Вечная молодость - Хмелевская Иоанна - Страница 21

— Э-э, нет, — согласился пан доктор. — Ни по каким аптекам вы бегать не будете.

Тут он вызвал водителя «скорой», и лекарства я через полчаса получила на руки. Такой способ мне очень даже понравился. При случае выяснилось, что поликлиника уже давно умоляет разрешить ей открыть у себя собственную аптеку с полным ассортиментом лекарств, районная администрация никак не выдаёт разрешение. Я все думаю, неплохо бы собрать всю нашу администрацию в одном месте, за высокой загородкой и впустить туда голодных тигров… Обожаю кормить зверюшек!

До завтрашнего дня, вопреки диагнозу, я дожила, но дожила довольно забавно.

На следующий день была суббота. Загадочные перебои сердца вроде бы поутихли, и я собралась ехать на скачки. Я уже оделась, когда ребра вдруг сковала сильная мерзкая боль, дышать стало трудно. Господи Иисусе, инфаркт! Перепугавшись насмерть, я вызвала «неотложку» и занялась проблемами, которые немедленно надо было решить.

Я позвонила Юреку, кузену Анки, который на скачках сидит в кресле передо мной, сообщила ему, что покидаю эту юдоль скорби, и наказала передать Марии, чтобы она приехала ко мне после скачек. Очень логично — наверное, чтобы она осмотрела мой труп… Затем я сняла с двери цепочку и открыла засов, чтобы врач «неотложки» мог войти без помех. Потом, осторожно доковыляв до дивана, я легла, потому что при инфаркте вроде как всегда надо лежать. Тем и ограничилась, лежала и старалась глубоко дышать.

В дверь позвонили. Я испугалась, что врач с «неотложки» не догадается открыть дверь и уйдёт. Раз уж помощь подоспела, меня смогут спасти, даже если я рухну трупом в прихожей, поэтому я встала и пошла открывать дверь. Встретила я спасателей на пороге комнаты, потому как они таки сообразили войти.

При виде врача мне сразу полегчало. Я объяснила, что происходит, доктор посмотрел мою вчерашнюю кардиограмму, стал проверять пульс и давление. И тут влетел Юрек.

Эля, его жена, вытолкала его взашей из дома: вдруг он как-то сумеет помочь. Юрек приехал и вошёл без звонка. При виде его мне стало ещё лучше.

Доктор по размышлении сказал, что не уверен в моей немедленной кончине; не исключено, что я ещё и выживу. Я задумалась.

— А знаете что, — решила я с ним посоветоваться, — может, вместо того, чтобы лежать и ждать конца, я бы лучше поехала на скачки?

— И поезжайте! — одобрил доктор. — Я-то лично за скачки, потому как там мой сын скачет.

— Да что вы говорите? — удивилась я. — А как его фамилия?

— Чего ты глупости спрашиваешь, читай, тут все написано, — укорил меня Юрек, показывая на именной значок на халате врача.

Я страшно оживилась.

— О Боже мой! — воскликнула я. — Если вашего сына кто-нибудь задушит голыми руками, так это буду я! Всякий раз, стоит мне на него поставить, и я проигрываю!

Проигнорировав мою угрозу, доктор поинтересовался, есть ли у меня на ипподроме какое-нибудь спокойное местечко, я заверила его, что есть. Доктор вколол мне какое-то болеутоляющее средство, и «неотложка» уехала. Я отправилась с Юреком на скачки, потому что настроение у меня значительно поднялось. Укол начал действовать, дышать стало легко, я уснула в своём кресле, как суслик, и проспала почти полтора заезда. Так что лечение подействовало.

Кажется, в число отрицательных примеров я с разбегу включила положительный. Ничего, я сейчас это исправлю…

Поразительная бесчеловечность нашего здравоохранения проявлялась между прочим и таким образом: человек заболевал, чувствовал себя очень плохо, но высокой температуры у него не было. Врач из поликлиники приходил на дом только в тех случаях, когда температура подскакивала до тридцати девяти градусов. Иначе пациент должен был идти к врачу сам, а это удовольствие выше среднего. Сперва с шести тридцати утра больной выстаивал очередь за талончиком, потом до пяти-шести вечера сидел в очереди с этим талончиком, после чего простаивал очередь в аптеке, чтобы купить лекарство. Если у кого здоровье лошадиное, с грехом пополам выдержишь. Но тогда и без врачебного вмешательства, глядишь, оклемался бы.

То же самое касалось и детей. Легко принести к доктору младенца, а как быть с пяти-шестилетним ребёнком, который весит около тридцати килограммов? Или тащить ребёнка в поликлинику на своих двоих, что, конечно, весьма способствует выздоровлению, либо мать должна нести его на руках. Причём упакованного в тёплую одежду, то есть и вовсе неподъёмного. Как же это все мыслилось на практике?

