Любовь к камням - Хилл Тобиас - Страница 38

Она выдвигает один из ящиков, камни гремят в своих гнездах. Достает их оттуда неуклюже, словно ребенок, опустошающий коробку шоколадных конфет. Высыпает мне в руки.

Возле урн свет ярче. Я верчу камни в ладонях. Уже вижу, что они самые обыкновенные.

— У вашего отца был хороший вкус.

— Они ценные?

Я слышу, как она подходит ближе.

— Точно сказать не могу. Возможно, не в том смысле, какой нас интересует. Это поделочные камни. Вот оникс, вот красный железняк с вырезанной печатью. Так. Яшма. Лунный камень. — Смотрю на табличку с надписью. — Но это ошибка. Лунный камень не кварц. Ему здесь не место.

— За старание приз. За комментарий ничего.

Старуха опирается на стоящую подле меня урну. Я могла бы сказать ей, что каменный край урны тонок, что плавиковый шпат хрупок, но она пропустит это мимо ушей. Руки ее белеют на красном камне.

— Выдвиньте любой ящик, и вы обнаружите то же самое.

— Почему? — Урна качается на постаменте, я вскидываю руку, чтобы не дать ей упасть. — Как это случилось?

— Потому что мой отец был никудышным человеком. — Когда она громко говорит, я ощущаю запах ее дыхания. Табачного дыма и перегара. Делаю над собой усилие, чтобы не отвернуться. — Я потратила немалую часть своей жизни на приведение его жизни в порядок.

— И что, по-вашему, я смогу здесь сделать? Составить новый каталог всей коллекции?

— Мы так условились. Вы помогаете мне, я — вам.

Она выжидающе смотрит на меня. Я снова оглядываю ящики. В том беспорядке, который в них сокрыт, они становятся таинственными. Представляют собой посевы пшеницы и ячменя. Это поле, которое к утру должно быть сжато, колосья обмолочены, а из зерна должен быть выпечен хлеб. Это заполненная навозом конюшня. Я начинаю улыбаться и не пытаюсь сдержать улыбки.

— Что вы находите столь забавным?

— Мысль, будто здесь можно что-то найти. — Пытаюсь обвести комнату движением одной руки. — Фрау, это невозможно. Команде профессионалов здесь потребуется несколько месяцев. У меня одной уйдут годы.

— А у вас нет времени?

— Нет.

— Мы заключили соглашение.

— Нет, не заключили.

Глаза ее сверкают в падающем свете.

— Вы хотите заполучить их, не так ли?

Я не сразу понимаю, что Глётт имеет в виду. Она подается ко мне. Запах табачного дыма и перегара.

— Хотите заполучить «Трех братьев»?

Меня охватывает клаустрофобия. Старуха идет к двери. Голос ее отражается от стен и потолка.

— Решать, конечно же, вам. Только жаль, по-моему. Проделать такой путь. Все бумаги моего отца здесь, все счета, записи, подробности, которые вы ищете, коммерческие операции с «Братьями». Все это где-то здесь.

— Догадываюсь.

Я стою неподвижно, молча. Она дает мне время на размышление. Я пытаюсь понять, почему я не хочу оставаться. Дело тут не столько в этой коллекции, сколько в сознании, что меня принуждают к чему-то. Старуха ждет в дверном проеме.

— Что, если я найду документы завтра?

— Тогда отправляйтесь за своей драгоценностью, разумеется.

Наверху по крыше ходит голубь. Постукивание его лапок то слышно, то нет.

— А если не найду?

На лице старухи появляется улыбка. Голубовато-белые зубы, желтовато-белые, цвета слоновой кости. Я думаю о них, когда она скрывается. Это цвета жемчуга и кожи.

Немало времени уходит на то, чтобы ничего не найти. Коллекция фон Глётт напоминает мне нечто из народной сказки, кажется, я могу завтра выйти отсюда и обнаружить, что прошло столетие.

Здесь все не на месте. К вечеру я заново разложила залежи поделочных камней, светлого янтаря и необработанного агата. Но выдвижные ящики полны неожиданностей. В одном я нахожу нож для резки мяса с почти напрочь сточенным лезвием, превратившимся в стальную иглу. В другом — коробку из-под шахмат, полную нафталиновых шариков. В ящике с табличкой «Алмазы 6» натыкаюсь на запечатанную банку. В ней то, что алхимики именовали Древом Дианы: кристалл серебра, его крохотные веточки и шипы взвешены в жидкости, будто лабораторный зародыш. А на бумагах вновь и вновь повторяется выцветшая подпись сепией: «Р.Ф. фон Глётт».

