Тропинки в загадочный мир [с иллюстрациями] - Ковшарь А. Ф. - Страница 7

Наш стан состоит из различных сооружений: землянки, палатки-лаборатории, фанерного домика, палатки для гостей, моей палатки, кухни-столовой из деревянных щитов, цистерны на колесах, погреба и двух собачьих земляночек. И все это обнесено проволокой — от нашествия местных коров.

В разгаре весна 1982 года. Природа живет полной жизнью. Ее слышишь в многообразии птичьих голосов, в неистовых «песнях» земноводных, в завывании ветра, в мерном шелесте дождя и шуме прибоя. Все эти звуки действуют умиротворяюще. А как спится под хлопанье палаточной ткани от ветровых порывов, да еще со вспышками молний! Цивилизация изредка дает о себе знать гулом машин или летящего самолета.

...Полевое бытие так и просится на страницы блокнота. Но, к сожалению, сколько событий, больших и малых, надолго запоминаемых и мимолетных, смешных и грустных, остается за его «бортом»! Так трудно заставить себя регулярно записывать то, что прямо не относится к работе. Но вечерами вырываю время. Вот еще штрих нашей жизни.

Лагерную сиесту вдруг нарушает грозное и громкое: «Где брынза?! Ты куда дел сыр?!» Бам, бам, трах! В ответ — истошный визг! Это большой и рыжий бывалый орнитолог «допрашивает» своего плутоватого, громадного (как и хозяин) пса после очередного хищения им двух головок сыра. Спектакль и на публику. Это только начало. Затем пса волокут на место преступления, слегка поддавая под грозное вопрошание. Я же в воплях собаки слышу — «не... будууу больше, не будууу, а... а...! Простиии!» Обиженный на всех и вся, Марсик отлеживается в конуре. Но плохое забывается, пес снова полон энергии и готов на новые «подвиги». Если же понаблюдать за ним незаметно, то во всем его мечтательном иногда облике можно как бы прочесть: «Хоть я и был побит, но сыр стоит того».

А братья наши меньшие «на публику не работают». И чтобы подсмотреть за их «представлениями», нужны время, терпение и удача.

В центре лагеря полдня лежал змей — восточный удавчик и огрызался на проходящих, делая ложные выпады. Чтобы не раздавили, пришлось угнать его в укромный уголок. Полозов у нас ловят почти каждый день: то в землянке, то в погребе, то около лагеря. Я уже не говорю о своей палатке — помеченных змей я здесь же выпускаю. Несколько их запустили на кухню — попугать обнаглевших мышей.

Какое тут приятное общество — оно доброжелательно к змеям. Но к мелким тварям пока еще относится с опаской. И мне с большим трудом удалось отстоять права на жизнь и место жительство у входа в мою палатку тарантулихи Василисы. Я подкармливал ее мухами, жучками, когда она была голодна. В этом случае паучиха сидела у самого выхода из вертикальной норки, а одну из длинных передних лапок клала на ее край. Затем Василиса перестала есть, а все чаще и дольше выставляла наружу брюшко. Стало ясно: она ждала потомства. Однажды после холодов я нашел вход в ее убежище плотно затянутым паутиной с вплетенными в нее стебельками травы. О ее благополучии я следил только по этой поправляемой крышке, которую нет-нет да прорывала, наступая, соседская собачонка величиной с кошку — Ора. А почти месяц спустя вход открылся, и Василиса показалась со своим многочисленным семейством — может, сотней-другой тарантулят, плотно облепивших ее брюшко. Но вскоре опять скрылась: видимо, еще не все вывелись. Что будет дальше — известно. Василиса на себе понесет своих чад к воде, напоит их и начнет сеять: по пути стряхивать с себя задними лапками. Сегодня дал тарантулихе огромного мотылька, она вылезла из норки, взяла его из рук и снова задвинулась в свое тесное жилище. Как она отощала!

А неподалеку земноводные, или амфибии, уже обзавелись новым поколением: из своей колыбели — водоема — маленькие жабята выходят на сушу, поутру вовсю прыгают по территории лагеря. Взрослых можно встретить в траве не только ночью, но и днем, хотя зеленая жаба считается ночным животным. Сейчас больше и громче поют озерные лягушки. Дерут свои глотки, особенно по вечерам, иногда утром, а то и днем.

