Просёлочные дороги [Окольные дороги] - Хмелевская Иоанна - Страница 43

Сцена разыгрывалась в довоенной квартире бабушки. Две молоденькие девушки, Тереса и её подружка, некая панна Эдита, рассматривали журналы, лежащие на большом прямоугольном столе. Журналы, значит, лежали на столе, обе девицы — а мне, малявке, они казались совсем взрослыми, большими — не сидели за столом, а стояли, опершись локтями и выпятив задницы. Мне было годика четыре, я никак не могла застегнуть туфельку, просила мне помочь. Сначала вежливо, потом принялась кричать, плакать, просить — все напрасно. Занятые журналом дамы не обращали на меня ни малейшего внимания, как оглохли. Значит, надо привлечь их внимание, сделать что-то такое, чтобы обратили. И в самом деле, у меня не застёгнута туфля, а они хоть бы хны! Ну я и сделала, причём нечто такое, что ясно доказывало: девочка я была не по годам сообразительная и физически крепкая. Упёршись ногой в нсзастегнутой туфле о край стола, рукой я со всего размаху шлёпнула по выпяченной попе тёти Эдиты.

Эффект был впечатляющим! Обе девы отскочили от стола, панна Эдита схватилась за ушибленное место, а я на всю жизнь запомнила недоумение и испуг на лице Тересы и полные безмерного удивления и ужаса огромные голубые, какие-то фарфоровые глаза её подружки.

Так вот, точно такое же выражение в точно таких же глазах, причём в той же проекции — вид снизу — увидела я сегодня на рынке в Устроне. Ошибки быть не могло.

Возвращение к сцене из моего детства золотого: меня тогда не выпороли, хотя совершённое мною деяние потрясло всю семью. Если бы ещё я избрала жертвой Тереску — туда-сюда, все-таки родственница, тётка родная, не такой стыд, а тут! Шлёпнуть постороннего человека! Гостью! Девицу! Мои уверения в том, что я не выбирала, просто панна Эдита оказалась ближе, можно сказать — под рукой, как-то никого не убеждали. Сначала я не понимала, за что на меня так все ополчились, потом аргументы родных заставили меня немного поколебаться в своей правоте, и я пришла к выводу, что, пожалуй, и в самом деле в своём желании обратить на себя внимание зашла немного дальше, чем надо…

Панна Эдита! Конечно же, эта огромная и толстая баба в крупные зеленые горохи была панна Эдита! Постаревшая, растолстевшая, в парике, но она! Таких больших фарфоровых глаз невероятной голубизны больше в мире нет! Это панна Эдита, сомнений быть не может!

Осторожно усаживаясь за руль машины — как бы не испачкать сиденье яйцами в сметане, — я не переставая думала о своём открытии. Женщина, преследующая Тересу, оказалась её довоенной приятельницей, и что из этого следует? За что она ополчилась на Тересу? Ну, стукнула я её по мягкому месту, так это когда было! Подумаешь, большое дело! Да и стукнула ведь я, а не Тереса. Даже если Эдита смертельно обиделась, как говорится, обиделась на всю жизнь, при чем тут Тереса?

— Как видишь, я сделала все, что в моих силах, — грустно произнесла я, демонстрируя Лильке бразильский сувенир в весьма жалком состоянии. — Надеюсь все-таки, кое-что отстирается, оборку удастся пришить, будет почти незаметно, но, согласись, я неплохо справилась с заданием!

— Гениально! — восхитилась Лилька. — Тем более, что смола сзади вряд ли отстирается. Как тебе удалось? В катастрофу, что ли, попала?

— Почти. Побочные результаты расследования. А вот откуда же смола взялась? Я и не заметила. Знаешь, какое открытие!

— Я тебе так благодарна за платье, так благодарна! Какое открытие?

— Сейчас все расскажу, дай только умоюсь немного и переоденусь. А где наши?

— Бабы пошли с Тересой осматривать Ротонду, оказывается, она её никогда не видела. А отец отправился поудить рыбку. Его-то не похитят, ты как думаешь?

— Надеюсь. До сих пор не похищали, с чего вдруг теперь станут?

Часа через два военный совет собрался почти в полном составе. Могу заявить без ложной скромности: моё сообщение о панне Эдите привело всех в шоковое состояние. И мамулю, и её сестёр.

