Клин клином - Хмелевская Иоанна - Страница 22

— Янушек, как ты думаешь, — поинтересовалась я, — если бы ты учился на год меньше, небось слабо было бы с этим справиться?

Януш поднял на меня потусторонний взгляд.

— С чем — с этим?

— Ну, с пунктирами.

— С какими пунктирами?

— Да ты хоть осознаешь, чем ты сейчас занимаешься? Загляни в свой лист.

Януш тупо уставился на меня, потом на стол, потом снова на меня — удивлённо и обеспокоенно.

— О чем речь? Я что-то не так сделал? Я со вздохом покачала головой.

— Люди добрые, поглядите на него. Он уже от трудов своих праведных так деградировал, что и не замечает, над чем горбатится. Прикиньте, друзья мои, стоило ли забивать себе голову институтскими науками, чтобы в результате долбить пером кальку или мять кубики из пластилина? Может, хватило бы и школьной скамьи?

И тот и другой напряжённо таращились на меня, пытаясь понять сложный ход моих мыслей. Потом уставились друг на друга, и наконец до них дошло.

— И правда, сегодня у нас работа из ряда вон дурацкая, — сказал Весе и почему-то весьма от констатации этого факта развеселился.

— Нету Витольда, — раздумчиво отозвался Януш, прицениваясь к результатам своего творчества. — Он спасает нашу честь и достоинство В самом деле, четвёртый, ныне отсутствующий наш коллега выполнял работу, требующую нешуточных умственных усилий, — ему было доверено чертить циркулем на плане благоустройства зеленые насаждения. И то сказать, круг — это вам не пунктир…

Мы вернулись к нашим замысловатым трудам. Только я вознамерилась снова погрузиться в мрачные думы о тщете высшего образования, как зазвонил телефон.

— Тебя, — сказал Януш. Я взяла трубку.

— Здравствуй, подруга, — послышался голос моей доброй знакомой из редакции. — Ты что себе думаешь?

Я удивилась.

— Думаю? То есть? Я вообще ничего не думаю…

— Вот-вот, именно так я и предполагала. Откровенно говоря, очень меня твоё легкомыслие огорчает. Когда ты перестанешь делать из меня идиотку? Где твоя несчастная статья о домах культуры?

Не сиди я в этом момент на столе, ноги бы у меня подломились.

— Сколько ещё прикажешь краснеть за тебя перед шефом?! Уже второй номер я заштопываю дыру черт-те чем, до последней минуты оставляю место для твоего проклятого материала…

Морально я была готова к тому, что какая-нибудь очередная пакость непременно свалится на мою голову и сегодня.

— Сжалься! — простонала я. — Сжалься, не добивай меня! Дам я тебе эту чёртову статью, на неделе принесу в зубах!

— Такими обещаниями ты меня кормишь второй месяц подряд…

— На сей раз в лепёшку расшибусь, только не терзай меня. Статья почти написана, осталось всего ничего, заключительная концепция. Вот те крест, завтра же поднапрягусь и выдам тебе к субботе.

— Поверю в последний раз. Если в понедельник утром материала не будет у меня на столе…

— Будет, будет, клянусь!..

Пунктиры, штрихи, пластилин и смысл высшего образования мигом отступили перед лицом суровых требований жизни. Звонок из редакции напомнил мне не только об окаянной статье, которая, частично написанная, в вихре налетевших событий напрочь выветрилась из головы, — вспомнились и сами события…

Прежде чем впасть в беспросветную депрессию, я успела совершить очередную глупость. Будучи в помрачении ума, ещё раз позвонила своей жертве. В глубине души я надеялась развеять при его содействии хоть часть снедавших меня сомнений. Казалось, этот человек должен проявить хоть мало-мальский интерес к существованию в Варшаве своего двойника, а может, даже знает его или, на худой конец, случайно видел. Кроме того, хотелось прояснить историю с “другом” — помнится, он сулил мне в туманной форме некие катаклизмы.

Принимая в расчёт любезность, на которую хватило этого субъекта в самые двусмысленные моменты нашего объяснения, я понадеялась, что по телефону он проявит такую же корректность. А между тем напоролась на нечто совершенно неожиданное. Субъект держался, правда, в рамках приличия, но окатил меня обескураживающим холодом. Тон разговора напрочь отбил у меня желание прибегать к его помощи. Показалось даже, будто я подозреваюсь в крупномасштабной мистификации, рассчитанной на то, чтобы его умыкнуть, окрутить, соблазнить и бог весть ещё как захомутать. Мой дух противоречия сразу стал в позу, воспротивился дальнейшим переговорам, я мигом сникла и дала отбой.

