Месть Бела - Арчер Джеффри - Страница 39

— Плесни-ка мне, Симур!

— Томишь? Выдерживаешь мой интерес — как вино, чтобы поднять градус своему рассказу?

— Ну, так ты уж, поди, догадался с твоей-то догадливостью, что почем? Что за Нижний мир нас ждал ?

— Представь себе, нет. Я додумался лишь о том, что случилось с Парком, братом Апреи.

— Как ты сказал — «случилось то, что не случилось бы ни с одним киммерийцем, сколько бы мужества он ни лишился».

— Да, я полагаю, ни один киммериец не бросил бы свою сестру и отца на произвол судьбы, вбив в голову, что приносит себя в жертву и эта жертва умилостивит богов и боги спасут погибающее родовое гнездо.

— Как ты догадался?

Симур отхлебнул из кружки и воспроизвел ход своих мыслей:

— Во-первых, обстоятельства исчезновения Порка. Как ты помнишь, рядом с ним находилась сестра. У человека в пропитанных опасностью местах обостренны все органы чувств. Особенно слух. В данном случае, нисколько не сомневаюсь, слух Апреи был на пределе. Любой подозрительный звук насторожил бы Апрею, заставил бы оглянуться на брата. Однако ничего подобного не случилось. Врат словно бы испарился. Но предположим, что испарился, колдовство там, ловкие бесшумные чудовища, все такое прочее... Теперь — во-вторых. Не сомневаюсь, что Порк спускался на пограничный уровень и без Апреи. Однако исчез он, когда опустился в те края вместе с сестрой. О чем это говорит? Я думаю о том, что брат поступил так обдуманно, чтобы не осталось сомнений, что именно произошло с ним, чтоб не гадали, куда он подевался, не искали бы его впустую по чужим гнездам. Есть еще и в-третьих. Брата Апреи считали перекормышем. Он не мог не переживать свою... э-э как бы поточнее сказать... неполноценность, ненормальность. Его должно было мучить, что на него уходит больше еды, что он урод — по их древесным меркам. Эти душевные страдания навели на его разум тень, подтолкнули к уходу из Верхнего дома в Нижний. Подобное именуется в трактатах, описывающих закоулки души, затмением человечьего рассудка, то есть человека всецело захлестывает какая-нибудь идея, как аркан ловца петлей обвивает шею животного, и душит до тех пор, пока человек не поддается велениям этой идеи. Понимаешь?

Хитро прищурившись, Конан поставил кружку на песок и ответил вопросом на вопрос:

— И ты уверен, что прав, Симур?

— Конечно, прав, — размашисто кивнул собеседник варвара.

— А что если мне, оказавшись в Нижнем мире, удалось раскрыть истинную причину исчезновения Порка, и она иная?

— А ты раскрыл ее?

— Всему свое время, Симур.

— Тогда подождем. Но мне, Конан из Киммерии, не терпится поскорее узнать, что же из себя представлял этот самый Нижний мир или, по-другому, Нижний дом.

Как следует промочив горло, Конан мысленно вернулся в Нижний мир...

...Не было никакой высокой травы. Там, где они очутились, трава пробивалась сквозь камни и значительно уступала высотой и сочностью траве, дотягивавшейся до нижних ветвей древесного мира.

В пяти шагах от них бил родник и наполнял неглубокую ямку среди камней чистой ключевой водой. Конан поднес Апрею к роднику, положил на землю. Зачерпывая горстями воду, выливал ее на лицо девушки. Помогло. Апрея очнулась.

— Где мы?

Конан ответил. Апрея не поверила. Да и где ж тут поверишь! Потому что увидела она такое, что никак не укладывалось в ее представление о Нижнем доме. Впрочем, и киммерийцу подобного видеть прежде не приходилось.

Каменистую поляну шириной в полполета стрелы стеной обступал со всех сторон лес. А в центре поляны стоял цилиндр: светло-коричневый, прозрачный, блестящий в солнечных лучах. Высотой с тот древесный мир, из которого вывалились варвар и девушка, высотой под облака. А в обхвате... Конан и Апрея обошли странное сооружение. В обхвате цилиндр был невелик, обход его занял столько времени, сколько занял у Конана и Симура неспешный круг по внешней дорожке сада с фонтанами и павлинами. Конан и Апрея дотрагивались до поверхности цилиндра, проводили по нему ладонями. Их ладони и пальцы будто бы касались стекла, твердого и холодного. Сквозь светло-коричневые стенки просвечивали словно нарисованные изнутри листья, ветви, высокая трава, — все то, что окружало Конана и Апрею в так называемом Верхнем доме.

