреждений, повлекших за собой тяжкий вред здоровью…

— А где же это у нее тяжкий вред? Максимум синяк останется, — искренне удивилась Татьяна Тимофеевна, останавливаясь в дверях.

— Тяжкий вред или не тяжкий — это вопрос, знаете ли, к нам, к медикам… Вон отсюда!! — внезапно закричал он, показывая пальцем на дверь.

Татьяна Тимофеевна пулей вылетела из больницы.

Аля с Барщевским сидели на скамеечке в больничном парке и ели пирожки с капустой. День был отличным, воздух — свежим, солнышко ярко светило и приятно грело, желтые листья шелестели на дорожках. По парку кое-где бродили больные, двигались они медленно и печально, загребая ногами и глядя под ноги унылыми лицами хроников. В противоположность им пациенты на костылях бодро прыгали, а два больных, один из которых сидел в инвалидной коляске, а второй носил руку на перевязи, пытались играть в ножички.

В дверь, ведущую в отделение, медленно вплыла Полканавт с большой сумкой. Почему-то Аля не сомневалась, что в сумке у Эммы Никитичны еда и что со здоровьем у Полканавт скоро все будет в полном порядке.

Аля жевала пирожки, оказавшиеся невероятно вкусными. Борщ заботливо подкладывал ей еще и еще.

— Вот что, Алька. Не нравится мне все это, — проговорил он задумчиво. — Охрану тебе, что ли, выделить?

— Мы с тобой не настолько близки, чтобы ты выделял мне охрану, — пирожки таяли во рту. — Сам пек?

— Мама.

— А-а.

— Что-то в последнее время девушки массово отказываются от моей помощи. На свою голову, — проговорил он, закуривая. Струйка дыма, казавшаяся темной на фоне голубого неба, поднималась вертикально вверх. — Как Лилька-то? — спросил Александр, и на его лбу обозначилась глубокая складка.

— Плохо. Без изменений.

— В коме?

— Да.

— Но жива, и это уже хорошо.

— Нет, Борщ, нехорошо. Жива — это слишком сильно сказано. Лиля на искусственной вентиляции легких, и с головой у нее проблемы… она слишком долго была в состоянии клинической смерти. В общем, у Лильки все плохо, и мне уже и диссертации своей для нее не жаль, и страшно за нее, совсем же молодая девушка.

Борщ глубоко затянулся и промолчал.

— Что мне делать, Борщ? Быстренько уволиться?

— Глупости. Заявление в отдел кадров нужно подавать за два месяца. Хотя, конечно, можно просто сбежать, и отдел кадров тебя уволит сам за нарушение трудовой дисциплины.

Аля почесала ногу и поправила очки, съехавшие на самый кончик носа. В отделении зазвонила сирена, мимо пробежали какие-то незнакомые люди в белых халатах.

«Неужто кто-то у нас в отделении преставился? Уж не Стручков ли?» — подумала Аля и на всякий случай перекрестилась.

— Санек, а Санек… А ведь мы могли бы с тобой отправиться в затопленный город прямо сейчас. Пара гидрокостюмов, два акваланга — и мы достанем все эти черепки и осколки ушедшей эпохи.

— Во-первых, прикарманивать археологические ценности, которые по идее должны принадлежать государству, комфортнее летом. Во-вторых, главное не черепки и не осколки, а монеты и украшения, — голос Борща звучал все ленивее и ленивее. Его разморило на осеннем солнышке. — А вообще, это полная ерунда. Может, там и города никакого нет. Стасик мог и ошибиться. Стасик ведь большой оригинал — я бы на его месте уехал куда-нибудь в тмутаракань, подождал бы там, пока вода поменяет агрегатное состояние, и вытащил все сокровища, если они там есть, а не статейку бы писал.

Барщевский выбросил далеко в кусты потухшую сигарету. Аля прижалась к его плечу.

— Он прибежал статью публиковать, так как боялся, что Стручков все исходные материалы перелопатит и сам координаты найдет. Вот и спешил. Уесть профессора хотел. Ты знаешь, я была уверена, что если меня кто и попытается отравить, то это может быть только Лилька. Но теперь я даже не знаю, что и думать.

У Борща зазвонил телефон, он встал, пошел к машине, оперся о капот и стал разговаривать. Аля, которая глубоко уважала личную жизнь других, прислушиваться не пыталась. Вместо этого она взяла еще один пирожок, который оказался с мясом, и с наслаждением впилась в него зубами. Рядом со скамейкой неожиданно возникла чрезвычайно худая девушка с руками-палочками, на тоненьких ножках, с большими ушами. Ее глазки возбужденно блестели.

— Меня зовут Марина, — пискнуло это существо, — я ваша соседка из сто семнадцатой палаты. Угостите меня пирожком, я то я так переволновалась, так переволновалась, что если сейчас чего-нибудь не съем, то умру!

— Пожалуйста, — пробормотала Аля, протягивая Марине пирожок. Та радостно схватила его и побежала назад в отделение, громко чавкая на ходу. Барщевский отключил телефон и вернулся к лавочке. Он сел, вытянул ноги в старых, вытертых почти добела, но очень дорогих джинсах, которые сидели на нем как влитые и так шли Борщу, что Аля зажмурилась.

— А-а-а… Кстати, я, как старший товарищ, считаю своим долгом напомнить тебе, что существует тысяча других способов стать богатым помимо того, чтобы найти клад. Например, открыть магазин или колбасный цех. И убивать никого не надо, разве что налогового инспектора, — проговорил Барщевский, провожая глазами худосочную Марину.

Аля посмотрела на большую четырехглазую машину, припаркованную у больничной ограды, и подумала о том, что Александр, по сути, совсем не прячется, что он пытается, конечно, маскировать свое благосостояние и принадлежность к другому социальному слою, но весьма небрежно. И вновь вопрос о том, кто такой Барщевский и что он делает в институте, уколол Алису и заставил ее пристально вглядеться в мужественный любимый профиль.

«Я ничего о нем не знаю. И никто у нас не знает, — трезво подумала она. — Я ему доверяю, как себе. Правильно ли поступаю?»

— Так вот, Алька, существует много других возможностей заработать деньги, — повторил Борщ, — и волки сыты, то есть деньги в кармане, и овцы целы, то есть коллеги — живы. Для того чтобы стать очень богатым, совершенно необязательно кого-то убивать, тем более убивать коллег оптом, то есть пачками, массово.

— Ага, теперь коллеги у нас приравниваются к овцам, — пробормотала Аля. Александр улыбнулся.

— Ну да, так оно и есть.

— А если нет этого другого пути, а деньги очень нужны?

— Тогда, — Барщевский посмотрел на Алю, — тогда нам нужно искать того, кто мог слышать твой разговор с Тигринским и кому очень нужны деньги, но нет возможностей заработать их иначе, чем поднять пару золотых слитков со дна моря. И таких, кстати, целый институт.

— Кроме тебя. Тебе ж клад не нужен.

— Почему это? Очень даже нужен. Но ты права, убивать из-за какого-то там хлама на дне я не стану. Пока, Алька, мне надо ехать.