Слово - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 70

«А что, — подумал он. — Пока его сиятельство в отъезде, тут можно хорошо пожить. Сколько нынче война будет? До Покрова, ну, до Рождества. А там Кутузов силу соберет и погонит француза… Время вон сколь! Может, ей, француженке-то, предложение сделать? А то поискать попа, да чтоб сразу и обвенчал… Хоть один-то поп на Москву остался, поди…»

Гувернантка тем временем уже не стонала, она сидела в кресле, вцепившись в толстую старинную книгу. Кузьма подошел к француженке, наклонился так, что коснулся ее шелковистых волос, и вновь ощутил головокружительный запах.

— Что там писано-то, в книге? — внезапно робея, спросил он. — Экое чудо — книги… Кто ни приедет к его сиятельству, так все эту книгу глядят, из рук не выпускают. И всё говорят, говорят… Особы такие, а вокруг книги, как дети малые…

Волнуясь и путая языки, она принялась объяснять Кузьме, но он ничего не понял, потому что не в силах был оторвать взгляда от ее лица.

И тут в голову Кузьме ударила шальная мысль. Он бережно взял гувернантку под тонкую ручку и повел в глубь дома. В одной из комнат он распахнул шкаф с женскими платьями и стал перебирать их, подыскивая, что бы подошло француженке. Остановился на белом бальном платье с огромным, шарообразным подолом.

— Ну-ка, примерь, — распорядился он. — В черном-то тебе ни к лицу…

Округляя глаза, с испугом, но и с желанием (это от Кузьмы не ускользнуло! Желание у женщин можно только по глазам и определить. Они могут нос морщить, а глаза выдают…) гувернантка взяла платье и прикинула на себя.

— Хорошо, — определил Кузьма. — Ты переодевайся, а я пойду тоже… — он показал на халат, из-под которого торчала нательная рубаха. — Жди этих французов…

Он оставил ее одну и побежал в графские покои. Там Кузьма разыскал не увезенный его сиятельством мундир обер-прокурора, лосины и тончайшие хромовые сапоги. Торопливо сбросив одежду, он натянул узкие замшевые штаны, шелковую сорочку и влез в мундир. Только сапоги не подошли. Не лезла в хром солдатская, разбитая дорогами нога Кузьмы. В это время по коридору раздался стук каблучков и шорох юбок. Кузьма торопливо натянул свои сапоги и предстал перед француженкой в полном параде.

— О! — смеясь и прогоняя испуг, который преследовал ее в коридоре, воскликнула она. — Мсье обер-прокурор!

Он тоже что-нибудь сказал бы, но сперло дыхание. Перед ним стояла барыня, каких можно было увидеть только на старых картинках в графском доме.

Гувернантка подхватила его под руку и повлекла к зеркалу. Остановившись перед ним, так, что они оба отразились в нем, она вскинула голову и замерла. Кузьма глядел в зеркало и не узнавал себя: рядом с француженкой действительно стоял обер-прокурор, только молодой, стройный и сильный.

Она принялась учить его танцевать, показывала простые па, но, так и не добившись толку, просто кружила одна по огромному залу, где проходили графские балы, кружила, откинув голову и голую до плеча руку, а он стремился поймать француженку, настигал в кружении, но не ловил, потому что вся красота и колдовство — всё было в этой ее неуловимости…

Она смеялась тоненько и счастливо, будто колокольчик или простая солдатская флейта. Он тоже, кажется, смеялся, но не чувствовал и не помнил этого.

Потом он все же кружил ее, подняв над собою, и она, широко разбросав руки, ощущала, что в любой момент может взлететь высоко-высоко, словно птица. И, пожалуй, она взлетела, потому что сияющий круг люстры то приближался, то отдалялся вновь…

Голова продолжала кружиться и утром, когда Кузьма очнулся от сна и ощутил нежный запах духов и легкое дыхание на своей груди. Он бережно разбудил гувернантку и, подхватив на две громадные ладони ее невесомое тело, поднял над головой, ощущая неведомую ему свою силу и поражаясь красоте француженки.

— Пора вставать, — сказала она, когда он опустил ее, и поцеловала шрам на его груди. — Мсье, вы меня слышите?

Он ее слышал и чувствовал, но не хотел шевелиться…

А день уже занялся и полыхал над городом, озаряя улицы и крыши домов.

В растворенное окно вдруг пахнуло дымом, послышались голоса и грохот сапог на мостовой. В дверь застучали прикладами, потребовали открыть, Кузьма наскоро оделся, схватил пистолеты, метнулся к окну.