— Что это? — прошептала Апрея. В ее широко распахнутых изумлением глазах нарастал испуг. Она, сама того не замечая, вонзила ногти в мужское плечо. — Куда ты меня затащил, перекормыш?! Мерзавец! Убийца! Ненавижу! — Она вцепилась в куртку киммерийца. — Ты меня похитил! Ты, ты все подстроил! Ты убил отца!

Она замолотила кулачками по широкой груди варвара, продолжая кричать вовсе уж что-то нечленораздельное.

«Знаем эти дела», — вздохнул про себя Конан. С женской истерикой он, увы, сталкивался не впервые и знал несколько способов ее лечения. В этом месте и в это время следовало применить «мягкий» вариант. Варвар крепко, так, чтоб та не смогла пошевелиться, обхватил Апрею за плечи, прижал к себе. Лучница потрепыхалась, потрепыхалась, как пойманная птица в ладони, и наконец успокоилась.

Услышав всхлипы, он разжал «капкан». Апрея выскользнула, отвернулась от Конана и, прикрыв ладонями глаза, опустилась на камень.

Плечи ее подрагивали, плач становился все громче.

Конан решил дать ей выплакаться. Только бы после рева она успокоилась и не пришлось бы начинать все сначала. В смысле — переходить к менее щадящим «лекарствам».

Сам он пока надумал осмотреться. Хотя что тут осматриваться! Лес, цилиндр, над головой небо с солнцем и облачками. Про лес, пока в него не зайдешь, ничего не скажешь. А цилиндр — штука явно колдовская, вот и пусть маги с волшебниками в нем разбираются...

— Я и теперь не понимаю, что это был за стеклянный столб с веточками и листочками внутри, и куда подевался весь древесный мир.

— Да? Ну, что ж, тогда попробую объяснить... — Симур зажмурился, как счастливый кот, сложил руки на животе. — Хоть и не просто будет. Да, друг мой Конан, велико многообразие сущего, и имя ему бесконечность.

Конан посмотрел на него с удивлением.

— Ты вроде бы к колдовству отношения не имеешь. Или я ошибаюсь?

— Колдовство — лишь частный случай многообразия возможностей, Конан.

Так, совсем непонятно, выразился Симур и вдруг резво поднялся с табурета. Подошел к полкам с кувшинами.

— Погоди, где ж тут у меня... — Симур перебирал, заглядывая в каждый, пустые глиняные кувшины. — Вот!

Один кувшин оказался не пуст, из него Симур достал свиток, стряхнул паутину.

— Брал как-то с собой на утоление жажды. Думаю, сделаю глоточек вина и немножко почитаю афоризмы Гуслима Линпо «Верблюжья смелость». Скука немыслимая, поэтому запихал в кувшин. А теперь смотри!

Симур, кряхтя, нагнулся, придавил кончик свитка к песку увесистой бронзовой ступкой. И принялся пятиться, разматывая афоризмы Гуслима Линпо. Конану мог со своего табурета любоваться строчками убористого почерка, всякими завитушками и даже небольшими картинками, изображавшими, главным образом, верблюдов. Симур вдруг остановился, дернул бумагу на себя. Свиток, выскочив из-под ступки, начал с шуршанием самостоятельно сворачиваться в трубку.

— Вот таким вот образом, — сказал Симур, скручивая бумагу со своей стороны. — А в некоторых книгохранилищах имеются свитки в несколько лиг длиной. В них вся мудрость мира, в некоторые книги уместилась история всей нашей цивилизации. Но сверни любую — и выходит рулон, который стоймя помещается в углу. И этот наш рулон занимает совсем мало места, войдет даже в самый узкий кувшин, а понаписано тут — месяц разбираться. Одних чернил ушла бочка. И писалось ни один год, судя по всему. Понимаешь?

— Нет, — помотал головой Конан.