В довершение всех бед жилец из триста тридцать шестого номера вскоре уехал не попрощавшись, и осталась я при двойном пиковом интересе — несчастная, оскорблённая в лучших чувствах и обязанная ему полтыщей злотых.

А теперь вот и редакция напомнила о застарелом должке!

Фрагментарно увековеченный плод моего творчества куда-то запропастился. Я перевернула вверх дном всю квартиру и в конце концов удостоверилась, что статья как в воду канула. Писала я её кусками на чем попало и везде, где только ни настигала меня творческая мысль. Начинала я, правда, дома, в тонкой жёлтой тетради, потом писала в блокноте, заседая на исключительно нудном техническом совете, а остальное накропала на большом листе в клетку, который затем вложила в жёлтую тетрадь. Возможно, тетрадь была не жёлтой, а зеленой, факт тот, что черти её взяли и из всего опуса оставили мне только кусок в блокноте.

Кусок в блокноте оказался очень даже пристойным, но меня это повергло в ещё большее уныние, ибо нет труда неблагодарней, чем по второму разу создавать творение, которое изначально получилось вполне приличным, да ещё когда не можешь восстановить его по памяти. Но иного выхода не было. Вооружившись блокнотом, бумагой и сигаретами, я налила себе чаю и расположилась на диване, исполненная тоски и ненависти к себе, к родной своей редакции и ко всему свету.

Не иначе какое-то проклятие висит над моими домами культуры, подумалось мне. Не хватает только телефонного звонка.

И тут же телефон зазвонил…

Невинное треньканье прозвучало как глас судьбы. Обстановка вокруг меня была такой, какой ей и следовало быть: сверху струился мягкий свет лампы, рядом кипы шпаргалок, в душе — злость и уныние, а над всем этим незримо витали зловещие громады домов культуры. Прежде чем взять трубку, я мгновение боролась с собой, пытаясь призвать к порядку взыгравшую во мне бессмысленную, идиотскую надежду.

— Алло, — отозвалась я после третьего сигнала.

— Четыре сорок девять восемьдесят один?

— Да, слушаю…

— Шеф на месте?

— Что?

— Шеф, говорю, на месте? Скорей! От неожиданности вопроса я растерялась и в первую секунду не нашлась что ответить, да и номер был назван правильно. Голос в трубке звучал резко, нахраписто, даже сердито и очень мне не понравился. Может, поэтому я окончательно озверела и вместо нормального ответа — дескать, ошиблись — с ехидной любезностью парировала:

— Сожалею, но шеф в отлучке. Прихватило, понимаете ли, после кислого молока живот.

— Что такое? Громче!

— Вышел! — гаркнула я, лишь бы отвязался, уж очень меня разозлил командирский тон.

— Доложить немедленно, как вернётся: операция “Скорбут” началась. К-2 в районе сто четыре, ежедневно в ноль двадцать. Установить сигнал. Запомните?

— А как же, — огрызнулась я. — Запомним. По гроб жизни.

— Синхронизация обязательна, — пояснил мне на прощание неприятный голос. — Даю отбой, конец сообщения.

— Покорнейше благодарю, — расшаркалась я и швырнула трубку. Черт знает что такое. С минуту поразмыслив, я пришла к выводу, что это либо ошибка, либо дурацкая шутка, на том и выбросила звонок из головы, зато моя злость и уныние достигли своего апогея. Чего тут финтить — взявшись по второму разу за статью о домах культуры, я в глубине души надеялась, что меня оторвёт от неё совсем другой звонок и совсем не по ошибке…

Я сидела с занесённой над листом ручкой и время от времени нацарапывала бессмысленные фразы. Всеми своими фибрами я ощущала себя несчастной, а чувство манкируемого долга бесповоротно меня добивало. Наконец я дошла до кульминационной точки своей деградации, слабеющей рукой накарябав: “Домам культуры предписаны по штату привидения”. Написала и долго вчитывалась, а вчитавшись, настолько поразилась, что даже головой посвежела. Какой абсурд! Почему непременно предписаны? Что в них хорошего, в этих привидениях? Нет, пора взяться за ум!