Слово - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 79

— Мягко стелешь, мягко, — проворчал Никита Евсеевич.

— Я без всякого подвоха, пришел к тебе за помощью.

— На деньги я оценить не могу, — отмахнулся Гудошников. — Не пробовал. Ищите другого.

— А на деньги и не надо! Ты посмотришь, что за книги, а мы по ценнику определим. Понимаешь, в отделе специалистов не осталось: кто в отпуске, кто в командировке — лето…

Гудошников согласился. Любопытно было взглянуть на незнакомые, вдруг вынырнувшие из толщи веков книги.

Аронов усадил его в «Победу» и повез куда-то в глубь города. Ехать было хорошо, машину покачивало, улицы сверкали витринами, солнце только набирало силу, и в кабину врывалось мягкое по-осеннему тепло. Хранитель заметил приподнятое настроение Гудошникова, похлопал его по плечу.

— Сидишь дома! Погляди, жизнь какая идет!

Никита Евсеевич покосился на него, но промолчал.

Они приехали к новому дому на окраине и поднялись на третий этаж. Дверь открыл хозяин книг — мужчина лет тридцати, с грубоватым, простецким лицом. Гудошникову запомнились его неожиданно голубые глаза. Что-то подкупающее было в них, располагало к доверию, к тихой, задушевной беседе.

Хозяин пригласил их в квартиру и зачем-то выглянул на лестничную площадку, словно хотел зазвать еще кого-то.

— Прошу, прошу, — часто повторял он с улыбкой. — Прошу в эту комнату… Здесь жила мама…

Старообрядцы, перебравшиеся в город, стремились устроить свой уголок в доме, чтобы все там выглядело, как в старину, как у себя в деревне. Гудошников уже бывал в таких домах и каждый раз ощущал прилив жалости к этим людям. Их стремление было настолько сильным, а возможности так бедны, что получалась не деревенская изба, не городская квартира. Так они и доживали, эти старики и старухи, словно подвешенные между небом и землей.

Гудошникову хватило одного взгляда, чтобы определить, что старушка была поморского толка: несколько иконок с лампадкой на стене, на журнальном столике — книги, накрытые выбивной салфеткой, над кроватью, с никелированными головками, восьмиконечный крест из черного от времени, лоснящегося дерева. Постель убогая, тощий матрасец, лоскутное одеяло… Гудошников для верности пощупал — в матрасе солома. За койкой — сундук. «Ором, поди, старуха орала, когда перевозили…»

— Мать-то как звали? — спросил Гудошников.

— Феодосья, — ответил хозяин.

— Ишь ты, а фамилия?

— Аршиновы мы, — по-деревенски ответил наследник, не скрывая любопытства. — Знакомые, что ли?

— Да нет, — проронил Никита Евсеевич. — Была еще одна Феодосья, Морозова… Слышали?

— Безусловно, — почему-то облегченно улыбнулся хозяин. — Мятежная боярыня…

— Ну, показывайте свой товар. — Гудошников нетерпеливо шагнул к журнальному столику.

— Какой это товар? — вздохнул наследник. — Это книги, от матери остались.

— Если продаете — значит, товар, — отрезал Гудошников, сдергивая салфетку. — Книги — книгами, товар — товаром.

Никите Евсеевичу придвинули табурет. Аронов встал рядом. Наследник и шофер «Победы», приглашенный в комиссию как свидетель, замерли позади. Гудошников стал перебирать книги на столике. Рукописных не оказалось. Вернее, был один требник, написанный скорописью в прошлом веке. В основном наследство Аршинова состояло из печатных книг восемнадцатого и девятнадцатого столетий, и лишь несколько было старопечатных. Видно было, что книги собраны случайно, как это зачастую бывало в старообрядческих деревнях. Умирал человек — книги его раздавались родне и знакомым, потом, если были одинаковые, что-то обменивалось, что-то отдавалось в дар, в жертву. И в результате получалась мешанина, редко содержащая что-нибудь ценное. Но обычно среди кержаков всегда находился знающий в книгах толк человек, и все лучшие рукописи уходили к нему, липли, как липнут деньги к деньгам.

— Да… — протянул Никита Евсеевич, закончив осмотр. — Худ твой товар. В базарный день — полушка… Я-то подумал, здесь…

— Это тебе не Северьянов монастырь, — усмехнулся Аронов. — И не двадцать второй год… Ничего, мы и эти возьмем. Если что, в обмен пустим. Получше у нас уже есть, и еще будут…

Хранитель на что-то намекал, но Гудошников не прислушивался и намек его пропустил мимо ушей.

— Как это худ? — забеспокоился наследник. — Старинные книги!

