Крокодил из страны Шарлотты - Хмелевская Иоанна - Страница 26

– Я с ним в дверях столкнулся, он уже выходил. Мне такое самоуправство не понравилось, я и сказал этому молокососу пару теплых слов – вы ж понимаете, пани Хансен оставляет на меня квартиру как на своего человека. Зачем же чужих впускать? Потом еще отвечать придется.

Помощник оправдывался, дескать, тот заходил всего на минуту – спросить, когда можно застать хозяйку. Помощник ему и открыл-то, решив, что это вернулся Барцишевский. Вроде бы ничего такого не стряслось, но у Барцишевского остался неприятный осадок – получилось, что он злоупотребил доверием Алиции. А тут еще нагрянула повестка от майора, расспросы вокруг да около – вот он и набрал в рот воды.

– Скажите, пани инженерша, что мне делать? – в страхе вопрошал он. – Я человек честный, в жизни по судам не ходил, а тут такая напасть. Чем черт не шутит, вдруг он что-нибудь стащил, а повесят на меня? И это еще не все, под конец случилось самое неприятное…

Он заколебался, задумчиво уставился в широкий экран телевизора, к счастью выключенного, потом махнул рукой.

– Ладно, скажу уж, а то не видать мне покоя. Когда мы управились с ремонтом, этот помощник и говорит: «Никаких денег мне не надо. Ты меня знать не знаешь, в жизни не видел, меня тут не было. А если что припомнишь, тебе каюк». И ушел, так и не взяв денег. Ну, как поступить? У меня жена, дети…

– Да, плохи дела, – брякнула я с ходу. – Надо поразмыслить. А как он выглядел?

– Обыкновенно. С виду приличный, на студента похож. Высокий такой, молодой. Лет на двадцать пять. Весь из себя черный, загорелый то есть. Какие волосы – не знаю, шапку он не снимал.

Вот уж невезенье! Никакого толку от этого запуганного Барцишевского! Мало того, случись с ним что – будет на моей совести.

– А как выглядел тот, с которым вы столкнулись в дверях?

– Неприятный тип. Элегантный, костюм на нем хороший, а вот физиономией не вышел. Нос уже издали в глаза бросается.

Человек с перебитым носом! Ну что ж, этого следовало ожидать. Ловко же они управились с установкой аппаратуры! Очень уж не терпелось заполучить от Алиции нужные сведения. Оно и понятно, пять миллионов – это вам не фунт изюму.

– Знаете что, пан Антоний, – посоветовала я наконец, – лучше расскажите все как есть. Понимаете, вы для них опасны, пока молчите, сейчас они и вправду могут с вами что-нибудь сотворить. Но стоит вам все рассказать, как нужда в этом отпадет, а мстить они поостерегутся, чтоб не наследить… У них ведь тоже голова варит.

– Дело говорите, пани инженерша, утешился Барцишевский. – А на всякий случай буду начеку, береженого Бог бережет. Ох уж намылю я холку своему Владеку, пусть только вернется. И где он себе откопал эдакого товарища?

Точно такой же вопрос, разве что погрубее сформулированный, задал и Дьявол, когда я доложила ему о своей встрече с Барцишевским. Но пока я добиралась домой с другого конца города, у меня было время еще раз все обдумать.

– Не совершайте излюбленной ошибки всех полицейских во всех детективных романах, – предостерегла я Дьявола. – Не оставляйте на произвол судьбы самого ценного свидетеля, иначе назавтра вы найдете его в состоянии, когда он вам уже ничего не засвидетельствует. Только Барцишевский может опознать своего подручного и этого, как его, Петера Ольсена. Позаботьтесь о Барцишевском уже сегодня вечером.

Дьявол, как ни странно, на сей раз прислушался к моему совету, и вскоре Барцишевского доставили в милицейское управление живым и невредимым, правда не в наилучшем настроении.

Был допрошен и настоящий его помощник, тот самый Владек, которому Барцишевский грозился намылить холку, но помощник клялся и божился, что своего «товарища» знать не знает. А за рекомендацию и отъезд из Варшавы в разгар сезона сам он получил две тысячи отступного. Словесное описание ничего не дало – мало ли в городе молодых, высоких и загорелых. Петер Ольсен отбыл вместе со своим носом в Копенгаген, выяснить о нем почти ничего не удалось, кроме того, что он, скорей всего, знал Алицию и приходил к ней. Но нельзя же считать преступлением визит к даме.