...Вот небольшой паучок спустился с потолка кухни до моего лица, затем, как матрос по вантам, снова взобрался к себе на верхотуру. Дал ему мотылька, который был моментально перетянут паутиной вдоль и поперек, «отбуксирован» на паучиную кухню, и паук приступил к трапезе. На нашей же кухне кроме пауков, мышей, мотыльков поселился громкоголосый сверчок. Но сегодня он почему-то молчит. Выключен и приемник. Ветер шуршит полиэтиленовыми «стеклами», сквозь черноту ночи сверкают дальние молнии, и вот-вот грянут буря или дождь, что-то очень частые этой весной. А вот и гром. Иду спать в свой теплый спальник...

Следующие страницы блокнота открывают властелины воздушного океана — птицы. Мир пернатых здесь, на Сорбулаке, чрезвычайно многообразен. Едва рассвет чуть-чуть намекнет о себе — где-то около пяти утра, как птицы начинают свою активную трудовую жизнь. Жаворонки заводят нескончаемые песни в вышине, как бы дополняя хор лягушек и жаб. А на воде черно: чайки, лысухи, поганки, пеганки, чирки, кряквы, краснобаши, кулики и т. д.

Все больше становится огарей, вероятно, прилетели сюда на линьку. Сотня или более их кормится на канальных разливах. С этой красной уткой связаны все мои экспедиции. Только прежде (от гор до пустынь) я привык их видеть одну пару, ну две — не больше. А здесь такое нашествие! Однажды решил заснять этих интересных птиц с близкого расстояния. Пополз через траву по-пластунски, весь порезался о нее и озеленился, подкрался, и не то что аппарат пристроить — голову поднять не успел, вся стая снялась и с «карканьем» поспешно от меня удалилась. Им-то было, может, и весело, что разгадали мою хитрость, а мне?!

А птичья жизнь кипит вокруг. Новые интересные сценки привлекают внимание. Вот почетный эскорт из пяти-семи «женихов» — чирков-свистунов — сопровождает обычно одну самочку и на воде, и в воздухе. Два поганенка черными шариками покачиваются возле своих родителей, которые кормят малышей, причем каждый своего, ныряя за пищей на дно. А недалеко плавает другая мать-поганка с птенцами, сидящими у нее на спине.

Недавно была шумная дележка кормовых береговых участков среди пар длинноногих куликов-ходулочников. Говорят, когда они дерутся, то пинаются своими длинными красными ногами. Это вполне вероятно. Я же наблюдал, как они друг друга «тузили» только крыльями.

С канала тяжело летит озерная крачка с рыбешкой в клюве. Невольно сравниваешь ее с озабоченной женщиной, нагруженной сумками. А до дома — бывших сточных озер — крачке еще почти двадцать три километра.

Полчища овец никак не дают вывестись многочисленным жаворонкам. Сколько уже гнезд с яйцами или птенцами-малютками они затоптали!

Вездесущие домовые воробьи освоили ниши в лагерных постройках и скоро, вероятно, выведут своих воробьят. Другие — колониальные: индийские и испанские воробьи освоили часть лесополосы, и их гвалт стоит там весь день.

За моей палаткой с рассвета до темна солирует самец желчной овсянки. Хотел я его подманить ближе к своему дому, расставил палочки-стебельки, но он предпочитает облюбованные ранее места «сцены», где и поет. Когда только кормится?

«Ембэриза бруницэпс» — так по латыни зовут эту довольно стройную, величиной с воробья птицу. Самец красив и элегантен. Он заметно выделяется среди других пернатых ярко-желтой окраской оперения туловища в сочетании с ярко коричневым цветом головы. Самка же намного скромнее.

Об их прилетах весной из далеких краев сразу же узнаешь по характерной песне, которая автоматически высвечивает в сознании знакомый образ этой птицы, спутницы многих моих экспедиций. Все угодья, которые я почти ежедневно обхожу, прилетевшие желчные овсянки делят на участки и бдительно их охраняют. Песня — эффективнейший способ информации — территория занята!

Какое здесь поле деятельности для орнитологов по изучению индивидуальных участков птиц. Конечно, для этого всех их на определенной территории надо переловить и каждую пометить.

Один такой «землевладелец» и живет сзади моей палатки. Его участок расположен вдоль берега, и он периодически облетывает его, присаживаясь на высокие тростники.