Волчья хватка - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 29

– А кто установил, что была катастрофа?

– Это соображения начальника штаба триста двенадцатой стрелковой дивизии майора Хитрова. Им подписано донесение.

– Пришлите мне этого начальника штаба, – выслушав доклад, попросил Верховный. – Сегодня к пятнадцати часам и с материалами по обстоятельствам катастрофы фашистских стервятников.

Даже искушенный адъютант не ожидал такого оборота.

– Триста двенадцатая дивизия под Можайском, беспрерывные бои... Чтобы отыскать майора, потребуются сутки, не меньше. Быстрее будет, если к месту падения самолетов выслать специальную команду НКВД...

– Хорошо, – согласился Верховный. – Я жду товарища Хитрова к шестнадцати часам.

Адъютант все понял и удалился.

Пока он рвал постромки, исполняя практически невыполнимое задание, Верховный между делом задавал один и тот же вопрос всем, кто в тот день оказывался перед хозяйскими очами:

– А скажите мне, товарищ (имярек), отчего терпят катастрофу и падают вражеские самолеты?

Зам. наркома обороны Мехлис, вероятно, уже читал сводку и знал об упавших бомбардировщиках, поэтому ответил с присущей ему осторожностью, одновременно буравя красноглазым взглядом хозяина и стараясь угадать по его реакции, в цвет ли он говорит.

– Предстоит выяснить... погодные условия, мощный грозовой фронт в верхних слоях атмосферы... а возможно, столкновение в условиях плохой видимости... я уже распорядился проверить информацию и доложить...

Верховный умел делать лицо непроницаемым и оставил Мехлиса в заблуждении относительно своего мнения.

Ворошилов сказал с безапелляционной убедительностью героя Гражданской войны и яркого представителя пролетариата:

– По моему мнению, товарищ Сталин, налицо пробуждение сознания рабочего класса Германии. Восемнадцатый год не прошел даром для немцев, и сейчас трудовые люди увидели звериный оскал фашизма. Я не исключаю, что в недрах Рейха сохранилось и действует подполье, имеющее прямое отношение к бомбардировочной авиации. По всем признакам это диверсия.

– Хочешь сказать, вредительство, товарищ Ворошилов?

Маршал слегка смутился, ибо это слово в отрицательном понятии относилось лишь к внутренним врагам и совсем нелепо было называть так немецких патриотов, рискующих своими жизнями.

– Вредительство в нашу пользу, – нашелся он после некоторой заминки.

Побывавший у Верховного в тот день конструктор авиационных двигателей Исаев, как специалист, заявил, что подобная катастрофа – результат эффекта резонанса, возникшего в определенной аэродинамической среде, сходный с явлением, когда от движения строевым шагом может обрушиться мост.

– А нельзя ли, товарищ Исаев, сделать прибор или машину, которая бы... искусственно создавала такой резонанс? – спросил хозяин.

Идея вождя показалась тому гениальной, и он пообещал непременно поработать в этом направлении.

И лишь один старый начальник Генштаба Шапошников, последний царский генерал в Красной Армии, спрошенный, как и все, мимоходом, так же мимоходом ответил:

– Да ведь и им должно быть наказание Божье. Не все нам...

Начальник штаба триста двенадцатой дивизии явился в кремлевский кабинет вождя с опозданием в четверть часа. Наверняка исполнительные слуги переодевали его, когда везли с аэродрома в автомобиле, где майор не мог выпрямиться, чтобы проверить длину новенькой офицерской формы, а когда вывели на улицу – было поздно: брюки оказались настолько длинными, что бутылки галифе висели у сапожных голенищ, а китель на майоре более напоминал демисезонное пальто.

Однако при этом майор не был смешон или напуган. Он отрапортовал, как положено, после чего сдернул с головы маловатую фуражку и встал по стойке «вольно».

– Товарищ Хитров... Вы по-прежнему утверждаете, что самолеты немецко-фашистских агрессоров потерпели катастрофу над линией фронта?

– Так точно, товарищ Сталин, – показалось, даже плечами подернул. – Есть фотографии обломков, свидетельства очевидцев – местных жителей и солдат саперной роты.

