Сокровища Массандры - Гаврюченков Юрий Фёдорович - Страница 38

- Куда их теперь? - смеялась Майя.

- Высыпь себе за пазуху, - посоветовал Макс. - "Девять с половиной недель" тихо курят в сторонке.

- Давай лучше тебе высыпем! - предложила Майя и попыталась реализовать замысел, но Макс уворачивался и жуки не достигали цели.

С весёлой спутницей глиняная дорога показалась вдвое короче. Даже спрятанный в зарослях рюкзак отыскался почти сразу и нести его в гору было легко. Тючок с палаткой Макс приторочил поверх клапана, отобрал у Майи котомку, которую та порывалась тащить, и повесил на шею.

- Для баланса, - заявил он.

- Сердце кровью обливается, - посочувствовала Майя.

- Сердце не камень, от жалости не треснет, - цинично заявил Макс.

- Читаешь мысли, Никитин?

Макс мужественно расправил плечи и ускорил шаг, но метров через тридцать гравитация взяла своё, а, когда начались заросли, окончательно сдулся. До площадки, впрочем, добрались коротким путём, навык ориентирования постепенно развивался.

- Как место, нравится? - чтобы скинуть рюкзак, им пришлось потесниться.

- Мы на эту полянку всегда будем так залезать?

- Мы будем здесь жить, - объявил Макс, - а карабкаться станем по горам вон там и вон там, - обозначил он склоны, намеченные для исследования.

Майя только выпятила нижнюю губу и обречённым выдохом сдула прилипшую ко лбу чёлку.

На площадке нашлось место не только для палатки, но и для примуса. Правда, лазать по ней пришлось на четвереньках и вставать в зарослях, зато кислотно-жёлтую ткань не было видно ни с дороги, ни с вершины горы.

Наладив жильё, Макс принялся за рюкзак, разобрать который всё никак не доходили руки. Примус он сразу выгрузил и теперь, затащив в палатку поклажу, приступил к досмотру. В ухо дышала Майя, ей тоже было интересно.

- Надеюсь, в шмотках не окажется свёртка с анчоусной селёдкой, - сострил Макс. - Или мешка взопревшего французского сыра, столь же дорогого, сколь и пахучего.

- Нет там ничего съедобного, - Майя посопела, принюхиваясь.

Действительно, ничего подобного в недрах не таилось. Зато было много всякого полезного и не очень. Первым делом под руку попался пакет с трусами, который Макс тут же брезгливо выбросил наружу. За трусняком последовало банное полотенце, тапочки и рубашки.

- А где же посуда? Ложки, вилки? - недоумённо спросила Макс.

- В другом рюкзаке лежали или первым делом выгрузили.

- А примус оставили? Нет, так не бывает.

Столовых приборов не нашлось, зато отыскался диодный фонарь и здоровенный нож страшенного вида, с гардой, клинком сантиметров двадцать, хищно сведённым "щучкой", и глубокими долами, которые в народе принято называть кровостоком.

- Зэки делали, до перестройки ещё, - заключил Макс, ни на чём свои выводы не основывая, главным образом, для придания себе авторитета.

- Для чего им такой?

- По хозяйству, хлеб удобно резать, мясо на шашлык, вон лезвие какое длинное, - Макс был равнодушен к холодному оружию, но тут обрадовался. - От гопников обороняться…

- Какие в Крыму гопники?

- Ну, если ночью в Лисьей бухте обкурившиеся хиппи полезут с грязными намерениями, тоже хорошего мало.

- Думаешь, бывает такое? Хиппи, они беззлобные.

- Беззлобные они… - проворчал Макс. - Ты видела Лисью бухту? Превратили её в какой-то рассадник свободы нравов. А где свобода нравов, там наркотики, секс и насилие. А где секс и насилие, там СПИД, триппер, хламидомонады, мидихлорианы и бледные спирохеты. Прямо кишмя кишат. За сезон можно подцепить весь букет, если без конца шабить ганджубас и не давать отпора нудистам.

Майя пропустила высокоморальные рассуждения мимо ушей и сосредоточилась на насущном.

- Смотри, ветровка, - вытянула она застиранную энцефалитку поносного цвета.

