Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Проект «АЦ» - Алексеев Валерий Алексеевич - Страница 7


7
Изменить размер шрифта:

9

Я ожидал увидеть в классе телевизоры, счётные машины, на худой конец, магнитофоны, но ничего этого не было. Более того, в маленькой комнате с глухими светло-зелёными стеками не было даже доски. В центре комнаты стояли две парты, покрытые чёрным пластиком, а возле передней стены – учительская кафедра ярко-оранжевого цвета.

Дверь задвинулась, мы сели. На своей парте я увидел плотный лист глянцевитой белой бумаги и стеклянный карандаш без стержня. Я попытался передвинуть лист – он лежал как приклеенный. Взял карандаш и провёл им по листу – на нём появилась и замерцала голубая светящаяся линия. Я испугался: а вдруг я что-нибудь испортил? Но догадался сразу: надо провести по линии тупым концом карандаша. Линия погасла.

– Молодец, быстро освоил, – похвалил меня Игорь Степанович. – А ты рожицу нарисуй. Все так делают.

Вместо рожицы я нарисовал самолёт. Он вышел кривоватый, но довольно красивый.

– Птеродактиль, не иначе, – сказал Скворцов. – Только беззубый.

Я приподнялся и увидел, что у него на кафедре лежит точно такой же лист бумаги и на нём светится контур моего самолёта.

– Подожди, не стирай, – проговорил Скворцов. – Крылья самолёта плохо отцентрованы. Они отвалятся в воздухе. Надо так…

Поверх моих дрожащих голубых линий загорелись пряменькие, розовые – настоящий чертёж.

– А стабилизатор, прости меня, просто нелеп. Он совсем от другой машины.

Понял?

Моё голубое страшилище погасло, остался лишь изящный самолётик, нарисованный розовым.

– Запомни линии, – сказал Игорь Степанович, и рисунок исчез. – А теперь сделай то же самое.

Я старательно принялся рисовать. Всякий раз, когда мой карандаш отклонялся, на этом месте повторялась розовая линия.

– Видишь? – сказал Скворцов. – Я задал программу, а ты ей не следуешь.

С третьего раза у меня получилось.

– Ну хорошо, – сказал Игорь Степанович, и самолётик погас. – Побаловались, и хватит. Ты ошибаешься: у нас не урок рисования. Просто мы осваиваем учебную технику. Начнём с математики.

И Скворцов начал быстро и толково объяснять мне самые азы – то, что известно каждому третьекласснику. Я немного расстроился, но решил потерпеть.

Объясняя, Игорь Степанович не задавал вопросов, он только негромко приговаривал:

– Это понятно. Это тоже понятно… – На моём листе вспыхивали и исчезали ряды красных цифр. – Нет, нет, тут ты путаешь. Смотри сюда… Ясно, да не совсем. Ещё раз смотри… Э, голубчик, да ты и в таблице умножения не силён.

Знал, да забыл… Ага, вот теперь зацепилось. Ну, тяни, тяни ниточку.

Написанное им исчезло, и в верхней части листа вспыхнул пример. Я принялся пыхтеть над ним, попутно размышляя, что при такой-то технике можно вовсе обойтись без учителя.

– Отвлекаешься, – недовольно сказал Игорь Степанович. – И вот пожалуйста…

Написанная мною семёрка начала пугающе расти, толстеть, наливаться ярким красным светом. Я поспешно написал на её месте девятку. Всё стало нормально.

– Ты, Андрей, напрасно меня увольняешь, – сказал Скворцов. – Ни одна машина не может заранее знать, что у тебя семью семь – сорок семь. А вот теперь посиди, порешай примеры, а я пойду погуляю. Что-то мне нездоровится.

10

Скворцова сменил Виктор Васильевич. Он благодушно уселся за кафедрой, устроился поудобнее (ему там было тесновато), зевнул и вдруг, взглянув на меня свиными глазками, произнёс:

– Удивительное дело, я совершенно не чувствую себя уставшим!

Голова моя ещё гудела от непривычной нагрузки, в глазах мелькали огненные цифры.

«Ну прямо! – не удержавшись, подумал я. – Чего же тогда зеваешь?»

Виктор Васильевич игнорировал мою реплику.

– Ну-ка, Андрейчик, – совсем по-домашнему предложил он, – повтори эту фразу три раза, только молча.

Я добросовестно повторил.