Дипломатично, со всеми предосторожностями, щадя свой рассудок, я попыталась разузнать о пропавшем теле. Отвечали мне неохотно и, боюсь, лишь бы что-то ответить. Активные действия майора принесли только один результат: сокрушенную исповедь ночного сторожа, дежурившего в прозекторской в день после убийства. Он получил от совершенно ему незнакомого субъекта бутылку «Охотничьей», сопровождаемую просьбой выпить за здоровье покойников. Мецената почему-то волновало здоровье только тех покойников, которых доставили в морг именно в тот день. Сторож оказался человеком душевным и просителя уважил, а потом его не могли добудиться и через сутки. Оставшимся в бутылке напитком, как выяснилось, запросто можно было спасти от бессонницы весь персонал Института судебной медицины.

А еще до меня дошли сведения, что Гуннар все-таки приезжал в Варшаву, и майор даже пытался увязать два эти события, но ничего не получилось. Описание его внешности ни в чем не совпадало с дарителем «Охотничьей», а к тому же Гуннар, как ни странно, вообще проявил минимум интереса к трагедии, случившейся с его невестой. Гораздо больше внимания он уделил ее машине, стоявшей в платном гараже. Сразу же по приезде, то бишь спустя два дня после убийства, пользуясь доверенностью, которую Алиция оформила на него еще несколько месяцев назад, он забрал машину и вскоре – на ней же – укатил из Польши. Ни с кем не разговаривал, ни с кем не встречался, сидел безвылазно в своем отеле – не считая двух визитов к сестре Алиции, с которой вел светские беседы о погоде. Можно подумать, что он приезжал лишь ради машины, желая избавить наследников от связанных с нею хлопот. Это было настолько непохоже на Гуннара, что я не знала, что и подумать.

Потеряв голову от злости, майор готов был заподозрить весь персонал прозекторской, допрашивал каждого, кто попадался под руку, перевернул вверх дном морги всех варшавских больниц и кладбищ, взял под наблюдение квартиры близких и дальних приятелей Алиции. Полное отсутствие результатов навело его на мысль, что это художества какого-то психопата.

– От психов всего можно ожидать, – скрепя сердце поддержал его Дьявол.

Паспорт мне должны были выдать со дня на день. Из составленного списка я выбрала Лешека Кшижановского и отправилась к нему на собеседование. Меня интересовала его прошлогодняя поездка в Данию и связанные с нею странные слухи. Хотелось кое-что уточнить. С одной стороны, если он замешан в афере, нужно его предупредить – такова воля Алиции. С другой стороны, не могу же я раскрывать тайну следствия, а тем более предостерегать преступников. Имелась еще и третья сторона: почему-то я в нем не сомневалась, хотя по всему выходило, что сомневаться следует.

– Пан Лешек, пожалуйста, быстро решайте. Если у вас есть что-то на совести, то мне лучше сейчас же уйти, не вступая с вами ни в какие разговоры. Итак?..

Вместо ответа Лешек пригласил меня зайти и угостил кофе. Я сочла свой долг честно исполненным и не заставила себя упрашивать.

Последний свой рейс в Данию он вспоминал без особого воодушевления, но и без подозрительной опаски. Он ходил капитаном яхты с экипажем в одиннадцать человек. Из этих одиннадцати вернулись только десять – один на обратном пути утонул, каким-то таинственным образом выпал за борт. Утонул, хотя умел плавать, выловили его уже мертвым. У Лешека были в связи с этим неприятности, его обвиняли в плохой организации спасательных работ, но при вскрытии у погибшего обнаружили что-то неладное с сердцем – оказалось, что он умер сразу же, как только вывалился за борт.

В довершение всего на экипаж яхты, включая и капитана, пало подозрение в перевозке контрабанды. Лешек из-за этого страшно расстроился – под ударом оказалась его безупречная репутация, а значит, и его занятия парусным спортом. Хуже всего то, что он и сам не мог поручиться за команду – обычно он плавал с постоянным составом, а в тот раз людей, как на грех, набрали с бору да с сосенки. Не всех он знал и не на всех мог положиться.