Слово - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 95

— Да пусть оно лежит себе, — отмахивался он. — В любом случае мы должны спасти библиотеку. Вот и все, что от нас требуется. Наследник — ты! Ты и решайся.

А тянуть дальше было нельзя. Хранилище следовало проветривать, ухаживать за книгами, поддерживать строго одинаковую температуру, но Степан медлил. Аронов приходил каждый день с утра, приводил с собой двух студентов и уже ящики привез, свалив их во дворе, однако Степан говорил, что сегодня не выйдет, он спешит на работу, к больным, и убегал.

Однажды вечером он нашел в почтовом ящике открытку. Его вызывали в милицию.

Он пришел в милицию на следующее утро. Перед ним выложили несколько фотографий и спросили, не узнает ли он здесь своего отца. На первом снимке, скрючившись, лежал одноногий человек в каком-то тряпье. Лица не видно, только затылок и клок бороды, торчащий из-за шеи. На другом — крупным планом лицо — черное, распухшее, в трупных пятнах. Затем, отдельно, руки, детали одежды, старый деревянный протез.

— Не узнаю, — проговорил Степан. — Нет! Кажется, он… Он! Протез точно его.

Из милиции он вернулся домой, где его уже поджидал Аронов. Степан поздоровался и молча стал собираться в дорогу.

— Ты куда? — удивился хранитель. Труп инвалида был найден в Иркутске, в каком-то подвале пристанционных домов.

— Кажется, нашелся отец… — проронил Степан.

— Живой?

— Мне показали снимки… Я не уверен… На снимках — мертвый…

— Ну, с Богом, — пожелал Аронов.

К концу вторых суток Гудошников-младший вышел на станции в Иркутске и отправился искать городской морг. Уже на его пороге он вдруг остановился, ощутив приступ неведомого раньше страха. Сколько раз он бывал в моргах, анатомических музеях и секционных залах, но ничего подобного не чувствовал. Все казалось само собой: занятия в «анатомке», трупы, мышечные ткани, кишечник, органы кровообращения…

«Не бойтесь запаха и не обращайте на него внимания, — вспомнил он наставление профессора. — Это всего лишь химическое вещество. Запах — это химическое вещество…»

Где-то здесь, за дверью, возможно, лежит его отец и тоже для кого-то не более чем материал для изучения, химическое вещество…

Его окликнули, дернули за рукав, спросили, что нужно.

— Отца ищу, — промолвил он, не видя, с кем разговаривает. — Инвалид, без ноги…

Женщина в черном халате, надетом поверх фуфайки, провела его в ледник, молча указала на трупы, лежащие под серой, смерзшейся тряпкой. Степан, сдерживая дрожь в руках, снял ее и нагнулся над телами. Свет в леднике был слабый, лиц не рассмотреть…

— Можно ведь лампочку посильнее ввернуть! — внезапно раздражаясь, крикнул он. — Ничего не видать!

— Запрещено, — виновато сказала женщина. — Большая лампа тепло дает, куржак от нее делается. Вы не знаете, так не кричите.

Инвалид лежал в середине. Замерзший ком бороды торчал вверх, глаза чуть прикрыты, на щеках — примерзшие опилки…

— Кто там смотрит? — спросил за спиной хриплый женский голос, шаркнула о бетон лопата.

— Отца ищет, — проронила женщина в черном халате. — Инвалида…

Степан осмотрел труп, стер опилки со щеки, тронул руку. Нет, вроде не он. Этот при жизни был щуплым, худосочным, отец же — крепок и широк в плечах. Степан лихорадочно вспоминал приметы отца, особенности его рук — ничего в голову не приходило…

— Не узнаю… — тихо проговорил он.

— Немудрено, — вздохнула за спиной женщина в халате. — Мертвые-то они все на одно лицо…

— Ты что же, парень, одноногого глядел? — хрипло спросила другая женщина. — Так говорили, будто безродный он. На вокзалах жил.

Степан осмотрел культю ноги покойного. Ампутацию сделали лет пятнадцать назад, похоже, в войну. У отца же на месте шва давно образовалась вечная мозоль. Степан помнил точно, специально рассматривал однажды, когда в студенческие годы изучал хирургию. Отец все никак не хотел показывать… У этого же шов целый, наверное, долго ходил на костылях, а протез стал надевать недавно.