Сначала мне просто не поверили. Люцина сказала:

— Как ты могла запомнить ту сцену, если тебе было всего четыре года? Наверняка что-то перепутала или напридумывала.

Тереса же выдвигала возражения другого порядка:

— За эти годы Эдита наверняка очень изменилась, но все равно… В молодости она была тоненькая, просто фея, очень заботилась о фигуре, вечно сидела на диете. Собиралась стать кинозвездой, а эта баба — толстая корова!

Я стояла на своём:

— Но глаза остались те же! А глаза у Эдиты, согласись, были редкого цвета — ультрамариновые, как нарисованные на фарфоре. И заметьте, я видела её точно под тем же утлом зрения, как и в памятной сцене — снизу. Тогда в силу возраста, а теперь из-за того, что сидела на земле. И тогда, и сегодня смотрела на неё снизу вверх. И сразу вспомнила!

Мамулю мучило совсем другое.

— Интересно, где я тогда была? — раздражённо допытывалась она. — Наверняка не было меня дома, иначе бы девчонка на всю жизнь запомнила и порку!

Люцина не упустила удобного случая подколоть сестру:

— Где была, где была! Наверняка на свидание умчалась, вечно ведь с ухажёрами бегала, а ребёнка подбрасывала нам, как сироту несчастную!

— А теперь слушай внимательно, узнаешь, каким я была несчастным ребёнком, — сказала я Лильке. — Интересно, как у меня ещё на этой почве комплексы не появились! Эй, хватит шуметь! Вернёмся к Эдите! А ну, расскажите, что с ней происходило после того достопамятного происшествия? После войны я о ней вроде ничего не слышала.

Три сестры вдруг замолчали. Тереса переглянулась с тётей Ядей, причём так многозначительно, что остальные выжидающе уставились на них.

— Доробек! — прошептала тётя Ядя. — Это случайно не Доробек был?

— Нет, — подумав, ответила Тереса. — Его фамилия была Войдарский. Я хорошо помню. Но он её бросил, и она вышла замуж за другого.

— Вот именно, — ещё тише шепнула тётя Ядя. — За Доробека…

И они опять уставились друг на дружку. Разговор вёлся за ужином, и теперь вот над накрытым столом явственно повеяло тайной. Тайна окутала и жареную куру, и творог с укропом. Тайна давних лет, их далёкой молодости, романтическая тайна! Тереса с тётей Ядей были всегда подругами, близкими подругами, их дружба уходила в далёкое прошлое. Сколько я себя помню, они всегда были вместе. И делились друг с другом секретами, о которых никто в семье и понятия не имел. И вот теперь эти древние, можно сказать, исторические секреты вдруг выползают на свет божий под воздействием непонятных, таинственных событий наших дней…

— Да чего уж там, — примирительно бросила Люцина, — выкладывайте все как есть. Нечего строить такие таинственные мины! Было — прошло, теперь уже можно и нам сказать. Да и мы и сами кое-что знаем. Ведь эта ваша Эдита была… ну, такая…

— Гулящая! — подсказала я. Господи, сколько же можно тянуть?!

— А ты откуда знаешь? — набросилась на меня Тереса.

Я удивилась — словечко бросила наобум, только бы заставить их разговориться и, выходит, попала! Хотя, не совсем наобум, что-то, наверное, сохранилось в детской памяти, о чем прямо не говорили, вечно намёками. И теперь, когда все они так жмутся…

— Если не гулящая — так и скажите — святая Цецилия, но говорите же хоть что-нибудь!

Тётя Ядя неуверенно произнесла:

— Не знаю, не знаю… Ведь Эдита и в самом деле вышла замуж, хотя это уже произошло позже, в войну, и все мне кажется — за этого самого Доробека…

— Соображайте! — рассердилась я. — Младшему Доробеку девятнадцать лет, старшему в два раза больше, значит, тридцать восемь, значит, родился он… минутку… да, родился в 1937 году. Так сколько же лет этой Эдите? И что, когда я её огрела по заднице, она уже связалась с Доробеком? Сами видите — не сходится. А ну рассказывайте! Ни за что не поверю, что Эдита вышла в войну замуж за мальчишку, которому… минутку… было от двух до восьми лет!

Тереса сидела молча, угрюмо опустив голову. Тётя Ядя бросала на подругу робкие взгляды, не зная, на что решиться. Мамуля тоже молчала. Люцина пожала плечами: