Твари Господни - Мах Макс - Страница 87

"Будь ты проклят, сукин сын!" – но это, как ни странно, относилось уже не к Виктору Корфу, которого, как выяснялось, Лиса не могла ненавидеть, а могла только любить, а к древнему философу Платону, чьим именем идиоты, вроде Абеляра окрестили "чистое, незамутненное зовом плоти чувство".

"Сука!"

Эту цитату из лекции Нины Васильевны Лукиной, читавшей им в университете курс "этики", Лиса запомнила случайно, но вот к месту вспомнилось. И цитата, и сама Лукина.

Между прочим, все это сказки. Абеляр был совсем не чужд… – Но Лиса на его слова никак не отреагировала.

Зачем ты ушел? – спросила она и сразу же поняла, что зря спросила, потому что ответ, каким бы он ни был, ничего уже изменить не мог.

Это трудно объяснить, – кажется, Виктор тоже понимал тщетность объяснений. – Одним словом не ответишь, а на многие у нас сейчас нет времени.

Он снова улыбнулся, и, странное дело, улыбка эта, возникшая на строгом и совсем, казалось бы, не приспособленном для выражения чувств лице, сказала Лисе больше, чем множество слов, объединенных синтаксисом и интонацией в длинные фразы. Она ведь и так была согласна, что, если и объясняться, то не здесь и не сейчас. Но у психики, тем более у женской психики, свои законы, зачастую имеющие мало общего с правилами формальной логики. К тому же, не успев еще снова стать женщиной, она, как ни пыталась от этого уйти, не прекратила ощущать себя руководителем подполья, у которого свои резоны и свои "темы дня". А потому, не получив ответ на свой первый вопрос, задала второй, очень похожий по форме, но уже совершенно иной по содержанию.

Почему ты ушел в Замок? – спросила Лиса.

Потому что у меня не было выбора, – а вот Виктор, по-видимому, предпочитал отвечать именно на те вопросы, которые она задавала вслух. – Вернее, выбор был. На "ту сторону" или в могилу, но ты же помнишь, "Никто не хотел умирать". Я тоже умирать не хотел. Однако и торчать все время в Городе, как ты понимаешь, было невозможно. Кто-нибудь обязательно вычислил бы.

Резонно, – согласилась Лиса и пошла к выходу на улицу, потому что и Виктор, произнося свою последнюю реплику, направлялся ей на встречу. Судя по всему, рандеву, назначенному на шесть часов, предстояло все-таки состояться, потому что и Кайданов, совершил "на ее глазах" нечто, заставившее Лису на мгновение отвлечься даже от своих многосложных личных дел. Воздух вокруг Германа и его женщины затуманился, дрогнула земля под ногами, и что-то вроде ряби прошло по каменным стенам зданий, так что полопались, но не осыпались стеклянным дождем витрины магазинов и окна домов и машин, и вот Герман уже шел к месту встречи, неся на руках, как ребенка, свою "ожившую", но все еще не вполне пришедшую в себя красавицу.

"Что он творит?! А что творю я?"

– А почему ты уехал в Израиль? – А вот это был вопрос по существу, потому что, если тебе так уж приспичило, то можешь, конечно, пестовать в себе, холить и лелеять женское начало, но от себя-то настоящей никуда не денешься, а разгадка непростых событий, случившихся в середине восьмидесятых, по ощущениям Лисы, была уже близка. – Почему в Израиль, ведь ты даже не еврей?

Нашла мое личное дело? – вполне искренне удивился Виктор.

Нет, – покачала она головой, выходя к нему на улицу. – Ты же все уничтожил. Ну почти все, – усмехнулась она, вспомнив, как "перетряхивала" питерские архивы. – Оказалось, что твоя детская медкарта все еще цела, и комсомольская учетная карточка на фабрике "Красный треугольник" тоже. И я их нашла.

А есть что-нибудь, чего ты не можешь? – картинно поднял бровь Виктор.

"А, в самом деле?" – но, приняв вопрос, как свой собственный, Лиса неожиданно и едва ли не с ужасом, обдавшим ее ледяным холодом, поняла, что ответа на него не знает. Раньше знала, а теперь – нет. И хуже того, она даже пределов своего нынешнего могущества не ощущала. Все, в чем она нуждалась, приходило к ней с естественностью дыхания, но разве человек знает, как дышит?

Не знаю, – ее вдруг охватила растерянность. – А ты?

Разве есть что-нибудь, чего не может "бог"? – Показалось ей, или радостно улыбающийся "господин Каренин" действительно поставил слово "бог" в кавычки?