Я ошиблась в нем. У него не было хорошего вкуса, были только деньги на покупку того, что нравится. А нравилось ему все без разбора. Характер его запечатлелся в окружающих меня камнях. Если какие-то камни и обладают ценностью, то лишь потому, что деньги идут к деньгам. Проходят часы, прежде чем я открываю, что здесь спрятаны подлинные драгоценности.

В секциях выдвижных ящиков с табличками «Смесь» я обнаруживаю кусок фиолетового коралла величиной с детский палец. Это балла, сферический алмаз, кристаллы его срослись так плотно, что не поддаются обработке. В среднем ящике стола рядом с американским револьвером лежат десять исламских рукописей, украшенных рисунками охрой и золотым бордюром. Я регистрирую их наряду со всем остальным, печатая на машинке. Не беру ничего, хотя одна только балла могла бы обеспечить меня деньгами для поисков на несколько лет. Сегодня я честная гранильщица, склонившаяся над своей лупой. От Евы фон Глётт мне нужны только сведения, не деньги. Я беру лишь то, что мне нужно. Вот что я себе говорю.

В четыре часа громко хлопает дверь. Я оборачиваюсь; старуха прислоняется к косяку, в руках у нее стаканы с коктейлем, из них выплескивается содержимое.

— Что обнаружили?

Она уже пьяна. Я кладу лупу и беру стаканы из ее липких пальцев.

— Спасибо. Ничего не нашла.

Отпиваю глоток. Старуха смотрит на меня хитровато и выжидающе.

— Это охлажденная «Маргарита».

— Я знаю. — Опускаю стакан. От нудной работы настроение у меня неважное. — Замечательный коктейль, фрау.

— В кухне есть еще. Я приготовила миксер…

— Фрау… Глётт…

— Ева.

— Ева. Мне нужно работать.

— Конечно, конечно, вы же ищете своих пропавших «Братьев». — Запрокинув голову, она весело смеется. — С вами я чувствую себя молодой, Кэтрин Стерн. Должна поблагодарить вас. Вы на удивление старая.

Я непонимающе качаю головой. Она громко говорит:

— Ну вот что! Предлагаю вам еще одну сделку. Выпейте со мной, и я произнесу тост.

Отдаю ей один стакан. Она держит его так, будто сушит ногти. В компанейском настроении Глётт не похожа на отшельницу, предающуюся грустным размышлениям о старой музыке и философии жемчужин. Она произносит:

— За ваших «Трех братьев»! Чтобы вы их нашли.

— Чтобы я их нашла.

— Cam cam'a deil, can can'a.

Пытаюсь повторить ее слова, но неудачно. Обе смеемся.

— Что это означает?

Она хмурится и ударяет своими стаканом о мой, словно молотком. Он остается цел.

— Не стакан к стакану, а душа к душе. — Потом улыбается. — Увидимся за ужином.

— Может быть.

— Определенно может!

Глётт уходит. Прислушиваюсь к ее шагам на лестнице. Она не падает. Если б упала, я оказалась бы неважной помощницей. Возвращаюсь к своей работе.

Когда начинает смеркаться, я закругляюсь. Могла бы работать еще, но камни требуют дневного света. Ничего хотя бы отдаленно похожего на отчет я не написала. Но Глётт меня не уволит. Какое бы положение она ни занимала, кем бы ни считала меня, мы не хозяйка и работница.

У двери оглядываюсь на комнату, где время будто бы застыло. Настольные лампы сгибаются в полумраке, словно спящие животные. Когда иду обратно по коридорам, в доме не раздается ни звука. Где-то распахнуто окно, сквозь него доносится городской шум. Подойдя к нему, я останавливаюсь и выглядываю.

Вечером города более похожи один на другой и более красивы. Могут еще казаться менее опасными, хоть это обманчиво. Воздух более свеж. Все пахнущее пахнет слабее. Вечерний свет мягче, приятнее. Диярбакыр в темноте — это кварталы, построенные в шестидесятых годах, неоновые фонари, желтые такси. Люди в вечерних нарядах, женщины в золотых украшениях. Вижу гуляющих под ручку мужчин. Кажется, прошло уже много времени с тех пор, как я видела таких оживленных людей. Можно представить себе, что это Рио-де-Жанейро, или Бангкок, или Стамбул. Любой город.