Девочка в бурном море. Часть 1. Антошка - Воскресенская Зоя Ивановна - Страница 21

— Нам следует, Николай Петрович, держать ухо востро.

— Провокаций, Александра Михайловна, больше чем достаточно. Вот посмотрите. — Военный атташе раскрыл коробочку и вынул из нее завернутый в тонкую рисовую бумагу кусочек металла.

Александра Михайловна поднесла к глазам лорнет и внимательно осмотрела металлический осколок, на полированной поверхности которого четко вытравлено: «Сделано в Германии».

— Это осколок? Чего?

— Осколок того самого загадочного снаряда, что несколько дней назад взорвался в Норботтене.

Газеты сообщали, что в Северной Швеции взорвался снаряд огромной разрушительной силы, сброшенный неизвестно откуда. При взрыве образовалась обширная воронка, разрушено несколько домов, есть жертвы.

Александра Михайловна постукивает сложенным лорнетом по столу.

— Зачем немцам понадобилось указывать свой обратный адрес?

— Я думал над этим, — ответил военный атташе. — Во-первых, таким образом легче все это взвалить на нас. Какой же, мол, дурак будет указывать обратный адрес, запуская снаряд на нейтральную страну?! Но главное сейчас не в этом. Немцы, как видно, изобрели новое оружие — снаряд запущен с установки, а не сброшен с самолета. Поскольку даже на мелких осколках можно увидеть штамп «Сделано в Германии», шведы пошлют ноту германскому министерству иностранных дел и опишут подробно, где упал снаряд, какие разрушительные действия произвел и даже фотографии приложат. А немцам только это и надо.

Они перешлют ноту в военный штаб, там изучат материалы, скорректируют и запустят снова и снова получат от шведов подробную информацию.

— Немцы испытывают на шведах свое новое оружие? — уточнила Александра Михайловна.

— Вот именно.

— Я сегодня же обращу на это внимание шведского министра иностранных дел. Немцы не только испытывают оружие, но и пугают им шведов: вот, мол, каким оружием мы располагаем и можем применить его против вас, если будете упрямиться с поставкой руды.

— Так точно. На советско-германском фронте наши войска успешно наступают в районе…

В дверь раздался стук.

Александра Михайловна вскинула густые брови. Должно случиться что-то из ряда вон выходящее, чтобы кто-то нарушил распорядок работы полпреда.

— Войдите! — строго сказала она.

Вошла секретарша.

— Извините, Александра Михайловна, но к вам приехал гость. — Она говорит это с сияющим лицом и знает, что Александра Михайловна не рассердится за такое вторжение.

Порог переступил плотный человек в рыбацкой одежде, в высоких сапогах. В руках он сжимал широкополую рыбацкую шляпу. Густая белая шевелюра подчеркивала синеву глаз, нездоровую желтизну лица.

— Мартин! — поднялась навстречу гостю Александра Михайловна. — Дитя мое человеческое!

Прославленный датский писатель Мартин Андерсен Нексе не скрывал слез.

Николай Петрович встал. Он с восхищением смотрел на двух славных ветеранов. Оба седые, оба синеглазые, и оба такие молодые, что становится завидно. Военный атташе, видавший виды, чувствует, как у него перехватило в горле.

— Каким образом вы оказались здесь? — спрашивает Александра Михайловна, усаживая гостя.

— Украли меня. Из гитлеровской больницы украли наши датские патриоты. Шведские моряки разминировали проход в проливе, датские рыбаки переправили меня по безопасному пути в Швецию. И вот я здесь, здесь, мой дорогой друг. Как дела на фронте? Что слышно со вторым фронтом?

Александра Михайловна звонко смеется.

— Неугомонный, неистовый Мартин! Я сейчас распоряжусь, чтобы вам дали чашку горячего настоящего кофе и подыскали одежду.

— О, как давно я мечтал о чашке «экта кафе», но больше всего я жаждал встречи с друзьями.

— Идите ко мне наверх, отдохните, мой вечер в вашем распоряжении, — улыбается Александра Михайловна.

Мартин Андерсен Нексе в сопровождении секретаря уходит. Военный атташе продолжает свой доклад. Но ему не суждено сегодня закончить рапорт полпреду.

Дверь распахивается, и в кабинет, запыхавшись, влетает девчонка с растрепанной косой, за ней перепуганная секретарша, которая не успела преградить ей путь.

