Щит Найнавы - Астахов Андрей Львович - Страница 2

Орселлин вылезла из воды только когда почувствовала, что основательно замерзла. Выжала мокрые волосы, села на песок, охватив ладонями колени. Ей нравилось сидеть нагой на берегу, чувствовать теплый ветер на покрытой капельками коже, ощущать согревающее прикосновение солнца. Подсохнув, Орселлин набросила свою выцветшую полотняную тунику, надела сандалии. А потом развернула прихваченный из дома узелок и стала ждать, глядя в воду.

Рыбки появились очень скоро – целая стайка. Серебристые, изящные и суетливые. Орселлин крошила краюху хлеба, бросала крошки в воду, с улыбкой наблюдая, как жадно рыбки хватают угощение. А потом появилась крупная рыбина с темными полосами на боках и начала выхватывать размокший хлеб у мелочи.

– Ну вот, появился большой дурак! – недовольно сказала Орселлин. – Тебя-то и не хватало.

Обращенный на нее внимательный взгляд она ощутила внезапно, порывисто обернулась, от испуга и неожиданности выронив в воду хлеб.

Всадник. На отличном гнедом коне и в черных лаковых доспехах, в круглом шлеме с изображением головы гарпии на маковке. Лицо всадника закрывал шелковый лиловый шарф, так что можно было видеть только глаза, глубокие, темные, загадочно поблескивающие.

– Лесная нимфа, – сказал он на чистейшем айджтан. – Хорошенькая.

Орселлин растерянно наблюдала, как из-за деревьев показалось еще полтора десятка всадников, в точности похожие на первого. В лаковых доспехах, с замотанными шарфами лицами. И все они пристально смотрели на нее. Ей почему-то стало страшно. Она не слышала, как подъехали эти воины – ни топота копыт, ни звяканья сбруи.

– И как зовут нимфу, живущую у лесного озера? – спросил все тот же всадник.

– Орселлин, господин, – девушка присела в реверансе, хотя сделала это не только из вежливости, у нее начали дрожать ноги. – Орселлин из Крам-Динара, господин.

– Из Крам-Динара! – Всадник усмехнулся, и его смех показался Орселлин недобрым. – Значит, так называлась эта деревня. Превосходно. Что ты здесь делаешь, Орселлин из Крам-Динара?

– Купаюсь, господин, – Орселлин попыталась улыбнуться. – И рыбок кормлю.

– Очень трогательно. И сама ты как рыбка – мокрая, душистая! И рыбака твоего поблизости не видно.

Орселлин невольно втянула голову в плечи, в голосе неизвестного воина было что-то, что испугало ее еще больше.

– Я… Только хотела искупаться, господин, – пролепетала она, отступая к воде. – Только искупаться хотела.

– Девушки-айджи любят купаться, – сказал всадник и бросил что-то своим товарищам на неизвестном Орселлин языке. Она могла поклясться, что никогда не слышала этого языка. – Поэтому их кожа такая белая. Как у утопленников.

– Господин! – Орселлин чувствовала, что ее колени начали дрожать от страха. – Я… я боюсь!

Она бросилась в воду и поплыла к противоположному берегу озера, совершенно не давая себе отчета в том, что делает. Слепой темный ужас заставлял ее плыть к середине озера, подальше от всадников, заставивших ее испытать этот ужас. Однако всадники не делали никаких движений – они продолжали стоять недалеко от берега, выстроившись в линию, и наблюдали за уплывающей от них девушкой.

– Может, захватим ее с собой, зэр? – лишь спросил один из воинов их предводителя, того самого, что заговорил с Орселлин первым. – Хозяин будет доволен, он найдет этой девке применение.

– Жалкая деревенская девчонка недостойна нашего внимания, – ответил предводитель. – Пусть живет. Все равно, придет день, когда все они сдохнут. Дадим ей пожить еще немного. Мне пришлась по вкусу ее вежливость. Пусть расскажет всем о том, что видела.

– Разумно ли это, зэр?

– Хозяин сказал мне, что слегка приоткрытая тайна наполняет душу еще большим трепетом, чем просто тайна. Рассказ девки запугает этих жалких червей еще больше.

Воин только кивнул головой в рогатом шлеме, а предводитель отряда, бросив еще один взгляд на плывущую Орселлин, ударил шпорами коня и погнал его прочь от озера. Его люди помчались следом за ним, и несколько мгновений спустя весь отряд исчез за деревьями.

Орселлин еще долго боялась выйти из воды. Ей казалось, что всадники не уехали, что они спрятались где-то неподалеку, в зарослях, и только и ждут, чтобы схватить ее, когда она выйдет на берег. Лишь когда холод стал нестерпимым, она, глотая слезы, подплыла к берегу и на ватных ногах вышла из воды. Ее била дрожь, то ли от холода, то ли от страха. Но берег был пуст. Солнце зашло за вершины деревьев, приближались сумерки.