– А ты разве бог? – спросила она вслух, все еще удерживая свою собственную улыбку по ту сторону губ.

– "Бог", – неожиданно серьезно ответил Виктор и испытующе посмотрел ей в глаза. – И ты "богиня"…

– Богиня?

"Он не шутит".

– "Богиня", – повторил Виктор и скосил глаз на подходившего к ним Кайданова. – Чем, собственно, твое могущество отличается от предполагаемых возможностей бога?

– Бог создал землю и небо, – попробовала возразить вконец растерявшаяся Лиса.

"Ну почему, он всегда поворачивает так, что я оказываюсь дурой?!"

– Возможно, – совершенно спокойно согласился Виктор. – Хотя это пока не доказано. Однако ты уверена, что не смогла бы этого сделать? Ведь уничтожить-то их ты можешь, не так ли?

"Я?! Что?! Господи!" – Не спроси он об этом, Лисе такое и в голову бы ни пришло. Но он спросил…

– Бог создал человека… – соглашаться с очевидным отчего-то совершенно не хотелось, "душа не принимала", и Лиса сопротивлялась, как могла, отбиваясь от нежданно-негаданно свалившегося ей на голову ужаса. – И… всех тварей земных…

– Если создал… – Виктор задумчиво посмотрел куда-то ей за спину и неожиданно кивнул, по-видимому, отвечая своим, не произнесенным вслух мыслям. – Но воспроизвести этот опыт возможно и теперь, хотя и хлопотно. Думаю, ты, например, на это вполне способна.

– Ты в своем уме?!

– Вполне.

– Ты хочешь сказать…

– Добрый вечер, – сказал, подходя к ним Кайданов. – Могу я узнать, кто здесь балуется со временем?

Впрочем, задавая вопрос, смотрел он почему-то только на Лису, возможно, пытаясь понять, кто она такая, и что здесь делает.

– Здравствуй, Герман, – поздоровался Виктор. – А вас, простите, мы не представлены, как позволите величать?

– Рэйчел, – тихо сказала женщина, все еще остававшаяся на руках Кайданова. – Отпусти, пожалуйста – и, нежно поцеловав Германа в щеку, она покинула его руки и встала на тротуар. – Меня зовут Рэйчел, – без улыбки посмотрев сначала на Лису, а потом на Виктора, представилась она. – Добрый вечер.

– Виктор, очень приятно. А это Дебора Варбург, – сказал Виктор и скосил на Лису "хитрый" взгляд. – Я не ошибся, дорогая?

При слове "дорогая" Кайданов и Рэйчел одновременно повернули головы к Лисе, а сама она почувствовала, как холодок прошел по позвоночнику и одновременно сжало сердце.

"Дорогая… Сукин сын…"

– Я та "блонда" из Мюнхена, – сказала она вслух.

– А разве…

– Нет, Герман, – резко оборвала она Кайданова. – Лисы здесь пока нет. А меня зовут Деборой.

– Ну ладно, – не стал спорить Кайданов, который неожиданно оказался гораздо более покладистым, чем во все, сколько их ни было, прежние встречи. – Дебора, так Дебора. Это ты, Дебора, остановила время?

– Да, Герман, это сделала я, – сейчас Лиса вспомнила свой самый первый раз, на который когда-то давно намекнул старик Иаков. Тогда ее субъективное мгновение действительно "длилось" всего лишь несколько секунд "внутреннего времени", потребовавшихся Лисе, чтобы убежать от пьяного дядьки, зажавшего ее в темном переулке. А сейчас? Сколько еще времени способна она продержать мир в оцепенении?

– Столько они не выдержат, – словно подслушав ее мысли, нейтральным тоном сказал Виктор. – Воля ваша, "богиня", но я бы их уже куда-нибудь отпустил.

В его голосе не слышалось даже тени чувства: ни сожаления, ни жалости, но зато присутствовала странная, однако, вполне понятная логика, и именно она подействовала на Лису, как нашатырь, враз отрезвив и вернув к реальности. Лиса взглянула на Виктора, а потом посмотрела вокруг и тотчас осознала, что он, как всегда, прав.

Мир "выцветал". Он терял краски и другие признаки жизни. Происходило это медленно, почти незаметно, но контраст между "прошлым" и "настоящим", если присмотреться, вспомнить и сравнить, был очевиден. Из вещей и людей, слишком долго находившихся вне течения времени, уходило что-то существенное, что обычно принято называть жизнью.