Для меня эта проблема — больное место, поскольку мои дети были крупные. Тащить тяжесть около полуцентнера — за гранью моих возможностей. Я уже писала о сложностях с моим семейным бюджетом. Именно потому счета ломали мне все планы — врача я вызывала частным образом.

Ну ладно, ладно, что вспоминать прошлое. Водки я не покупала, приёмов не устраивала, платьев, туфель, косметики у меня не было, телевизора и стиральной машины мы не могли себе позволить, муж ходил в одних-единственных портках… А на врачей тратиться приходилось.

И в результате бесплатное здравоохранение оказалось сплошным мифом и легендой. Ясное дело, я имею в виду ситуацию в Варшаве, и пусть никто мне не талдычит, будто врачей не хватало. По официальным данным, Варшава была набита врачами до отказа, у медработников не было шансов получить тут работу, больницы трещали по швам от лишних врачей, урвать рабочее место в системе здравоохранения было чем-то вроде выигрыша в лотерею. Так что, в конце концов, не хватало у нас врачей, или их было слишком много?!

Мы, наверное, все-таки не отдаём себе отчёта, сколько вреда причинил нам бывший строй. Он губительно деморализовал службу здоровья, оглупил общество, довёл людей до уровня ниже скотского. Кто это выдумал? Ленин?..

Верхом социальных достижений как были, так и остаются больницы.

Когда я забирала из больницы отца, которого выписали домой в пятницу, у нас появился большой шанс провести уик-энд, сидя на ступеньках больницы: у отца по необходимости, а у меня — с ним за компанию. Отца уже выписали, поэтому койки ему не полагалось, но уехать ему пришлось бы в одной пижаме, халат у него был тоже казённый, а потому его надлежало сдать. Будь хотя бы на дворе лето, так ведь нет, поздняя осень. А гардероб-склад был заперт, поскольку работал только до одиннадцати утра, а оформление выписки дело долгое и закончилось только к часу дня. Пункт «Скорой помощи» не дежурил, до понедельника все было закрыто.

Меня такая перспектива не вдохновила, я закатила скандал, намереваясь в случае необходимости вломиться в этот склад. Вероятно, моя решимость как-то повлияла, потому что кастеляншу разыскали уже через час, и она со страшно недовольной миной в виде исключения вернула отцу его одежду. Кто, спрашивается, внушил этой бабе, что она должна считать всех людей своими врагами? И о чем думал врач, который отца выписывал?

На Цегловской, где лежала Люцина, творились страшные вещи. О некоторых я уже писала, повторяться не хочу, только кое-что добавлю. Я привезла туда Люцину на пункцию в тяжелейшем состоянии, почти захлёбывающуюся раковым экссудатом. Оставив её в регистратуре на инвалидной коляске, я помчалась искать докторшу, потому что никто понятия не имел, где она обитает. Я обегала полбольницы, а она довольно большая, но никакими сведениями так и не разжилась. Люцина задыхалась и синела. Сидела она в регистратуре, где за стеклом две медсёстры весело и беззаботно болтали, время от времени бросая на неё равнодушные взгляды. Думается, обычные уличные шлюхи проявили бы больше сочувствия. Медсёстры! Дерьмо, а не медсёстры!

Стиснув зубы, я обратилась к ним. Оказалось, они прекрасно знали, где искать доктора и куда везти пациентку. В конце концов они направили нас с Люциной куда надо. Интересно, чего же они ждали раньше? Что она окончательно захлебнётся и проблема отпадёт сама собой?

Регистратура в лице недовольной жизнью девицы потребовала от меня, чтобы я подсуетилась. Мне надо было мчаться через весь двор в другое крыло здания и принести какие-то документы или результаты анализов, причём было заранее ясно, что бегать взад-вперёд мне придётся раза три. Оглушённая ситуацией, я даже сделала было шаг к выходу, после чего вдруг опомнилась, и меня охватило дикое бешенство. Я обратила внимание девицы, что телефон у неё под рукой, говорить она, как я поняла, умеет, и глухотой тоже не отличается. Девица пыталась мне возразить, что она, мол, не знает номера телефона. Я упёрлась на своём, заявила, что я больна, не помню уж чем — то ли ногу вывихнула, то ли печёночной коликой маюсь, прибавила себе лет, а уж тон, каким я говорила, был вполне достоин взбешённого айсберга, если такое явление вообще существует в природе. Девица капитулировала, и тут оказалось, что мне и бегать-то никуда не надо.