Бабский мотив [Киллер в сиреневой юбке] - Хмелевская Иоанна - Страница 29

В комиссаре проснулся профессиональный нюх.

— Ну-ка, ну-ка! Во-первых, в этой квартире на четвёртом этаже сейчас идёт ремонт…

— Естественно, ремонт! Там двадцать лет ничего не ремонтировалось. Все дверные коробки перекосило, а некоторые водопроводные и канализационные трубы уже шестидесятилетний юбилей справили. Может, они вообще довоенные были.

— Хорошо тогда строили…

— Глина-каменка, — кратко пояснила я.

Комиссар молодой, но такие вещи должен понимать. — И все же это вам не пирамиды египетские, ремонт им тоже требуется.

— Это точно. Во-вторых, почему граната?

— Потому что эта тварь увлекалась музыкой. Не сама играла, а запускала треклятую технику, которой, по моему мнению, куда сподручнее крушить стены, чем иерихонскими трубами. У неё из окон неслись какие-то жуткие звуки. Я не молодёжь, шума не терплю. Из двух зол я предпочла бы отбойный молоток, он хоть монотонно долбит.

— Понял. В-третьих: какой выход вы нашли, коль скоро обошлись без гранаты?

— А я уезжала. На все лето. Сначала я забирала с собой пишущую машинку, потом сменила машинку на ноутбук — и привет. В сентябре эта зараза уже не так жаждала свежего воздуха, но иногда окна все же открывала.

— Понял, — повторил комиссар и задумался. — Ладно, а что вы о ней знаете?

— Ничего, кроме того, что она непременно должна быть туговата на ухо. То есть была туговата, раз её застрелили под моей ивой. Скажите, наверное, все население окрестных домов на радостях напилось в дымину? — — Об этом я ничего не знаю, на допросах все были трезвыми. Не может быть, чтобы вы ни разу в жизни не выглянули в окно на этот грохот!

Неизвестно, почему я так разнервничалась, но мне вдруг стукнуло в голову угостить комиссара чем-нибудь спиртным. Он предпочёл пиво вину, и вообще-то правильно: градусов поменьше.

— Уж будьте уверены, выглядывала не один раз. — В моем голосе одновременно звучали ярость и злорадство. Слава богу, я уже оттуда съехала, но давние мучения все ещё были свежи в памяти. — Мало того, я целыми днями торчала в окне и придумывала способы, как изничтожить всю эту аппаратуру. Мне уже мерещилось, как я поджигаю дом, кидая бутылки с бензином, мечтала о чем-нибудь огнестрельном, но тут нужен был противотанковый гранатомёт, не меньше. Пустить из лука горящую стрелу — но у меня нет знакомых индейцев… Вы себе не представляете, какие у меня были разрушительные идеи.

— И вы даже не попробовали? — вырвалось у Гурского.

— Да мне лестница мешала, — сконфуженно призналась я. — Все, что я придумывала, надо было осуществлять с близкого расстояния, и мне пришлось бы нестись вниз через все четыре этажа, а потом ещё бежать обратно. Короче, я предпочитала уезжать на лето. Но если её прикончил кто-нибудь из тамошних жильцов — я не удивлюсь.

Комиссар снова задумался, понемногу прихлёбывая пиво.

— А что, идея! — изрёк он наконец. — Хорошо, звуки звуками, но неужели вы ничего не видели?

— Почему же, один раз видела. Типа из соседнего дома, который разорялся под её окошком и грозил ей кулаками. С четвёртого этажа мне отлично было видно его макушку. Лысины не заметила. Мужик вопил, что у него малые дети, которые проснулись и плачут. А гражданка, которая подзуживала его из окна второго этажа, должно быть, доводилась ему женой и мамочкой плачущим деткам. Граждане из других окон активно её поддерживали. Сцена вполне живописная, но совершенно неинформативная. И больше ничего.

— Но к этой особе, наверное, кто-то приходил…

— Опомнитесь, — сурово сказала я. — В свидетели-очевидцы я гожусь, как паралитик в балет. Во-первых, я не торчала в окне часами, во-вторых, музыка ревела по ночам, когда по определению темно, в-третьих, даже если бы к ней бегали табуны воздыхателей, я видела бы только их макушки. Для вас я куда полезнее в области дедукции, лучше расскажите мне побольше о том, как эта покойница прикидывалась журналисткой. В конце концов, мы с ней одного пола, женщина женщину всегда быстрее разгадает.

