Флоренция — дочь Дьявола - Хмелевская Иоанна - Страница 20

— И что, победил? — спросила Мария.

— А как же! В третьем раунде! И никто не мог придраться, потому что я был на границе веса.

Мне удалось правильно угадать два триплета, один с Флоренцией, а второй в самом конце, напоследок. Мария всучила мне свои билетики, потому что спешила на какое-то мероприятие. Я этого очень даже не одобряла, но не решилась привязать её к креслу. В очереди я стояла довольно долго, потому что в этот день многие выиграли, а потом помчалась в конюшни, с сахаром и петрушкой для Флоренции.

Уже темнело. Два фальстарта слегка задержали скачки, все закончилось перед самым заходом солнца, может быть, даже и чуть позже. Флоренции дома не было, пришлось се ещё поискать, к тому же я встретила Черского, который с возмущением и горечью показал мне двух свежеприбывших молодых кобылок.

— Нет, вы только посмотрите, — говорил он раздражённо. — Это так должна выглядеть скаковая лошадь? Это ведь бочки, а не кобылы! Когда же я их в человеческий вид приведу?! Никак не раньше октября, а то и ноября! Вы сроду не угадаете, от кого они! Вот, пожалуйста…

Кобылки действительно были толстобрюхие, но симпатичные и ласковые. Я дала им по два кусочка сахару, не больше, чтобы, упаси Боже, не растолстели пуще. Черский открыл соседний денник.

— Эта волчья сыть, травяные мешки должны выглядеть как наша Нюсенька! Вот это класс! Ну что, Нюсенька, ты ведь у нас уже в форме, ну-ка повернись, чтобы тётя на тебя посмотрела…

Нутрия, по прозвищу Нюсенька, тоже двухлетка, была стройна и изящна. В дебюте она пришла второй, а сейчас тянулась к Черскому, пытаясь положить голову ему на плечо, и тихонько хватала его за ухо губами. Черский славился прекрасным умением тренировать именно кобыл, и, хотя к нему самые лучшие не попадали, он и из второсортных умел вытянуть классные результаты. Лошадей он любил, и они отвечали ему взаимностью.

— А эти от кого? — поинтересовалась я, оделив лошадок очередными кусками сахара.

— От Кальдерона и Дромоны и от Дьявола и Симки. Зовут их Драга и Симона.

— Ну знаете! Родословная и впрямь должна обидеться. Но эта, от Дьявола, уродилась в мать, гнедая…

— Вот то-то и оно, что ей с отцом не сравниться, она так и останется во второй группе. Борек в неё влюбился, может, он из неё что-нибудь и выдавит.

— Его уж очень надолго дисквалифицировали…

— Надолго. Теперь он у меня по углам шатается и клянётся-божится, что будет стараться. Ну её же все равно сперва надо потренировать, чтобы пузо поменьше стало. Вы чаю выпьете?

— Нет, спасибо, я иду искать Флоренцию.

— А она, должно быть, на том пастбище возле Езерняка. Там, на самом конце…

Территория ипподрома была весьма обширна, сто шестьдесят гектаров — это вам не жук начихал. Прежде чем я доплелась за конюшни Езерняка, сделалось почти темно. Маленькая целинная лужайка простиралась прямо рядом с коновязью конюшен. Там не было уже никаких лошадей, людей тоже не было видно, работа после скакового дня окончилась. На лужайке паслась только одна лошадь, и я издалека узнала Флоренцию.

Я подходила нормальным шагом, без особой спешки и без шума, потому что на ногах у меня были обыкновеннейшие сабо, а не каблуки, грохочущие стальными набойками. Ещё на приличном расстоянии я увидела, как на лужайке появился какой-то человек. Довольно крупный и сильный, но не толстый, вроде как знакомой внешности, но я понятия не имела, кто это.

Флоренция подняла голову и оглянулась на него. Какую-то секунду она стояла неподвижно. Человек — если только можно назвать человеком этого чудовищного выродка — резко замахнулся и длинным бичом ударил кобылу.

Господи Иисусе, это Флоренцию он ударил!!

Я споткнулась, на миг застыла, у меня в середине что-то словно сломалось. И у неё, наверное, тоже. Её ударили первый раз в жизни!

Чудовище замахнулось снова. Кобылка отреагировала, несомненно, совсем не так, как он ожидал. Он мог думать, что она попробует убежать или что-нибудь в этом духе, но она, однако же, выкинула невероятный номер. Она заржала с таким возмущением, обидой и яростью, что по всем конюшням понеслось эхо и немедленно отозвались уже запертые на ночь лошади. Флоренция встала на дыбы, развернулась на месте и кинулась на врага.

