Слово - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 77

— Стой! Хватит! — Гудошников пристукнул кулаком. — Старыми словесами… Старыми! Если автор предлагает начать повесть старыми словесами, значит, были и новые, так?

— Да, по логике так.

— Ну вот, отсюда и надо плясать, от этой печки… В то время еще существовала литературная традиция, эти старые словеса. И манера своя была, и стиль, и образы… Автор «Слова» был продолжателем этих традиций, приверженцем их. Потому он и Бояна вспоминает с первых строк и о старых словесах упоминает. Он был не одинок, он только отъединил свое произведение от других, сам, умышленно. И будто бы вызов бросил новым словесам. Он отделил «Слово» в самом его начале, чтобы не путали его с новой традицией… Потому оно до сих пор и выделяется среди всех остальных! Потому мы сейчас и удивляемся и не можем его в один ряд со всеми поставить. А его и не нужно ставить. — Гудошников, забыв о чае, достал из мешочка траву и стал мять ее в руках. Пестрая труха медленно осыпалась на пол. — «Слово» — оно как последний солнечный луч перед закатом: посветило и ушло за горизонт. Его нужно рассматривать отдельно, и слышать надо отзвук дохристианской литературы! Это же целая эпоха! Эпоха!.. А мы от чего меряем древнерусскую литературу? А иногда и культуру вообще? Да от христианства же! — Он рассыпал остатки трав, отряхнул руки. — Давай чай пить!

Несколько минут они сидели молча, занятые чаем. Сердито посапывал чайник на плитке, пахло полем, покосом.

— Ты заметила: в «Слове» о Боге и не поминается. Что есть в конце, так это уже более поздняя доработка, приписка… Ум и чувства автора «Слова» еще не были засорены христианской культурой. Он от нее умышленно отгораживался. Потому мы сейчас и восхищаемся!.. Нам радоваться надо, что «Слово» дошло до нас почти без христианской редакции. А вот «Повести временных лет» не повезло: ее, пожалуй, сорок раз редактировали… Боян-то — кто? Язычник, внук Велеса… — Гудошников перевел дух, взглянул на собеседницу: —?Ну, что молчишь?

— Я слушаю, — прошептала Таня. — Нам на лекциях говорили, что христианство послужило толчком к развитию литературы на Руси… И письменности…

— Я с этим согласен: послужило… Но мы привыкли учитывать лишь то, что послужило, а что взято и уничтожено — никто не считал и не считает. Христианство увело развитие древнерусской литературы по другому руслу, по тому, которое было выгодно религии. И неслучайно много литературных памятников эпохи христианства сохранилось. Вера-то книжная, книги береглись. И наоборот, еретические сочинения уничтожались. Народ слишком вольный был, непокорный. Почему нас «Слово» притягивает, завораживает? А человек в «Слове» — вольный! Сильный там человек, красивый! Он как горностай, как сокол под облаками! Он там с природой говорит как с ровней. И голос у человека сильный! «Девицы поют на Дунае — вьются голоса через море до Киева!» А христианству надо было этого человека в церковь загнать, в теснину, на колени его перед Богом поставить, с червем земным сравнять, адом напугать… Помните «Житие Александра Невского»? Это был русский человек, но каким же его христианство показало?.. Каким ему нужно было, таким и показало. А как бы воспел его Боян, соловей старого времени? «…скача по мысленному древу, летая умом под облаками, свивая славу обоих половин этого времени, рыща по тропе Трояна через поля на горы…» — Он помолчал, одним глотком допил чай и со стуком поставил стакан. Таня вздрогнула. — Но — увы! — «Слово» одиноко! И о Невском уже некому было сказать старыми словесами…

Он круто развернулся и похромал в кабинет.

— Я не совсем вас поняла, — проронила Таня, ступая следом. — Но я потом все обдумаю и…

— А все и не надо понимать, — на ходу бросил Никита Евсеевич, — сначала надо больше чувствовать… Понятие потом само придет. Я и говорю тебе: рано за «Слово» браться. Ты думай о нем и молчи. Как только созреешь, от ветки отпадешь — тогда говорить начинай.

— А как же с уроком? Я же хотела провести урок…

— И проводи! — Гудошников обернулся. — Как задумала, так и делай.

