Две головы и одна нога - Хмелевская Иоанна - Страница 24

Беда мне с этими головами! Глядя в окно на припаркованную по другой стороне воющую машину, я опять ломала свою голову. Чего им от меня надо? Может, просто надеются, что нервы не выдержат и я отдам концы? Или привлеку внимание иностранной полиции и она займётся машиной? Тогда обязательно обнаружат голову, меня посадят, а им только это и нужно? Хотят, чтобы я застряла или во Франции, или в Германии — главное, за границей? Пусть не навсегда застряну, только на какое-то время, — возможно, их это вполне устраивает. Выходит, кому-то я здорово мешаю в Польше и чем позже туда вернусь, тем лучше. А я обманула их ожидания, головы не тронула, в иностранную полицию не обратилась, напротив, возвращаюсь к себе на родину живая и здоровая.

Здоровая? А нога?

Ну как же я сразу не поняла? Конечно же, это они пытались меня подстрелить, повредили ногу, желая лишить меня возможности двигаться. Раз не двигаюсь, значит, и в Польшу не вернусь. Ну не кретины ли? Если б не нога, мы с Гжегожем припрятали бы несчастную голову в каком-нибудь порядочном морозильнике, ведь мясо… — о Боже! сжалься надо мной! — мясо уже при восемнадцати градусах ниже нуля может свободно полгода пролежать. А я бы, как и планировала, рванула на юг Франции, глядишь, и Гжегож сумел бы ненадолго вырваться…

Выходит, действуют какие-то посторонние злоумышленники, все знакомые знали о моих планах. Жаль, посторонних значительно больше, чем знакомых, здесь неограниченные возможности дедукции. Чего он или они, ведь количество злоумышленников неизвестно, могут от меня хотеть? Попробую встать на их место. Не получается, слишком мало у меня данных для дедуцирования. Ненавидит меня какая-то баба. Эх, лучше бы, наоборот, влюбился без памяти какой-то мужик и, потеряв надежду на взаимность, принялся убивать людей и шутки ради подбрасывать мне фрагменты расчленённых трупов. Бррр… шуточки… Или действует обожатель той самой бабы, работает, так сказать, по её наущению…

Тут несчастная нога дала о себе знать, в конце концов, дедуцировать можно и сидя, и без того она весь день верно мне служила. Сколько можно любоваться на знакомую машину? Лучше, пожалуй, лечь в постель, пусть бедняжка нога наконец отдохнёт.

Ранним утром я покинула гостиницу и отправилась в путь.

Когда при подъезде к Циттау на меня свалилось окошко автобуса, я решила, что это уж слишком!

Ехала я за этим автобусом целую вечность, тащилась еле-еле, потому что перед ним тоже тащилось что-то очень уж медленное и он не мог обогнать. Ехала я, значит, за ним и чётко видела, как в крыше автобуса широко распахивается окно, как оно отрывается и летит прямиком на мою машину. Попади оно в моё лобовое стекло, в данный момент у меня бы уже не было лица, но я успела нажать на тормоз, этого оказалось достаточно, и окошко грохнулось на асфальт у меня под носом. Правда, что-то рикошетом ударило меня снизу, я явственно ощутила глухой удар. Бампер или покрышка?

Сбросив и без того небольшую скорость, я съехала на обочину и проверила колёса. С ними порядок, значит, бампер.

Проклятый автобус, похоже, ничего не заметил и свернул себе в Циттау, оставив валяться на шоссе то, что недавно называлось окном.

Сообразив, что чудом спаслась от смерти, я малость расстроилась. Ну и путешествие у меня получилось, сплошные сюрпризы! Интересно, что ещё меня ждёт? Трудно представить, чтобы автобусное окно кто-то специально столкнул на меня, наверняка само вылетело. И как мне этот факт расценить: предостережение, ниспосланное свыше? Не притормози я вовремя… Силы небесные ополчились на меня, звезды мне не благоприятствуют. Поскорее бы добраться до дому и пересидеть тихонечко чёрные дни. Что они, звезды, имеют против меня? Наказывают за Гжегожа?

