Девочка в бурном море. Часть 1. Антошка - Воскресенская Зоя Ивановна - Страница 1

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

АНТОШКА

«ВСТАВАЙ, ВСТАВАЙ, ДРУЖОК!»

На Курском вокзале платформа заполнилась народом.

У перрона готовый к отправке поезд. Пионеры, уткнув носы в стекла, нетерпеливо посматривают поверх голов родителей на часы: нет ничего томительнее последних минут перед отправлением поезда. Родители, стараясь перекричать друг друга, дают последние наставления. Но окна вагонов закрыты, и ребята весело разводят руками: «Ничего, мол, не слышим…» Тысячная толпа мам и пап начинает шептать, и наставления передаются знаками.

Антошка видит, как ее мама мелко-мелко пишет по воздуху указательным пальцем. Девочка кивает головой: «Буду, буду писать каждый день, сколько раз уж обещала!» А вот папа, наклонив голову, размахивает руками, словно плывет в толпе саженками, а затем грозит пальцем. Тоже понятно: «Далеко не заплывать и долго в воде не сидеть». Антошка вздохнула. Ну как папе не стыдно так кривляться, ведь люди кругом! Она обвела глазами толпу и весело рассмеялась. Не обращая внимания друг на друга, каждый уставился на свое детище, каждый превратился в мимического актера. Вон какой-то дедушка зажал пальцами нос и уши, зажмурил глаза, присел в толпе, потом вынырнул, трясет головой, приложил ладонь к уху, прыгает на одной ноге. Неужели и без этого ребята не знают, что если в ухо попала вода, то надо наклонить голову и попрыгать. А вон какая-то полная тетя пальцем чистит себе зубы и, наверно, забыла, что у нее на руке перчатка; другая женщина срывает воображаемые фрукты, наверно абрикосы, кидает их в рот и, затем схватившись за живот, гримасничает — не ешь, мол, неспелых абрикосов. Смешной народ родители, посмотрели бы они на себя со стороны — до чего неорганизованны! Лучше бы спели на прощание хором комсомольскую, вспомнили бы свою юность… А погода пасмурная, начал моросить дождь; может быть, он заставит родителей спуститься в тоннель? Но нет — раскрываются зонтики. Под каждый набивается человек по пять, а руки по-прежнему неустанно пишут по воздуху, грозят, машут, обнимают, поглаживают…

Наконец-то раздался долгожданный свисток локомотива. Поезд медленно тронулся. Пионеры в восторге замахали руками, мамы торопливо вытаскивают из сумочек платки, вытирают глаза, грустно помахивают вслед… Поезд ускоряет ход… Папы и мамы остаются на перроне… Теперь можно оторваться от окна, осмотреться, занять свое место, познакомиться с соседями.

У Антошки верхняя полка. Напротив устраивается рыженькая девочка с веселыми глазами.

— Наташа, — протягивает она руку.

— Антошка!

Рыженькая фыркнула.

— Ой как смешно! Почему — Антошка?

— Меня зовут Антонина, Тоня, но папа хотел, чтобы я была мальчиком, и прозвал Антошкой. Я привыкла.

Через полчаса девочки стали друзьями, а ночью, когда под потолком загорелась синяя лампочка, они устроились на одной полке и долго шептались — спешили хорошенько познакомиться друг с другом, рассказывали наперебой о событиях школьной жизни, делились воспоминаниями, «когда я была маленькой». Выяснилось, что обе боятся лягушек и тараканов и не страшатся темного леса, могут ночью пойти даже на кладбище, и наконец, поведали одна другой самые сокровенные девчоночьи тайны, которые можно рассказать только самому близкому другу. У Антошки почему-то всегда находилось много близких друзей, и в конце концов все девчонки в классе владели ее тайнами.

На конечную станцию пионерский поезд прибыл, когда солнце уже клонилось к закату.

Ребята, просидевшие два дня в душных и горячих вагонах, охрипшие от песен, обессилевшие от споров, высыпали из вагонов и, как отроившиеся пчелы, облепили своих пионервожатых. А потом, построившись в ряд, растянулись по яркой, еще не успевшей пожухнуть степи.