Орселлин перестала плакать, выжала мокрую тунику, снова надела ее на себя. Послеполуденная жара быстро согрела ее, и теперь ей хотелось только одного – поскорее вернуться домой. Она внезапно вспомнила, что не сказала вдове Рейле, куда пошла. Старушка, наверное, беспокоится. Наспех заплетя волосы в косу, Орселлин побежала к просеке, ведущей к Крам-Динару.

Она остановилась только, когда совершенно выбилась из сил и запыхалась. Погони за ней не было. Отдышавшись, Орселлин уже не бегом, а быстрым шагом прошла по узкой лощине между двумя заросшими молодым лесом холмами и увидела Крам-Динар. Впору было помолиться Гелесу за его милость – она избежала опасности и добралась до деревни до темноты.

Поначалу ее даже не удивило, что Крам-Динар встретил ее пустыми улочками и тишиной. Даже собаки не лаяли. За плетнями прохаживались куры и козы, но людей нигде не было видно. Потом Орселлин поняла, в чем дело, обозвала себя дурой. Ну, конечно, ведь сейчас время вечерней молитвы, все жители села собрались в храме Гелеса – отец Фэйн строго следит за тем, чтобы на службе присутствовали все без исключения члены общины. А она на службу опоздала. Преподобный будет очень недоволен, да и вдова Рейле накажет ее сегодня. Но это меньше всего волновало Орселлин. Главное, она дома, и эти чужие всадники ее не тронули. Будет, чем попугать девчонок на вечерних посиделках. Только они, конечно, ей не поверят, скажут, что она все это сама придумала.

Храм был за поворотом улицы – красивое каменное здание с пирамидальной крышей, покрытой красной черепицей. Орселлин вбежала в открытую калитку, остановилась перед входом, чтобы отряхнуть тунику, на которую налипли сухие травинки и колючки. У входа в храм рядами стояла обувь прихожан – чувяки и деревянные сабо мужчин, кожаные и веревочные сандалии женщин и детей. Орселлин разулась, сполоснула ноги водой из специальной кадки у входа. Теперь можно войти.

Несколько мгновений она привыкала к полутьме внутри храма. А когда увидела ЭТО, будто неведомая сила вытолкнула ее в двери обратно на улицу. В следующее мгновение ее скрутил приступ рвоты.

Орселин долго приходила в себя. Но потом все же сумела войти обратно в храм. Как во сне она обходила лежавшие на полу окровавленные, обезображенные, облепленные мухами тела, сама не понимая, что делает. Наверное, ей просто хотелось убедиться, что все они мертвы, и что им уже никто и ничто не поможет – она тем более.

От тяжелого духа крови и испражнений, смешанного с запахом курений, продолжавших тлеть в курильницах, желудок снова начал болезненно дергаться, но Орселлин почти пришла в себя. Только в ушах звенело – или это мухи жужжат над мертвыми? Она увидела здесь всех, кого знала – в храме лежали все жители деревни Крам-Динар. Мужчины, женщины, старики, подростки, маленькие дети. Кто-то убил их всех. Кто? Многие тела выглядели так, будто их рвали зубами и когтями.

Вначале она нашла труп белокурой Эвиэль и ее отца Йорама: они лежали рядышком, и их лица были спокойны. Переступая через ручьи застывшей крови на полу, Орселлин медленно брела по храму и узнавала своих друзей – Альгифу, Таит, хохотушку Нейле, белобрысого Лива, любимца всех деревенских девчонок Ринка, остальных ребят из их компании. Ее сердце болезненно дрогнуло, когда она нашла тело Рейнса. Орселлин захотелось прикоснуться к Рейнсу, но она не смогла себя заставить это сделать. Дуалл лежал на спине рядом с сыном, его открытые глаза остекленели, огромные ручищи так и остались сжатыми в кулаки. Недалеко от стола, где стоял сундук для пожертвований, она увидела в куче растерзанных трупов вдову Рейле, свою приемную мать. Лицо ее было превращено в кровавое месиво, и Орселлин узнала покойницу по плетеному из красных и черных ниток браслету на правом запястье – вдова Рейле никогда его не снимала. Орселлин опустилась у тела на корточки, взяла в свои ладони пальцы старухи, начала тихонько и бессмысленно подвывать, но потом внезапно подумала, что плачем ей уже не поможешь. Тряпицей, в которой был хлеб для рыбок, накрыла старухе разодранное лицо и пошла дальше. Особенно много тел лежало перед алтарем, будто люди в свои последние мгновения искали тут спасения от убившей их неведомой силы. Орселлин остановилась – мраморный пол был так обильно залит кровью, что идти дальше, не наступая в эту ужасную лужу, было невозможно. И в этот миг она увидела отца Фэйна и закричала протяжно и страшно.