Многолетние перипетии с Гжегожем свидетельствовали яснее ясного — судьба твёрдо решила нас разделить. А я, видите ли, на склоне лет решила бросить вызов судьбе, вот и получила по заслугам. Какой там вызов, что она, судьба, не понимает, что ли, — я давно покорилась, это так, жалкая попытка.

А за предостережение спасибо, на всякий случай не поеду без остановок, как предполагала, а опять переночую в Болеславце.

И по этой причине до дома я добралась на день позже, чем рассчитывала…

Оказавшись наконец лицом к лицу с полковником Витецким, начальником Отдела особо тяжких преступлений Главного полицейского управления, — а как же, никто другой меня не устраивал! — я поставила вопрос ребром:

— Желаете сразу суть иди все по порядку?

— По порядку, если можно.

У меня было время обдумать, в чем я признаюсь полиции, в чем нет. Немедленно по возвращении я побывала у врача ортопеда, сделала рентген, ещё вчера получила снимок. Перелом, вызванный сильным ушибом, оказался простым, ровнёхоньким, без смещений и просто обязан был срастись сам, гипс не требовался. До утра я имела возможность как следует подготовиться к беседе с полковником.

Начала я с катастрофы под Лодзью, проехала Штутгарт и добралась до головы, однако момент её обнаружения переместила поближе к Парижу.

— Что?! — воскликнул полковник.

— Человеческая голова, в большой пластиковой сумке. И я сразу её узнала — та самая женщина, которая ползла по шоссе. Пострадавшая в катастрофе.

Надо отдать должное полковнику, через три секунды уже взял себя в руки.

— Когда это произошло?

— Одиннадцатого мая. Под Парижем.

— Почему же вы сразу не вернулись?

— Сначала просто растерялась. Потом подумала и в самом деле решила вернуться в Варшаву. Но знаете, пан полковник, там зарядили дожди, а сразу после них такая жара наступила, что, сами понимаете, пришлось подумать о холодильнике. Я доехала до Парижа, купила сумку-холодидьник, поместила в неё голову, а на следующий день как раз сломала ногу.

Полковник невольно бросил взгляд под стол на мои ноги. И был прав: в его кабинет я постаралась войти по возможности лёгкой непринуждённой походкой.

Теперь описала несчастный случай с ногой, впрочем, кратко, без ненужных подробностей.

— Но пришлось задержаться в гостинице, два дня просидела с ледяным компрессом на ноге, все надеялась, пройдёт, — продолжала я своё повествование, совсем немного искажая истину. — Без машины с этой головой и ещё ногой ни за что бы не добралась. Ноге немного полегчало, и я двинулась в путь. А остальное теперь — ваше дело.

По лицу полковника было видно, что щедрое приношение его отнюдь не обрадовало.

— И где же эта голова находится в настоящее время?

— Да по-прежнему у меня в багажнике, где же ещё?

— Пошли!

— Скажите, а нельзя ли следующие допросы проводить на первом этаже? — робко поинтересовалась я, боком сползая с лестницы второго этажа. — Очень сложно мне по лестницам ходить, а ведь у вас в полиции вроде бы пытки пока не применяются?

— Ладно, подберём кабинет на первом этаже.

Проводив меня к машине, полковник велел переехать на их стоянку. Послушно остановила машину там, где велели, послушно открыла багажник и отошла в сторонку. Очень не хотелось глядеть лишний раз на голову, пусть сами смотрят. А они не стали смотреть, просто вынули сумку-холодильник и, не раскрывая её, понесли в здание, велев мне следовать за ними.

Зашли мы в какой-то кабинет, уже на первом этаже, сумку они поставили на стол и, наконец, раскрыли. Я упорно не глядела в их сторону, но что-то уж слишком долго они молчали. Не выдержав, глянула. В холодильнике красовался гигантский ананас с роскошным плюмажем зелёных листьев!

Мне стало нехорошо, до такой степени, что подумала — все, помираю! Когда, черти бы их побрали, успели они подменить голову? Если бы не Гжегож, я бы решила, что у меня просто галлюцинации, но ведь Гжегож тоже её видел! И перед отъездом из парижского отеля она ещё была в моей машине, сам мне сказал об этом.

— Разыграть нас решили? — спросил полковник, и в его взгляде, устремлённом на меня, не было особой теплоты.

Рука дёрнулась покрутить пальцем у виска, да я вовремя одумалась.