— У старинных книг, парень, тоже своя цена имеется, — бросил Гудошников и встал.

— Не кипятись, Никита Евсеич, — добродушно сказал Аронов. — Чего ты разошелся? Книги возьмем, по двадцать рублей за каждую…

— По двадцать? — удивился наследник. — Ну, простите! Мне за них по сто давали! Я отказывался. Да! Приходил человек и предлагал по сто рублей… А я решил — в библиотеку, государству.

— Может быть, у вас еще что-то есть? — спросил Аронов. — Покажите.

— Есть, — замялся наследник, недружелюбно поглядывая на Гудошникова. — Но дело в том, что они в сундуке мамином лежат. А она куда-то ключи дела… Теперь не спросишь… А ломать — жалко… Может, сломаем, а? Замок можно потом наладить, я слесаря приглашу… Там точно книги лежат. С детства помню, три штуки.

— Ну, я пошел, — сказал Гудошников, направляясь к двери.

— Погоди, Никита Евсеич! — растерялся Аронов. — Я же тебя в комиссию взял. Без тебя никак нельзя… Акт подписывать…

— Можно! — рубанул Гудошников. — Можно и без меня! Ломайте тут, продавайте, покупайте! А я пошел. — Он толкнул дверь, но вернулся и вплотную приблизился к наследнику. — А ты, парень, продавай! Да торгуйся, а то обдурят! Объегорят! Сундук тоже продай! Постель, крест вон тот! Он купит! — Гудошников ткнул пальцем в Аронова. — А не купит, так эти шмотки свою цену наберут. Все равно продашь!

Никита Евсеевич громыхнул дверью и заковылял по лестничной площадке. Возле самых ступеней у протеза вдруг отказал фиксатор, и Гудошников чуть не полетел вниз. Он заказал этот протез недавно, соблазнился. Его можно было сгибать, когда садишься, удобно, да и приличный он с виду, в ботинке. Такие стали делать после войны. Но вот надо же — полетел фиксатор! Ухватившись за перила, Гудошников сел на лестнице и стал ковыряться в шарнирном устройстве.

— Куда ты, Никита Евсеич? — испуганно спросил Аронов, устремившись за Гудошниковым. — Договорились же!.. Ты одичал совсем, что ли? Человек не к спекулянтам пошел — к нам. Его дело: продавать — не продавать…

Никита Евсеевич вдавил пальцем собачку фиксатора, сплюнул и запрыгал по ступеням…

А день двадцать девятого августа продолжался и не достиг еще и середины.

У калитки своего дома Никита Евсеевич увидел прогуливающегося человека и сразу узнал его — коллекционер Незнанов. Тот самый Незнанов, у которого во время войны пострадала коллекция икон и который теперь собирал старинные музыкальные инструменты и колокольцы.

Увидев Незнанова у калитки, Гудошников обрадовался. После того что было в комнате староверки Феодосьи, ему захотелось поговорить с кем-нибудь, облегчить душу. В такие минуты он часто вспоминал свою жену Сашу и горевал…

Никита Евсеевич позвал Незнанова в дом, усадил в кресло, где недавно сидел Аронов, а сам пошел согреть чаю. В минуты сильного волнения и гнева у него неожиданно пробуждался аппетит. Он и на дыбе висел, а глаз от каравая отвести не мог и страдал оттого, что кудрявый втихомолку уминает его хлебушек.

— В каких палестинах бывал? — осторожно спросил Незнанов. — Пришел — нету тебя…

— Не спрашивай, в таких палестинах! — отмахнулся Гудошников. — Век бы там не бывать!

— Кто это тебя так накалил с утра?

— С утра-то не калили… Это сейчас только, — Гудошников вернулся в кабинет с колбасой и хлебом. — Ты не знаешь, что делается с людьми, а? Посмотрю — страшно мне… Святого-то ничего не остается.

— Да, — согласился Незнанов и поерзал в кресле. — Раньше хоть Бога боялись, а теперь народ смелый, уверенный…

— Это хорошо, что уверенный. Не о том я, — Никита Евсеевич откусил колбасы, пожевал. — Уверенность эта не в ту сторону идет. Глянул я сегодня на Аронова и, знаешь, будто понимать его стал. Ох, не зря он торопится скорей-скорей собрать, что есть, что еще можно в хранилище под замок упрятать. Подальше спрячешь — поближе возьмешь… — Гудошников перестал есть, задумался, подошел к окну. Незнанов, сложив сухонькие руки на коленях, ждал. — Я вдруг подумал: а ведь и надо прятать! Аронов-то не из-за прихоти какой рукописи в склеп толкает, не-ет! Он чует, пропадут книги, так и развеются дымом…