— Я, кажись, и сама его видала, — продолжала женщина, шаркая лопатой. — Вроде он милостыню просил, а потом пьяный валялся… Хотя их, одноногих-то, вон сколь стало после войны…

Степан поднял тряпку и осторожно укрыл инвалида. Сомнений не было — это не отец. Но оставалась какая-то неясная горечь и боль, словно этот безвестный умерший вдруг стал ему не чужим, замороженным трупом, а близким когда-то человеком.

Степан вышел из ледника и остановился перед женщинами.

— Ну? — спросила та, что с лопатой. — Не узнал?

— Нет…

— Я же говорю, безродный, — бросила женщина и закурила папироску. — Отдадут теперя его, бедолагу, студентам на изучение…

— Что? — спросил Степан.

— Студентам, грю, пойдет, для практики… — махнула женщина, выпуская дым. — А у тебя что же, родимый, отец пропал?

Гудошников не ответил и вышел из морга. На улице он отдышался, с шумом втягивая морозный воздух. Тошнило и кружилась голова. Несколько минут он размышлял, кусая губы, затем вытер лицо горстью снега и решительно направился в ворота.

В горисполкоме он добился приема у заместителя председателя и коротко рассказал ему об отце и об умершем безродном инвалиде.

— И что же вы хотите? — спросил тот, недоумевая.

— Похоронить хочу, — твердо сказал Степан.

Зампредседателя, пожилой, с болезненным лицом человек, долго смотрел на посетителя, изредка кивая головой, словно подтверждая какие-то свои мысли. Потом взялся за телефонную трубку.

Когда дело с безродным покойным было улажено, заместитель предложил помочь с катафалком и найти рабочих, чтобы выкопали могилу.

— Я все сделаю сам, — бросил Степан и ушел, не прощаясь.

К полудню Степан привез в морг одежду и гроб, отыскал сторожиху, ту самую женщину с хриплым голосом, и отдал ей разрешение на получение тела. Та удивленно смерила Степана взглядом и отступила на шаг.

— Так он же не твой! — сказала она. — Чего ты приехал-то?

— Я вам документ дал? — грубо спросил Степан. — Вот и делайте свое дело.

— Документ дал, — согласилась сторожиха. — Есть разрешение — я, конечно, выдам…

— И еще я вас попрошу, — смягчившись, добавил Степан. — Если можно, обмойте тело и оденьте. — Он подал сверток, где был костюм и сапоги. — Я бы сам мог… Но, говорят, мужчинам не полагается. Надо, чтобы женщины обряжали…

— Сапог-то один назад возьми, — сказала сторожиха. — Зачем ему два?..

Через полтора часа тело инвалида положили в гроб, погрузили и повезли на кладбище. Женщины из морга, не говоря ни слова, сели в машину подле покойного…

Катафалк влился в поток машин на улицах и помчался на окраину города. Степан сидел в изголовье — на сиденье, предназначенном самому близкому родственнику. Он не мог отвести взгляда от лица инвалида, которое вдруг обрело спокойствие, даже умиротворенность.

Сторожиха, всю дорогу ехавшая молча, перед кладбищем вдруг протяжно и гортанно всхлипнула, но спохватилась, прикрыла рот ладонью, пугливо осмотрелась.

Могила была еще не готова. Четверо нанятых Степаном мужиков долбили ломами тугую землю. Степан бросил пальто и взял лопату.

— Родственникам не положено, — остановила его сторожиха.

Степан бросил лопату и сел на свежевыброшенную землю. От мужиков валил пар: тяжелые, льдистые комья земли срывались, катились обратно в яму…

Перед тем как заколотить гроб, Степан подошел к изголовью, прикоснулся рукой ко лбу покойного, затем накрыл лицо покрывалом.

Заколачивали гроб мужики. От звонкого стука в морозной тишине с шумом сорвалась стая ворон, и легкий, игольчатый иней с ветвей деревьев долго еще сыпался на землю…

Два дня после возвращения из Иркутска Степан не выходил из дома. На работе знали о его несчастье и не беспокоили. Ощущение тяжести и вины, мучившее его всю дорогу в поезде, не проходило и дома. Хотелось думать, перебирать в памяти незначительные эпизоды из своей жизни, почему-то вдруг ставшие важными, словно за последние дни в мире, как и в доме, что-то резко изменилось.