— Александра Михайловна, — еле дыша, произносит Антошка, — Александра Михайловна! Что я наделала! — восклицает она горестно.

Коллонтай делает знак военному атташе — продолжим потом. По глазам Антошки она поняла, что случилась какая-то беда.

«С ПЕРВОГО ВЗГЛЯДА»

Ночью Антошке не спалось. Ей показалось, что и мама не спит.

— Мамочка! — едва слышно прошептала она.

— Ты что не спишь? Голова болит?

— Нет, просто днем выспалась, когда ты была в больнице. А почему ты не спишь?

— Думаю.

— О чем? Опять обо мне? Больше никогда, слышишь, никогда такого со мной не случится.

— Нет, Антошка. Сердце болит, что так бесплодно уходит время. Мое место на фронте, а я сижу и жду у моря погоды. Я могла бы многое сделать… И по нашему папе что-то сильно стосковалась. Где он? Что с ним?

— Я тоже стосковалась, — шепчет Антошка.

В комнате темно, белые ночи кончились, и только по стене, как маятник, движется светлое пятно — это раскачивается на ветру за окном уличный фонарь.

Антошка лежит и думает о том, что мама очень любит папу.

Она-то, Антошка, знает это. Но мама никогда с ней не поделится. Первый раз призналась, что тоскует.

— Мамочка, а что такое любовь, ты можешь мне объяснить?

Елизавета Карповна с грустью подумала о том, что Антошка рано стала взрослой. В Швеции у нее нет сверстников; она, мать, ограждает ее от общества детей во дворе, чтобы Антошка не наделала глупостей. Мало она уделяет внимания дочери.

Не дождавшись ответа, Антошка спрашивает:

— Мама, ты любишь папу?

— Очень, очень люблю, Антошка.

— Ты с первого взгляда в него влюбилась?

— Нет… но понравился он мне сразу.

— Чем?

— Даже не знаю… Мне показалось, что он не похож на других, какой-то особенный.

— А вот я никакая не особенная, значит, в меня и влюбиться нельзя.

— Человек, которого любишь, всегда особенный, всегда не похожий на других.

— Ты влюбилась с первого взгляда, — решила Антошка. — Я тоже, — призналась она.

Елизавета Карповна молчала.

— Ты не веришь? — вспыхнула вдруг Антошка. — Я целый месяц, пока была в пионерлагере, вставала раньше всех и выбегала из палатки, ждала, когда он пробежит по дорожке, поднимется на трибуну, начнет будить море.

— А ночью ты спала? — поинтересовалась мама.

— Ну, неужели же как бабушка, со снотворным. Конечно, спала, но вставала раньше всех. И думала только о нем. И теперь он у меня из головы не выходит. Мама, это любовь?

— Это, девочка, мечта о любви.

— Значит, это совсем не то? — разочарованно протянула Антошка.

— Это прекрасное чувство, и оно приходит к нам в пору ранней юности.

— А эта мечта может превратиться в настоящую любовь?

— Конечно, может.

— Ты знаешь, мамочка, я уверена, что найду Витьку. Вернемся мы с тобой домой, обе поедем на фронт, и я предчувствую, что встречу его где-нибудь на передовой. А может быть, мы встретимся, оба раненные, в госпитале…

Антошка села на кровати. Елизавета Карповна молчала.

— А вот было бы здорово, если бы на полковом комсомольском собрании нас обоих — бойцов Красной Армии — принимали в комсомол. Да нет, Витька, наверно, уже давно комсомолец, ведь он был в старшем отряде еще два года назад. Теперь он совсем взрослый, может быть, даже с усами. Правда, мама, смешно: Витька — и с усами? И может, на его груди сверкает медаль «За отвагу». Ведь он мог отличиться в боях и получить медаль? А, мама?

Мама спала.

«Устала она, — решила Антошка. — Это я бездельница несчастная. Мама страдает оттого, что бесплодно проводит время. А сколько она спасла советских людей — обмороженных, истощенных, бежавших из плена. Этого она не считает. Плохо, что все люди кругом такие хорошие», — думает Антошка. Если бы Александра Михайловна тогда на нее накричала, а мама просто побила, Антошка чувствовала бы, что понесла наказание, и ей было бы легче. А вот сейчас оставайся один на один со своей виной.