Второй удар в неё уже не попал, бич свистнул рядом. Лошадь, как фурия, бросилась на вражину. Она шарахнула его передними копытами по грудной клетке, упала на все четыре нога, снова встала на дыбы, догнала его и добавила. И все это в молниеносном темпе, все время издавая сумасшедшее ржание. Тип рухнул. Флоренция снова атаковала, а я в панике помчалась туда, теряя сабо, потому что у меня в голове мелькнула страшная мысль, что она убьёт этого гада и её потом пристрелят! Я готова была присягнуть перед судом, что это не она, а я его убила, и тут заметила краем глаза, что кто-то мчится по лугу с другой стороны. Флоренция колотила копытами по орущей, корчащейся, катающейся по лугу фигуре, наверное, ей удавалось все время попадать, потому что казалось, что из пасти у неё клубится огонь, а из глаз сыплются искры! Ну, чисто дьявол… Или дьяволица… В мгновение ока мне вспомнилась другая кобыла, которая, обидевшись, что се оставили в конюшне одну, без общества, со скуки измолотила копытами ясли с овсом в мелкую крошку. Я своими глазами видела результат. Теперь Флоренция превратит это дерьмо в опилки, а отвечать будет как за человека…

Зигмусь Осика успел раньше меня, я оказалась на лугу следом за ним.

— Флоренция!!! — чуть ли не прорыдал он. — Любимая…

Со стороны конюшен Вонгровской бежали Агата и Моника. Флоренция бушевала на лугу, нацеливаясь во врага теперь уже задними копытами. Она снова сумела в него попасть, он пролетел красиво, как бабочка, метра три, и это ему спасло жизнь. Зигмусь оказался перед лошадью, справился со своими чувствами и заговорил от волнения сипло, но невероятно нежно и ласково. Не исключено, что стихами. Флоренция запрядала ушами, заржала ещё раз, возмущение в этом ржании мешалось с жалобой. До этого момента мне казалось, что копыт у неё по меньшей мере шестнадцать штук — так она брыкалась, — но тут лошадка успокоилась и встала смирно. Она вытянула шею навстречу Зигмусю, а тот обнял её, целовал, гладил, похлопывал.., возможно, даже поливал слезами.

— Это у тебя от отца, — бессвязно бормотал он. — Иисусе святой, единственный, это от отца… Ну все, любимая, все прошло, все в порядке…

Флоренция снова заржала, но совершенно иначе: нежно и ласково. Я медленно подошла, чтобы её не пугать, со своей проклятой петрушкой, которую все это время судорожно сжимала в кулаке. Флоренция подняла голову от плеча Зигмуся и оглянулась на меня.

После таких страшных переживаний лошадь должна дрожать всем телом, трястись, медленно успокаиваться после истерики, пугаться тени и ветерка… Любая лошадь, но не Флоренция! Она совсем даже не дрожала, в глазах у неё были триумф и самодовольство, в зрачках медленно угасал дьявольский красный огонь. Она потянула носом и почуяла петрушку.

Когда Моника с Агатой почти совсем спокойным шагом подошли к лужайке, Флоренция с колоссальным аппетитом приканчивала мой букет. Тип, скорчившийся на краю лужайки, слабо постанывал, благодаря чему было понятно, что он жив. Никто не рвался оказать ему первую помощь. Моника бросилась к Флоренции, гладила се, прижималась к ней, целовала в храп. Флоренция охотно отвечала не менее бурными проявлениями чувств. Агата Вонгровская рассматривала рану на крупе от удара бичом.

— У него кнут с колючей проволокой, — сказала она очень спокойно, но каким-то странным голосом и повернулась к скулящей куче тряпья на краю лужайки. — Ты, гниль бескопытная, слушай, что я тебе говорю: если хоть пёрышком до нёс дотронешься, так живым не уйдёшь, я лично тебе это обещаю.

Моника словно вдруг что-то вспомнила и вынула из висящей на плече сумки тесак. Выглядел он весьма кровожадно и убийственно. С одной стороны он серебристо сиял, заточенный до бритвенной остроты, а с другой торчал шипастый молоток. Трудно было решить, что страшнее: разрубить человеку башку или отбить её в мелкую клеточку. С этим тесаком в руке Моника подошла к стонущему злодею и потрясла над ним страшным оружием.