Чернобыльская молитва. Хроника будущего - Алексиевич Светлана Александровна - Страница 50

Что-то очень смутно, как бы издали… Мне было три года, когда нас с мамой вывезли в Германию… В концлагерь… Я помню все – красивое… Может быть, моё зрение так устроено. Высокая гора… Падал то ли дождь, то ли снег. Огромным чёрным полукругом стояли люди, у всех номера. Номера на ботинках… Так чётко, ярко-жёлтой краской на ботинках… На спинах… Везде номера, номера… Колючая проволока. На вышке стоит человек в каске, бегают собаки, лают громко-громко. И никакого страха. Два немца, один большой, толстый в чёрном, а второй маленький – в коричневом костюме. Тот, который в чёрном, показывает куда-то рукой… Из тёмного полукруга выходит чёрная тень и становится человеком. Немец в чёрном начинает его бить…А то ли дождь, то ли снег падает… Падает…

Помню высокого красивого итальянца… Он все время пел… Моя мама плакала, и другие люди плакали. А я не могла понять, почему все плачут, когда он так красиво поёт?

У меня были этюды о войне. Я пробовала. Ничего не получилось. Я никогда не поставлю спектакль о войне. Он у меня не получится.

В чернобыльскую зону мы повезли весёлый спектакль «Дай воды, колодец». Сказку. Приехали в райцентр Хотимск. Там есть сиротский дом, для детей-сирот. Их никуда не вывезли.

Антракт. Они не хлопают. Не встают. Молчат. Второе отделение. Кончился спектакль. Опять не хлопают. Не встают. Молчат.

Мои студенты в слезы. Собрались за кулисами: что с ними? Потом мы поняли: они верили во все, что происходило на сцене. Там весь спектакль ждут чуда. Обычные дети, домашние дети, понимали, что это – театр. А эти ждали чуда…

У нас, у белорусов, никогда не было вечного. Мы не имели даже вечной земли, все время её кто-то забирал, сметал наши следы. И мы не могли жить вечным, как в Ветхом завете написано: этот породил того-то, тот того-то… Цепочка, звенья… Мы не знаем, что с этим вечным делать, мы не умеем с ним жить. Не способны его осмыслить. А оно, наконец, даровано нам. Наше вечное – это Чернобыль. Вот оно у нас появилось… И мы? Мы смеёмся… Как в старой притче…Люди сочувствуют человеку, у которого сгорел дом, сарай… Все сгорело… А он в ответ: «Ну, а зато, сколько мышей ляснуло!» – и шапку весело об пол. В этом весь он – белорус! Смех сквозь слезы.

А наши боги не смеются. Наши боги – мученики. Это у древних греков были смеющиеся боги, весёлые. А что, если фантазии, сновидения, анекдоты, – это тоже тексты? О том, кто мы? Но мы не умеем их читать… Я везде слышу одну мелодию… Она тянется-тянется… Не мелодия, не песня, а голошение. Это запрограммированность нашего народа на любую беду. Не уходящее ожидание беды. А счастье? Счастье – вещь временная, нечаянная. Народ говорит: "одна беда – не беда", «от беды кием не оборонишься», «что ни мах, то все беда по зубах», «не до коляды, когда полна хата беды». Кроме страдания, у нас ничего другого нет. Нет другой истории, нет другой культуры…

А мои студенты влюбляются, рожают детей. Но они у них тихие, слабые. После войны я вернулась из концлагеря… Живая! Тогда надо было только выжить, моё поколение до сих пор удивляется, что оно выжило. Я могла вместо воды есть снег, летом не вылезать из речки, нырять по сто раз. Их дети не могут есть снег. Даже самый чистый, самый белый снег… (Уходит в себя).

Каким я представляю спектакль? Я ведь о нем думаю… Все время думаю…

Из зоны мне привезли один сюжет… Современную сказку…

Остались в деревне – старик со старухой. Зимой старик умер. Старуха одна его хоронила. Неделю долбила ямочку на могилках. Укутала в тёплый кожух, чтобы не мёрз, положила на детские саночки и повезла. Всю дорогу она с ним жизнь свою вспоминала…

Зажарила последнюю курицу для поминок. По следу запаха приполз к старухе голодный щенок. И было ей с кем поговорить и поплакать…

Однажды мне даже приснился мой будущий спектакль…

Вижу: пустая деревня, цветут яблони. Цветёт черёмуха. Пышно. Нарядно. Цветёт дикая груша на кладбище…

По заросшим улицам бегают коты с поднятыми хвостами. Никого нет. Коты занимаются любовью. Все цветёт. Красота и тишина. Вот коты выбегают на дорогу, они кого-то ждут. Наверное, они ещё помнят человека…