– Для начала не так уж и плохо, – похвалил меня Виктор Васильевич и снова зевнул. Я подумал, что он делает это нарочно, чтобы я не особенно напрягался. А я и действительно сидел как на иголках: ведь именно сейчас начиналось то самое, необыкновенное, по сравнению с чем понятные уроки Скворцова казались мне детской забавой. – Но смотри, что у тебя получается:

«Удивительное… м-э… дело… чего тут удивляться, нашёл чему удивляться… м-э… как там дальше-то?.. удивительное дело… забыл…

чепуха какая-то… удивительное дело, что такой серый валенок…» Это ты меня имеешь в виду?

Воробьёв настолько точно воспроизвёл всё, о чём я успел за минуту подумать, что я покраснел до слёз.

– Ну, а о том, как ты второй раз повторил, и говорить не стоит, – безжалостно и в то же время добродушно продолжал Виктор Васильевич. – Там пошли чьи-то удивительные глаза и вообще личные дела, которые меня не касаются…

Я готов был провалиться под парту.

– Это, Андрейчик, помехи. Если ты не в состоянии удержать такую пустяковую фразу, что же говорить о серьёзном? Ну-ка, постарайся ещё три разика, только, пожалуйста, без помех. Я понимаю, слово «удивительно» тебя волнует, но ты не волнуйся, а удивись. Удивись! Я удивился.

– Нет, ты не удивился: ты вытаращил глаза, глупо скривил рот, как двухлетний младенец на горшочке, да ещё пожал при этом плечами. Не гримасничай, дорогой, я в кино тебе сниматься не предлагаю. Ведь это действительно достойно удивления: человек занимался математикой два часа – и какие два часа! – и при этом совершенно не устал. Странно и удивительно: совершенно не устал.

Я как раз устал, и даже очень, и фраза не лезла мне в голову.

– Ну да, ну да, – закивал толстяк, – математика утомляет, потому и удивительно. Ну-ка, три раза.

«Удивительное дело, – подумал я небрежно. – Я совершенно не чувствую себя усталым. Странно, я совсем не устал. А ведь действительно…»

И тут произошло первое чудо: звон в моих ушах затих, цифры перестали прыгать перед глазами. Я сидел спокойный, лёгкий, довольный и удивлялся самому себе.

Только рука затекла: я держал карандашик без нужды слишком крепко.

– Да, рука, ручоночка, – озабоченно проговорил Воробьёв. – Мы писали, мы писали, наши пальчики устали… Которая? Ну, разумеется, правая. Положи её на стол и подумай: «Моя рука лежит на столе».

Я подумал.

– Превосходно! – возликовал Виктор Васильевич. – Стол жёсткий, холодный и гладкий, а рука тёплая и мягкая. Ей нравится отдыхать на столе. Она намного мягче пластмассы, не правда ли?

Я кивнул.

– «Моя рука намного мягче самой мягкой пластмассы». Подумай так. Хорошо.

«Она тёплая и мягкая».

Наверно, я заулыбался от уха до уха: рука отошла, пальцы благодарно зашевелились.

– Вот видишь, – с удовлетворением сказал Воробьёв. – И это сделал ты сам.

Одной своей мыслью и ничем больше.

«Ну прямо сам! – подумал я. – Обыкновенный гипноз».

– Ах, Андрюша, Андрюша… – укоризненно произнёс Виктор Васильевич. – Ну разве я похож на гипнотизёра? Это очень простое упражнение. Надо только подумать. Но подумать без помех. Настойчиво подумать, сосредоточенно. Нет, нет, не так, зачем ты бычишься и пыжишься? Сосредоточенно – вовсе не значит упрямо. Вот учитель тебе говорит: сосредоточься. Ты сделал озабоченное лицо, глаза твои опустели. В голове – салат из картинок, слов и даже отдельных звуков. А почему? Да потому, что нельзя сосредоточиться вообще. Можно сосредоточиться на чём-то, заставить себя думать в данный момент об одном, запретить себе думать о постороннем. А как?

Действительно, как?

– Дело вот в чём, Андрей. У каждого человека есть своё… назовём его так:

«запретительное слово». С помощью этого слова, мысленно его произнося, человек гонит от себя ненужные мысли. У тебя тоже есть такое слово. Я его знаю, но необходимо, чтобы ты осознал его сам. Вот ты уже десять раз мысленно произнёс одну неприятную для тебя фразу и всякий раз выключал её одним и тем же словом.