— Я им хотела показать…

— Показать? А почему бы и не показать? Обязательно показать! — Он взял ключи из ящика стола и решительно направился к двери хранилища. — И не только показать — дать пощупать. Как говорят: русский глазам не верит… — Он отомкнул замки, распахнул дверь. — Проходи сюда!

Таня робко шагнула через порог, остановилась.

— Смелей! — Гудошников открыл шкаф, наугад вынул книгу в черном кожаном переплете. — На! Показывай! Кержаки, знаешь, как говорят? Книга жива, пока ее читают. Бросили читать — и книга погибла.

— А мне говорили… Я пошла в библиотеку, — вдруг заволновалась Таня. — А мне сказали… Там книги не дают на руки… Я просила… Сказали, и вы не дадите…

— Как не дам? Дам! — Он вынул еще одну книгу из другого шкафа. — Вот еще одна, старопечатная. Тоже покажи… Стой-ка, а ты читать-то их прочтешь? Сама?

— Мы учили в институте… — растерялась Таня. — Я немного читаю, трудно, правда…

Гудошников порылся, достал книгу без переплета.

— Вот тебе букварь, учись.

— Спасибо…

— Это тебе спасибо… Только береги, понятно? Проведешь урок — вернешь.

— Вы не волнуйтесь! Я сберегу! Я буду…

— Ты погоди, — прервал ее Гудошников. — Ты как собралась «Слово» им читать? В переводе?

— В переводе…

— Читай на древнерусском. Выучи и читай. Надо, чтобы они слово не только видели и щупали книгу, надо, чтобы слышали… Время еще есть, целых два дня до первого сентября. Успеешь.

Он запер хранилище, спрятал ключи.

— А можно, я не одна приду? — вдруг спросила Таня. — У меня друг есть…

— Приходите, — разрешил Гудошников. — Хоть друга, хоть подругу веди…

Гостья бережно уложила книги в портфель, замялась.

— Иди-иди! — сказал Гудошников. — Не бойся, у тебя получится. Только старайся.

И лишь когда она вышла из дома Гудошникова и направилась к калитке, глядя в окно, Никита Евсеевич вспомнил, откуда он знает эту девчонку. Жаром обдало голову, заныло сердце…

Перед глазами стояла живая Александра Алексеевна, Саша, и тянулся куда-то в бесконечность коридор Олонецкой школы…

Она ждала его до последнего часа. Все надеялась, что он вдруг придет и решит, что делать, хотя понимала: откуда же ему взяться в окруженном городе?.. Решила сама: Степана отправила на «большую землю» и пошла токарем на оборонный завод. Потом тяжело заболела. Никто тогда не ставил диагнозов. Диагноз был один — голод и холод.

Александру Алексеевну нашли уже мертвой, скрючившейся под тремя одеялами, в пустой, давно не топленной квартире.

В комнате, где она была, хранилось около шестисот томов книг, собранных Гудошниковым.

Книги, когда их умело жечь, горят жарко и долго.

Но и тягостные воспоминания о Саше не смогли омрачить его настроения в тот день двадцать девятого августа тысяча девятьсот шестьдесят первого года.

Притворив за гостьей дверь, Гудошников сел за стол, но работать больше не хотелось. Он решил ответить на письмо из Ленинграда, в котором просили прислать каталог его собрания. Подобных писем приходило много: из научных библиотек, от ученых-специалистов по древнерусской литературе, из музеев и от коллекционеров. Чаще всего Никита Евсеевич затевал переписку с просящими, в свою очередь спрашивая, что конкретно сделано корреспондентом для поиска и спасения древностей. А сделано было ими мало, поскольку писали больше люди молодые, только-только начинающие заниматься наукой. В этом случае Никита Евсеевич подробно излагал им свои мысли насчет активизации действий и предлагал реализовать их. Обычно после этого корреспонденты замолкали и пропадали для Гудошникова навечно.

Однако написать письмо в тот день ему не удалось.

Следующим гостем оказался сосед Сухоруков, у которого весной Никита Евсеевич нечаянно застрелил кобеля. Хилый на вид, но еще крепенький этот человечек прошел в переднюю, вежливо поздоровался.

— Вам пенсию за этот месяц не приносили? — спросил он.