Наверное, следствие зашло в тупик, потому что, недолго думая, Гурский рассказал мне, что больше всего сведений они все-таки нарыли о погибшей Борковской, нежели о живой. Мнения были весьма различные, противоречивые и кого угодно могли сбить с панталыку.

— А вообще эта ваша соседка даже не уверена, сколько человек видела в той машине, — вдруг добавил полицейский. — Она всматривалась в блондинку за рулём, но не исключено, что в машине сидел и пассажир. Ей мерещится теперь, что на сиденье рядом с водителем кто-то был, но человек или, скажем, крупный пёс, уже не помнит. А когда блондинка все-таки развернулась и отъехала, у неё выстрелила выхлопная труба, — То есть соседка засекла как раз момент убийства, — мгновенно заключила я. — Выхлоп и выстрел звучат очень похоже, особенно если она это слышала из помещения. Она находилась в доме?

— Нет, снаружи. У дверей.

— Ну почему она не вышла на улицу! Был бы очевидец!

— А вы не могли как раз в тот момент выглянуть из окошка кухни?

Сконфузившись, я попыталась дать комиссару многочисленные советы. Не может такого быть, чтобы вообще не нашлось свидетелей. Соседка ведь объявилась через три дня. На стройке, что напротив моего дома, могли возиться строители. Или какой-нибудь форменный балда шлялся неподалёку, но даже не отдаёт себе отчёта в том, что именно он видел. Надо поговорить с живой Борковской, невозможно, чтобы она ничего не знала о том, что творилось!

Со своими советами я слегка запоздала, потому что следователи пришли к тем же выводам.

— Но вы никому не скажете, что я вам столько выболтал? — умоляюще спросил Гурский, прежде чем попрощаться. — Посторонним людям тайны следствия не выдают, меня мигом выставят из полиции.

Я поклялась молчать как могила, хотя смысла в том не было никакого. Тоже мне великие тайны, о которых в курсе весь белый свет. Я запросто могла бы поговорить кое с кем и теперь знать гораздо больше полиции. Можно, например, позвонить настоящей журналистке Борковской и заявить, что жажду дать ей интервью. Она вроде бы занимается криминалом, тема для меня очень даже близкая. И через час дружеского разговора мы с ней наверняка стали бы лучшими подругами.

Конечно, это вовсе не означает, что я собиралась подложить комиссару Гурскому жирную свинью.

Мои планы потихоньку приобретали цвет и форму, благие намерения окрепли, превратившись в настоящий железобетон. Но предпринять я ничего не успела, потому что на следующий день, после короткого и невразумительного телефонного разговора, примчалась Мартуся.

— Слушай, я страшно извиняюсь, — закричала она от калитки, — но мне сделали такое предложение, какое можно услышать только раз в жизни! Я должна с этим человеком поговорить лично, а он уезжает в Венесуэлу! Это все-таки не за углом, сама понимаешь…

— За каким чёртом киношнику понадобилось в Венесуэлу? — недовольно пробормотала я, придерживая дверь. — Если покупать очередной слезливый сериал, то я не желаю иметь с этим ничего общего. То есть, наоборот, желаю: я уж задала бы ему парочку вопросов!

— Ничего не покупает, он едет как частное лицо, у него хобби такое — латиноамериканский фольклор. Но к тому времени, когда он вернётся, я должна написать сценарий. И надо с ним все-все обговорить!

— Да ради бога, обговаривай! Но я тебя предупреждаю, что нам с тобой тоже надо обговорить много чего.

— Чего именно? — забеспокоилась Мартуся.

— Ты же мне сама велела заняться нашим трупом, правда? Ну вот я и занялась. Зато теперь хо-хо!

— Не пугай меня! Можешь чуть-чуть подождать? Я договорилась с ним на два часа, значит, во сколько мне надо выезжать?

— Ты с ним где встречаешься?

— На Хелмской.

— Да Хелмская отсюда в пятнадцати минутах. Даже если по дороге застрянешь в пробке.

У нас с тобой как минимум полтора часа.

Эти полтора часа мы провели крайне суетливо, потому что Мартуся никак не могла сосредоточиться, взбудораженная перспективой сменить документалку на художественное кино. Я тоже была слегка рассеянна, старательно пытаясь влезть в шкуру убийцы.