Белая карта - Алексеев Валерий Алексеевич - Страница 2

Протянув руку, она подобрала с полу скомканный почтовый конверт, в котором карта была прислана, разгладила его на колене и с тихой радостью убедилась, что штемпель мшанский, вчерашний.

– Ну погоди, Куропаткин!

Лелька живо вскочила, достала из-под шкафа электрическую плитку, которая в холодные времена обогревала ей комнату, с предосторожностями наладила ветхий шнур.

– Я тебя выведу на чистую воду! Ты у меня по проволочке будешь ходить!

Через минуту спираль засветилась. Едва Лелька успела поднести к ней „белую карту“, как на бумаге проступили зеленые слова: „Сударыня. Повторную попытку уничтожить БК мы вправе расценивать как отказ. Огорчены и приносим свои извинения. Желаем счастья. И всё же…“ Слова пропали.

Лелька села за стол и задумалась.

Нет, на Куропаткина это было непохоже. „Огорчены и приносим извинения…“ Да этот охальник лучше обреется наголо, чем напишет такие слова. Он в жизни ни перед кем не извинялся, в этом Лелька была уверена.

И потом, „сударыня“… Скорее уж „барышня“ или „мадемуазель“.

А то еще „Гортензия“. Да, да, представьте себе: Гортензия. Именно так называет ее Куропаткин где и когда ему заблагорассудится, хоть на уроке, хоть в учительской.

Дошло до того, что учителя, якобы оговариваясь, тоже стали ее так называть. И Лелька терпела, а что ей оставалось делать?.. „Сударыня. Ваша доброта общеизвестна…“ Но если не Куропаткин – кто же тогда?

И тут Лелька не на шутку перепугалась. Она почувствовала себя под пристальным вниманием неведомых сил – возможно, даже иностранного происхождения (а иначе откуда эта мелованная бумага, эти шпионские трюки с исчезающим текстом, этот явственный зарубежный акцент? „Убедительно просим быть вымыты…“ Так не напишет даже Лемехов (на что уж он глух к языку), и этим силам известно не только о Лелькиной доброте, но и о ее пристрастии к земляничному мылу, да мало ли еще о чем. Сама-то Лелька как объект для них не находка, но через нее ОНИ могут получить доступ к секретным работам учеников вечерней школы… „Вот так живешь, живешь…“ – пугливо подумала Лелька. Она поднялась, обхватила руками плечи (что-то зябко стало) и подошла к раскрытому окну.

Прямо под ее окном во всем своем великолепии раскинулся пивной завод, единственное крупное предприятие города. Объект, безусловно, был не секретный, притом допотопный: он помещался в старинных монастырских постройках и окружен был пахучими лужами, обширные пространства которых белели даже сейчас, в темноте. „Постойте, постойте, – без всякой связи с открывшейся панорамой подумала вдруг Лелька. – Там что-то было сказано о кривизне земной поверхности… или я путаю?“ Тут словно занавеска раздернулась перед ее глазами, и Лелька, как впервые, увидела зияющее звездное небо и фонари на покосившихся столбах.

Голова у Лельки закружилась, ноги перестали держать, и она медленно села на пол, чтобы не выпасть в окно.

Только сейчас она начала понимать то, что нам с вами было ясно с самого начала…

Но не ст?ит за это ее осуждать.

Тем более что последующие ее поступки оказались чрезвычайно разумны.

Посидев минут десять спиной к холодной батарее, Лелька дернула плечом („Ну и что? Очень даже может быть. Рано или поздно это должно было случиться, не так ли? Вот и случилось. Почему именно со мной? А почему, собственно, не со мной?“), поднялась, подошла к столу, положила между ладонями „белую карту“ и тихо, но твердо сказала:

– Нельзя ли восстановить первоначальный текст?

Сердце у нее, конечно, екнуло, когда, раскрыв ладони, она увидела на „белой карте“ аккуратно написанные зеленым слова: „Безмерно счастливы, что Вы согласились споспешествовать нашему скромному начинанию и поздравляем себя с этой невыразимой удачей. Но, в интересах дела, не могли бы Вы, сударыня, предварительно вымыть руки без мыла и, желательно, холодной водой? Сожалеем о том, что доставили Вам столько хлопот, но нам очень досаждают помехи“.

– Чистоплюи, – сказала Лелька недовольно и тут же прикусила язык.