Низко над степью проплыл самолет, похожий на любопытного зеленого кузнечика с задранным кверху хвостом. И летчику показалось, что в степи расцвела широкая и длинная бороздка ромашек.

В лагерь притащились, когда солнце присело на край степи и широко раскинуло по горизонту подол алого сарафана.

Старший пионервожатый скомандовал «вольно», и усталость как рукой сняло. Ромашки — белые рубашки помчались к морю, на которое с пологого неба уже соскальзывала темнота. Море шумно дышало, и каждый вздох приносил прохладу. А когда солнце скрылось где-то за степью, с моря пополз холод, и только медленно остывающая земля напоминала о дневном зное.

Антошка вместе со старшими побежала к палаткам. Первый раз в жизни Антошка будет жить в палатке. В двенадцать лет переходишь в категорию старших и словно поднимаешься на высокую ступеньку, с которой дальше видно, на которой чувствуешь себя самостоятельнее, вольготнее.

Утром Антошка проснулась от холода. Ее соседка Наташа спала, завернув голову в одеяло, высунув голые пятки. Антошка пыталась растолкать подружку, но та сердито брыкалась, что-то бормотала, и Антошка, опасаясь разбудить пионервожатую, поспешно натянула сарафан, сверху накинула как плащ одеяло и выскользнула из палатки.

Солнце словно тайным ходом пробралось за ночь под морем и теперь выкарабкивалось из морской пучины.

Антошка замерла в восхищении. Море лежало прямо под ногами спокойное, как туго натянутый серовато-голубой атлас, и только кое-где слегка морщилось. Такой же светло-голубой полог неба был натянут над морем.

Степь спала. Лагерь спал.

И вдруг Антошка заприметила мальчишку. Хрустя галькой, он бежал по дорожке с горном в руках. Взобрался на серебряную от росы трибуну, поднял было горн, да так и застыл — тоже залюбовался морем. Потом взглянул на часы, обратил горн раструбом к зорьке и загорнил: «Вставай, вставай, дружок!» Опустил горн. Огляделся вокруг. Антошка плотнее завернулась в одеяло, прижалась к стволу абрикосового дерева. Солнце развернуло веер лучей. «Вставай, вставай, дружок!» — пропел мальчишка морю, и море сверкнуло, ухнуло и широкой волной лизнуло крутой берег. Горнист повернулся лицом к степи, и, словно по его призыву, над степью затарахтело звено самолетов.

Мальчишка вертелся на трибуне, трубил радостно и пританцовывал на длинных ногах — не то от восторга, не то для того, чтобы согреться от утреннего холодка.

Из домиков, из палаток бежали пионеры. Зазвенели голоса детей и птиц…

Теперь Антошка каждое утро выбиралась из палатки, чтобы один на один встретиться с утренней зарей, чтобы первой услышать, как горнист будит солнце, будит море и степь, будит весь мир. Наташу же самый крепкий сон одолевал к утру.

Девочки сказали, что горниста зовут Витькой.

Витька-горнист знал, что каждое утро он увидит девчонку у восьмой палатки, закутанную в серое одеяло, увидит, как в ее косе вспыхнут первые солнечные искры, и теперь горн все чаще и чаще обращался к восьмой палатке, разговаривал с ней, напевал что-то ей одной.

После горна пятьсот пионеров выстраивались на линейку. Антошка становилась маленьким звенышком в этой шумной и веселой цепи, внезапно затихавшей при подъеме флага. Антошку всегда охватывало чувство восторга, когда алый, трепещущий флаг взвивался вверх по белой мачте, и тогда «я» превращалось в «мы», сливалось с коллективом.

А вечером она искала встречи с горнистом. Но Витька бесследно исчезал. Не было его ни на берегу моря, ни на открытой веранде, где взрослые мальчишки по вечерам сражались в шахматы. Однажды Антошка пошла на танцевальную площадку, хотя танцевать не умела и стеснялась. Там она увидела, что Витька играет на кларнете в пионерском оркестре. И Антошке захотелось немедленно научиться танцевать, танцевать лучше всех, и чтобы Витька-кларнетист играл только для нее одной.