На улице стояли солдаты Наполеона. Заметив Кузьму, они заговорили вразнобой, замахали руками. Кузьма понял одно: солдаты требовали немедленно отдать им все золото, драгоценности и шубы, которые есть в доме.

— Мсье! Отдайте им все, что они просят! — зашептала француженка. — Иначе они ворвутся в дом!

— Но его сиятельство все увезли, — развел руками Кузьма

Она торопливо сорвала с себя перстень, сняла серьги с камешками и золотой нательный крестик на цепочке.

— Вот все, что у нас есть! — крикнула она по-французски. — Возьмите!

Один из солдат подставил шапку, другой весело засмеялся, разглядывая женщину в окне.

— О! Русская красавица! Позвольте поцеловать вашу ручку, мадам!

— Давайте еще! — заорали остальные и замахали руками. — Или мы возьмем сами! Давайте!

— У вас, мсье, были деньги, — снова зашептала она. — Отдайте им. Пусть уйдут.

Кузьма принес кошель с серебром и несколькими золотыми, развязав его, сыпанул на головы солдат.

— Хватайте, собаки! Свинцом бы вас, а не серебром!

Французы собрали деньги, но на этом не успокоились, наоборот, закричали, что в этом доме навалом золота и серебра, и устремились к парадному. Напрасно француженка кричала им, что они отдали последнее, что все золото и драгоценности увезены владельцем дома. Ее не слушали и пытались выбить дверь прикладами ружей. Кузьма взвел курок и уже хотел выстрелить по наступавшим, но в это время откуда-то появились еще солдаты и бросились на первых. Завязалась схватка, в ход пошли сначала кулаки, затем приклады и штыки — Разгуляй обагрился кровью неприятеля. Пользуясь случаем, Кузьма выпалил в свалку из обеих пистолей. Часть из тех французов, что были первыми, побежала, двое остались лежать на мостовой. Соотечественники вывернули их карманы, вытрясли деньги и драгоценности, но уходить не спешили.

— Золото! — заорали они. — Драгоценности!

И бросились к парадному. Двери были крепкими и толстыми, солдаты изломали о них ружья и принялись рубить палашами. Кузьма выстрелил из ружья — француженка подала ему другое. В ответ по окнам ударило сразу несколько выстрелов, Кузьма зарядил ружья, выглянул: французы разделились, человек шесть куда-то побежали. Остальные начали стрелять в окна. Скоро на мостовую Разгуляя выкатили пушку и начали наводить ее на парадное.

— Мы погибли! — сказала француженка, но без страха, с горящими глазами.

— За мной! — скомандовал Кузьма и повлек ее в кабинет.

Грохнул пушечный выстрел, двери сорвало с петель, разворотило баррикаду. Кузьма выстрелил на бегу в солдат, уже показавшихся в дверном проеме и, втолкнув француженку в кабинет, запер двери. Французы уже были в доме, грохотали сапогами по коридорам и лестницам.

Не опуская пистолета, направленного в сторону дверей, Кузьма обнял женщину, прижал ее к своей груди. Но француженка отпрянула и, сорвав штору с окна, стала складывать в нее книги. В этот момент в двери забарабанили, и Кузьма выстрелил.

Но тонкая кабинетная дверь уже не могла спасти защитников дома. От ударов прикладами запор оторвался, и солдаты ринулись было в комнату, но Кузьма разрядил в них оба пистолета и принял из рук своей француженки другие. И еще два солдата остались лежать на пороге. Неприятель отступил.

— Держимся! — крикнул Кузьма ободряюще. — Не позволим грабить наше добро!

В этот миг он ощущал себя сиятельным графом, обер-прокурором, и был им! Все, что находилось в этом кабинете, принадлежало только ему, и никто бы в целом мире, даже сам граф Алексей Иванович, не смог бы сказать, что это не так.

Потом в комнату влетел зажженный факел, вспыхнула портьера и драпированная стена, француженка заметалась, стараясь сбить пламя, Кузьма же разряжал пистолеты в наседавших солдат, лихорадочно, оглядываясь назад и боясь хоть на мгновение потерять из виду свою соратницу. Но вот кончились заряды, и Кузьма, перехватив алебарду за древко, начал отступать в глубь кабинета, прикрывая собой француженку. Пламя уже охватило драп, тяжелые портьеры, метнулось к бумагам на шкафах…