Она с ужасом вспомнила, что в момент первого чтения карты была, извините, в одних трусиках, до пояса намазанная мазью от псориаза.

И в таком фривольном виде она сидела за столом и проверяла контурные карты своих оболтусов. Вот это контакт так контакт!

А что, если эти вежливые наблюдатели действительно видят ее и слышат? А может, и транслируют на телеэкраны целой планеты… Какого мнения останутся они о ее моральном облике? И не изменят ли свои представления о человечестве вообще?

Лелька открыла платяной шкаф и принялась поспешно перебирать свой гардероб.

Но, выбрав прелестную московскую кофточку и кримпленовые брюки, она вдруг засомневалась: а стоит ли так открыто низкопоклонничать?

Ну наблюдают, и что с того? Вольно же им наблюдать. Пусть видят вещи такими, какие они есть. И пусть понимают, что наш человек при любых обстоятельствах сохраняет спокойствие и достоинство.

Она пошла на кухню и поступила согласно инструкции, хотя ей очень хотелось воспользоваться земляничным мылом и посмотреть, что из этого получится.

На кухне было темно и тихо.

Хозяйка добилась-таки своего: она изловила строптивую щуку и посадила ее в огромный бельевой бак с водой. Но рыбина была настолько велика, что согнулась в этом баке в кольцо, и все равно широкий хвост ее торчал снаружи. Страдальчески подвернув голову, щука тяжело дышала и вяло шевелила подсыхающим хвостом.

Лельке стало жалко бедную рыбину. Она побрызгала щуке на хвост холодной водой, и щука благодарно зашевелилась.

Вернувшись к себе, Лелька нашла на „белой карте“ полный текст первоначального обращения, мелко выписанный красным фломастером на обеих сторонах.

Будучи человеком пунктуальным и последовательным, Лелька села за стол, взяла карандашик и переписала обращение слово в слово, попутно подчеркивая самые важные, по ее мнению, узловые моменты. „Сударыня, Ваша доброта общеизвестна…“ Это в каком же, собственно, смысле? Стала фактором вселенского масштаба? И молва о ней распространилась по окрестным мирам? Ох, навряд ли. Скорее это форма этикета. Да и что им может быть известно о человеческой доброте? Возможно, они вовсе не люди. Но, с другой стороны, на чем-то их выбор основан? Иначе это слишком уж откровенная лесть. „Цель эксперимента благородна…“ Ну, допустим, допустим. Хотя, если разобраться, такие заверения подозрительны уже сами по себе. Благородная цель – укажите, какая. Правда, это может повлиять на чистоту наблюдения. В студенческие годы Лелька ходила по Москве с вопросником „Сколько детей вы хотели бы иметь?“ и кое-что в этом деле смыслила.

Возможно, их интересует поведенческий фактор в условиях неограниченной свободы воли. Быть может, у них есть на этот счет какие-то серьезные опасения. А может быть, где-то в иных мирах на этой свободе воли они уже обожглись. „Ваши возможности неограниченны…“ Благодарю за доверие. Лучшего выбора сделать вы не могли. „Вы вольны совершенно в радиусе десяти километров…“ Ссылка на кривизну земной поверхности Лельку не убедила. Скорее всего, они не хотят чрезмерно рисковать. Но и десяти километров вполне достаточно, чтобы выбросить Мшанск на орбиту вокруг Меркурия… либо сделать местных жителей парнокопытными и заставить их мирно щипать траву.

Вот почему они начали с указания на Лелькину доброту. Таким бесхитростным способом они пытаются связать ей руки. Предусмотрительные субъекты. „При перемещениях карту иметь с собой…“ Это как раз понятно. „Передаче в чужие руки не подлежит…“ Это тоже понятно. Что они, за идиотку ее считают? Надо играть по правилам или же не играть вообще. „Согласны ли Вы споспешествовать?..“ Надо же, слово какое выкопали.

И довольно умно: „помогать“ – унизительно, „сотрудничать“ – подозрительно, „оказать нам услугу“ – а, собственно, ради чего? „…и на ней проступит дальнейший текст“.

Лелька тщательно вытерла руки, положила БК на одну ладошку и прикрыла другою. Пальцам стало щекотно, Лелька даже заерзала.

Подождав с минуту, заглянула: на глянцевой белой поверхности появились новые бегущие слова: „Вам нужны доказательства. Понимаем и приветствуем. Посмотрите в окно“.