На сей раз Верховный не таил внутренних чувств, и все было написано на его лице.

– Я первый раз с начала войны слышу, чтобы самолеты противника падали по причине катастрофы, а не от огня наших зенитных батарей или храбрых и умелых действий летчиков-истребителей, – внушительно выговорил вождь, медленно надвигаясь на майора. – Подумайте, товарищ Хитров. Каждый сбитый самолет... и особенно ночной бомбардировщик, на подходах к столице нашей Родины – победа для нас и поражение для врага.

– Товарищ Сталин, я сам был очевидцем, – без всякой паузы, обязательной в диалоге с хозяином, начал майор. – Находился неподалеку от села Семеновское, увидел в небе четыре вспышки – одну за другой, и через несколько секунд грохот разрывов. Была низкая облачность, но вспышки были настолько яркие...

– Это могли быть разрывы зенитных снарядов, – перебил Верховный.

– В районе Семеновского всего одно зенитное орудие. И оно не вело огня...

– Вы это точно знаете?

– Я проверял, товарищ Сталин. А потом, в боях с первых дней и на зенитную иллюминацию насмотрелся.

Верховный не стал набивать трубку, закурил папиросу и протянул коробку майору:

– Закуривайте, товарищ Хитров. И садитесь.

Тот взял папиросу, сел на ближайший к нему стул и прикурил от своей спички. Вождь отошел к окну и встал к нему спиной, глядя на серую, октябрьскую Москву. Когда папироса дотлела, он медленно вернулся к столу и, бросая окурок в пепельницу, отметил, что там уже лежит один, погашенный майором.

Обычно те редкие гости, кто получал от хозяина папиросу, стремились незаметно спрятать ее в карман или фуражку, чтобы потом показать своим близким или друзьям...

– А также, товарищ Хитров, – продолжая начатый и прерванный монолог, заговорил Верховный. – Я первый раз с начала войны слышу правду. Недавно фашистский стервятник зацепился за трубу завода «Серп и Молот» и разбился – зенитчики приписали себе в заслугу. Потом ночной бомбардировщик наткнулся на высоковольтную опору и упал в реку – мои соколы включили в свою сводку, противовоздушная оборона в свою... Я слушаю их и молчу, товарищ Хитров. Молчу и подписываю указы о награждении отличившихся... Я слушаю, какие потери понес противник, складываю их в уме и тоже молчу, хотя, по моим подсчетам, мы уже истребили немецко-фашистское полчище. Если ложь на благо боевого духа Красной Армии, я буду молчать, товарищ Хитров. Я допускаю святую ложь, но для меня лично сейчас нужна правда. И больше скажу – истина. Мне товарищ Шапошников сегодня сказал – будет и фашистам наказание Божье. Как вы считаете, товарищ Хитров, есть ли... основания предполагать, что катастрофы случаются... по причинам, от человека не зависящим? Как это написано в религиозной литературе? Не небесным ли огнем сбиты были эти ночные стервятники?

– Я кадровый военный, товарищ Сталин... – Теперь майору самому потребовалась пауза. – Человек не религиозный... Но могу утверждать как очевидец. Только не небесным огнем пожгло эти самолеты, а земным.

Верховный приблизился к нему, знаком показал, чтобы майор не вставал, после чего придвинул к нему стул и сел.

– Что значит – земным?

– С земли полетели четыре красных точки, из ближнего леса на холме, – с прежней непосредственностью объяснил Хитров. – Я находился неподалеку и отлично видел. И не только я – фельдшер эвакопункта Морозова... Красные шарики поднялись над лесом, покружились и пропали за тучами. А через несколько секунд мы увидели вспышки, и потом на землю посыпались горящие обломки... Я проверил, товарищ Сталин. На этом холме всего два отделения саперов, и больше никого.

– Что там делают саперы?

– Одни роют капониры, другие месят бетон лопатами. Они тоже видели...

Верховный взял со стола трубку и принялся ломать папиросы. Майор тем временем достал кисет с табаком и газету, сложенную во много раз, так чтобы отрывать листочки для самокруток.

Офицеры перешли на солдатскую махорку, и это было совсем плохо, хуже, чем самая неприятная сводка с фронта...