Две головы и одна нога - Хмелевская Иоанна - Страница 37

У меня создалось впечатление, что и без меня викарию не так трудно было собраться с мыслями. Правда, он выглядел ещё очень слабым физически, но с головой был полный порядок, хотя тема разговора заставляла его очень нервничать, а волнение, по мнению врачей, было пациенту противопоказано.

— Я тут лежал и много думал, — начал викарий слабым голосом. — И пришёл к выводу, что моя покойная прихожанка стала свидетельницей довольно странных событий, но лишь совсем недавно поняла — речь идёт об убийстве. Она не сумела скрыть от преступников, что догадалась о преступлении, и поэтому стала опасаться за собственную жизнь. Металась душевно и физически, пыталась что-то предпринять. Впрочем, вопросы её душевного состояния и совести предоставим Господу, а я… насколько позволяли мне совесть и недостаток фактических данных, пришёл к некоторым выводам. Человек, убивший другого человека, живёт теперь под фамилией своей жертвы и не остановится перед убийством любого, кто сможет его разоблачить. И очень возможно, именно у вас имеются доказательства…

Я слушала, боясь перевести дыхание, боясь пропустить слово.

— Какие доказательства, Езус-Мария? — вырвалось у меня. — Ничего не знаю о доказательствах.

— Возможно, какие-то документы. Преступники недвусмысленно вам угрожают, в их задачу пока не входит убить и вас, слишком много трупов для них самих опасно, вот и хотят заставить замолчать. Так я это понимаю. Вы слишком много знаете. Вторым лицом, которому тоже угрожает опасность, является подруга покойной…

Я поспешала успокоить викария, чтобы попусту не мучился.

— Из-за неё не переживайте, проше ксёндза, я знаю эту подругу. Зовут её Иоланта Хмелевская, она отлично знает о грозящей ей опасности и уже предприняла собственные меры. Улетела за океан. Звонила мне из аэропорта, чтобы и меня предупредить.

— Слава тебе, Господи!

— Ведь теперь и я тоже, проше ксёндза, о многом догадываюсь. Правда, не имею ни малейшего понятия, кто кого убил и почему, но знаю о наличии афёры. Даже в своё время сама вывела аферистов на чистую воду, пропечатав о них в газете. А недавно узнала и фамилию самого афериста.

— Пани может мне её назвать?

— Иреней Либаш.

Ксёндз викарий закрыл глаза и страшно побледнел. Я было испугалась, но викарий уже пришёл в себя, открыл глаза, и они переглянулись с ксёндзом пробощем. Я ждала, может, что скажут, но оба молчали.

Молчание нарушила, естественно, я.

— Говорить дальше?

— Да, пожалуйста.

— Возможно, моя публикация нанесла их бизнесу ущерб, но, думаю, незначительный. И было бы последним идиотизмом за это предостерегать меня с применением голов, ведь любой нормальный человек при виде мёртвой головы обязательно выйдет из себя. С другой стороны, они точно не знали, что именно Елена успела мне сказать и что написала в своём письме. Может, надеялись, что я и в самом деле перепугаюсь. В общем, в принципе кое-что я понимаю, кое-что знаю, но пользы мне от этих знаний никакой.

Оба ксёндза опять переглянулись. Видимо, какое-то важное звено в преступной афёре являлось тайной исповеди, и они не имели права знакомить меня с ним. Придётся догадываться самой.

И я принялась рассуждать вслух.

— Ренусь мог напустить убийц на дядюшку, чтобы завладеть наследством, — выдвинула я первую пришедшую в голову версию. — Или на первого мужа своей жены. Нет, не подходит к Ренусю, не такой у него, судя по всему, характер. И тот факт, что связался с бывшим работником органов, тоже никаким боком к Ренусю не подходит. Скорей уж Ренуся собираются пришить, чтобы воспользоваться его богатством, ведь Ренусь слишком глуп, чтобы самому им распорядиться по-умному, приумножить и так далее… И любящая супруга одобряет эти планы… Нет, такое исключено, не связалась же она сама с Новаковским, есть же, в конце концов, какие-то границы, предел низости… Там обязательно затесался кто-то третий, а Новаковский может оказаться шантажистом-вымогателем…

Оба ксёндза внимательно слушали меня, на их лицах ничего не отражалось. Я даже не обратила внимания на то, что в ходе дедукции назвала фамилии, которых на исповеди викарий мог и не слышать. Но вот где-то в самой глубине его глаз мелькнула искорка, и я поняла — нахожусь на верном пути. Наверняка викарий об искорке не догадывался, иначе, как честный исповедальник, поспешил бы закрыть глаза.