У нас, беларусов, нет Толстого. Нет Пушкина. А есть Янка Купала… Якуб Колос… Они писали о земле… Мы люди земли, а не неба. Наша монокультура – картошка, мы её копаем, садим и все время в землю глядим. Долу! В низ! А если вскинет человек голову, то не выше аистиного гнёзда. Ему это уже и высоко, это и есть для него небо. А небо, которое зовётся космосом, у нас нет, в нашем сознании оно отсутствует. Тогда мы берём что-то у русской литературы… У польской… Так норвежцам нужен был Григ, а евреям Шолом-Алейхем, как центр кристаллизации, вокруг чего они смогли объединиться и осознать себя. А у нас это – Чернобыль… Что-то лепит он из нас… Творит… Теперь мы стали народом… Чернобыльским народом. А не дорогой – из России в Европу или из Европы в Россию. Только теперь…

Искусство – это воспоминание… Воспоминание о том, что мы были… Я боюсь… Я боюсь одного, что страх заменяет в нашей жизни место любви…"

Лилия Михайловна Кузменкова,

преподаватель Могилевского

культпросветучилища, режиссёр

"Я – человек своего времени, я – убеждённый коммунист…

Нам не дают слова… Модно…Нынче модно ругать коммунистов… Теперь мы – враги народа, все – преступники. Сейчас отвечаем за все, даже за законы физики. Я был тогда первым секретарём райкома партии. В газетах пишут… Это они, мол, коммунисты, виноваты – строили плохие, дешёвые атомные станции, а человеческие жизни не считали. О человеке не думали, он для них – песок, навоз истории. Ату их! Ату! Проклятые вопросы: что делать и кто виноват? Вечные. Неизменные в нашей истории. Все в нетерпении, в жажде мщения и крови. Ату их! Ату! Ждут отрубленных голов… Хлеба и зрелищ…

Другие молчат, а я скажу… Вы пишете… Ну, не конкретно вы, а в газетах пишут – коммунисты обманывали народ, скрывали от него правду. Но мы должны были… Телеграммы из цека, из обкома партии… Перед нами поставили задачу: не допустить паники. А паника, действительно, страшная вещь. Только во время войны так следили за сводками с фронта, как тогда за сообщениями из Чернобыля. Страх и слухи. Люди были убиты не радиацией, а событием. Мы должны были… Наш долг… Нельзя сказать, что сразу все скрывали, поначалу никто не понимал масштабов происходящего. Руководствовались высшими политическими соображениями. Но если отбросить эмоции, политику отбросить… Надо признать, что никто не верил в то, что случилось. Учёные и те не могли поверить! Ни одного похожего примера… Не только у нас, но и во всем мире… Учёные на месте, на самой станции изучали обстановку, и тут же принимали решения. Я недавно смотрел передачу «Момент истины» с Александром Яковлевым, член Политбюро, главный идеолог партии в те времена. Рядом с Горбачёвым… Что он вспоминает? Они там, наверху, тоже не представляли всей картины… На заседании Политбюро кто-то из генералов объяснял: «А что радиация? На полигоне… После атомного взрыва… Вечером выпили по бутылке красного вина. И нам ничего». Говорили о Чернобыле, как об аварии, обыкновенной аварии…

Заяви я тогда, что людей нельзя выводить на улицу. «Вы что хотите сорвать Первомай?» Политическое дело. Партбилет на стол… (Немного успокаивается.) Не анекдот, я думаю, а правда. Быль. Рассказывают, что председатель Правительственной комиссии Щербина, прибывший на станцию, в первые дни после взрыва, потребовал сразу же отвезти его к месту происшествия. Ему объясняют: графитные завалы, бешеные радиационные поля, высокая температура – туда нельзя. «Какая ещё физика? Я должен увидеть все собственными глазами, – кричал он на подчинённых. – Мне вечером докладывать на Политбюро». Военный стереотип поведения. Другого не знали… Не понимали, что действительно есть физика… Цепная реакция… И никакие приказы и правительственные постановления эту физику не изменят. Мир стоит на ней, а не на идеях Маркса. Но заяви я тогда? Попробуй отменить первомайскую демонстрацию? (Вновь начинает горячиться.) В газетах пишут… Как будто народ был на улицах, а мы в подземных бункерах сидели?! Я стоял на трибуне два часа под этим солнцем… Без головного убора, без плаща. И на Девятое мая, в день Победы… Шёл с ветеранами… Играла гармошка. Плясали. Выпивали. Мы все были частью этой системы. Верили! Верили в высокие идеалы. В нашу победу! Победим Чернобыль! Навалимся – и победим. Взахлёб читали о героической борьбе по укрощению реактора, который вышел из-под власти людей. Проводили политбеседы. Наш человек без идеи? Без большой мечты? Это тоже страшно… Посмотрите, что сейчас творится? Развал. Безвластие. Дикий капитализм… Но… Прошлому вынесли приговор… Всей нашей жизни… Остался только Сталин… Архипелаг ГУЛАГ… А какие тогда были фильмы! Какие песни счастливые! Скажите: почему? Ответьте мне… Подумайте и ответьте… Почему сейчас таких фильмов нет? Таких песен нет? Человека надо поднять, воодушевить. Нужны идеалы… Тогда будет сильное государство. Колбаса не может быть идеалом, полный холодильник – не идеал. И мерседес – не идеал. Нужны сияющие идеалы! Они у нас были.