- Бери-бери, ночью задубеешь, - Макс вытащил байковое одеяло, проложенное вдоль внутренней стенки. - Тоже в дело пойдёт. Теперь нам есть, чем накрыться, - он отстегнул от боковины рулон пенки, - На коврик ляжешь ты, а я рядом.

- А ты как же? Жёстко ведь на камнях.

- А я шмоток под себя нагребу. Не впервой спать на газетах.

Спать на газетах Максу действительно было не привыкать. Во времена активной разъездной работы это иногда приходилось делать. В октябре 1994 года, после "чёрного вторника", наступил период, когда в крупных городах денег на руках лохов не осталось, зато в провинции бережливые обыватели не рисковали валютой и почти не пострадали. В те дни оголодавший Макс начал, подобно Энди Таккеру, считать оскорблением своей профессиональной чести каждый чужой доллар, если не мог воспринять его как добычу. Макс охотно принимал вызовы, которые бросали ему, сами того не подозревая, неосторожные провинциалы. В жителях районных и областных центров ещё буйствовала первобытная дурость, доставшаяся по наследству от деревенских предков. Объегоривать их на последний доллар не составляло труда, достаточно было приноровиться к особенностям провинциального менталитета. Макс бойко торговал ценными бумагами всех сортов. Фальшивые ваучеры, просроченные облигации государственного займа СССР и даже отпечатанные на цветном принтере акции МММ - всё шло в дело и охотно приобреталось жадными до халявы мещанами. Дорожный чемоданчик, в котором Макс возил отглаженный костюм и смену белья (брезентовой котомки у него тогда не имелось) был битком набит пачками расписной бумаги. Домашних запасов хватало на покрытие области величиной с Францию, пока не случился неприятный казус: чемоданчик украли. Однажды, проснувшись в поезде, мошенник обнаружил, что остался без багажа и надёжных перспектив заработать на обратный билет. Самое досадное, он лишился респектабельной одежды. Хранимый в чемоданчике костюм-двойка был дорогой, но не броский, чтобы не выглядеть в нём как полных жох. Макс остался, в чём спал - в спортивных штанах и футболке, хорошо, что куртка и туфли уцелели. В таком полубандитском прикиде он сошёл на мухосранском вокзале, лёгкий и свободный, как ветер.

Впервые за плутовскую карьеру он чувствовал себя ничем не обременённым, ни багажом, на условностями поведения, которые налагал представительный внешний вид. В кармане лежали ключи, носовой платок, паспорт на чужое имя и немного наличности. Делать аварийный запас финансовых средств Макс считал ниже своего достоинства. Он полагал, что деньги лежат повсюду, надо только не полениться их поднять.

Догадываясь, что выглядит стрёмно, и не желая быть принятым за гастролёра, заехавшего покуситься на имущество обывателей, Макс сквозанул с перрона, укрывшись в толпе от глаз вокзальных ментов. Шагая по обсаженным липами тенистым улочкам, он почти не встречал автомобильного движения. По проезжей части можно было ходить, как по тротуару. "Садок с сонной рыбёшкой, - думал жулик. - Только на что вас ловить без наживки?"

Макс прикинул, что наживкой может служить он сам. В конце концов, чем он хуже Остапа Бендера! Кем был герой "Двенадцати стульев", когда пришёл в Старгород со стороны деревни Чмаровки? Двадцативосьмилетним босяком, который говорит ироническим тихим голосом. Остап являлся босяком в самом прямом смысле, потому что носков под штиблетами у него не было. Голодранец без рода, без племени, который из своей биографии сообщал только, что его папа турецко-подданный. У него не имелось ни денег, ни ключей от квартиры, где деньги лежат; самой квартиры тоже не было. В Старгороде Остапу довольно было приткнуться в дворницкой и поразмыслить о краже на доверии, либо сомнительном проекте распространения ненаписанной картины, который может удастся, а может и нет. При этом вариант с многоженством привлекал своим мягким сроком наказания. Вот и весь простор для работы мелкого мошенника.

Макс не раз воображал себя великим комбинатором, но до мозга костей креатуры Ильфа и Петрова дошёл только, когда сам оказался босяком. Впрочем, носки у него были. Не было приличного костюма, без которого Остап Бендер считал невозможным начать карьеру многоженца.