Итак, что-то в моих рассуждениях оказалось правильным. Пойдём дальше.

— Учитывая все сказанное выше… Попробую пообщаться с нормальными людьми, порасспрашиваю знакомых. С соблюдением осторожности, — добавила я, заметив, как беспокойно дёрнулся викарий. — Не буду явно ни во что совать нос… Ладно, поговорю и с полицейскими, может, приставят ко мне какую охрану, ведь я могу выступать в роли своего рода приманки…

О полиции я добавила только для успокоения ксендзов. Как же, стану я звонить, разбежалась! Завтра приезжает Гжегож, очень нужно, чтобы за мной всюду тянулся хвост. Дня через три, когда Гжегож уедет, может, и позвоню. А пока ограничусь тем, что на ночь стану запираться на цепочку.

Ксёндз пробощ пошёл на подсказку.

— Возможно, имело бы смысл подумать пани о прошлом, вернуться в более отдалённые времена, — мягко проговорил он. — Например, попытаться вспомнить, какими документами пани располагает. Ведь как часто человек сам не знает, что у него есть…

Обшарпанная чёрная папка… О Боже, не стану же я сейчас заниматься перетряхиванием барахла в чулане! С чуланом мне не справиться даже в здоровом состоянии, лошадиное здоровье требуется и здоровые ноги, сто здоровых ног! Если Гжегож прав, может, преступники и в самом деле знали, на что шли, рикошетом стреляя в меня. Очень неплохой способ заставить меня отказаться от всякой попытки рыться в чулане.

Викарий все ещё слабым голосом жалобно произнёс:

— А больше я ничего не могу сказать.

— Ты же сам попросил пригласить пани Хмелевскую, сынок, — мягко упрекнул его старший по званию. — Впрочем, думаю, и сказанного достаточно, пани о многом догадывается и теперь в её силах избежать несчастья…

— Да, кстати! — вдруг вспомнила я. — Та подруга покойной, Иоланта, сказала, что отправила мне письмо. Возможно, и оно что-то прояснит.

Хорошо, что я вспомнила о письме. По лицу викария было видно, что упоминание о нем сняло тяжкий камень с его совести. Он глубоко вздохнул и опять переглянулся с пробощем, который тоже явно обрадовался.

— Остаётся надеяться, что в нем Иоланта ничего не стала скрывать! — обнадёжил меня последний.

Я поблагодарила викария и решила избавить его от своего присутствия.

Пока ехала, вспомнила, что в телефонном разговоре с Гжегожем мы не уточнили, как он доберётся из аэропорта до своего Константина. Ведь не на мафии же поедет! Аэропорт полностью оккупирован мафиозными таксистами, дерут они с пассажиров миллионы и не допускают никакие другие машины. На автобусе не поедет, это точно, а вот радио-такси я могла бы ему заказать. Впрочем, он может из Парижа и сам себе его заказать. Жаль, что такая возможность только сейчас пришла в голову, уже не успею связаться с Гжегожем. Но ничего страшного, сам догадается и наймёт машину прямо в аэропорту Окенче, там оказывают такие услуги.

Успокоившись насчёт машины, я занялась второй проблемой, связанной с Гжегожем, — своей головой. Есть две возможности: сегодня же сделать причёску в парикмахерской или завтра с самого утра заняться головой дома, вымыть и закрутить волосы на бигуди. К двенадцати успела бы высохнуть и потом целых три дня могла бы не думать о голове, парикмахерская же укладка никогда трех дней не выдерживала. Вот только нога проклятая… очень трудно сгибаться над ванной. К тому же утром может не оказаться горячей воды. Нет, не стану рисковать, сейчас прямо и зайду в парикмахерскую. Можно, конечно, и завтра с утра туда забежать, но, ручаюсь, по закону наибольшей пакости будет грандиозная очередь.

Вышеупомянутые проблемы вытеснили из головы и Ренуся, и ксендзов, и полицию, и все на свете преступные афёры. Подождут, сейчас у меня более важные дела.