Слово - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 58

Гудошникова подбросило, затрясло. Он никак не мог сладить с руками, чтобы пристегнуть протез. В памяти встало лицо бандита из недобитых беляков, упущенного им с острова. Лицо это запомнилось. Он видел его с дыбы. Офицер все время поднимал голову вверх, разговаривая с ним. Но откуда же ему было знать его фамилию?

— Один из тех трех был убит вами, другой сдался, — продолжал гость. — А третий благополучно уплыл с острова на лодке…

— Значит, его фамилия Каретников? — спросил Гудошников.

— Да, бывший поручик Каретников… Лихая и дурная голова!

— Где он? — выдохнул Никита Евсеевич.

— Далековато, — улыбнулся пришедший, изучая взглядом Гудошникова. — Сейчас во Франции. Велел кланяться и поблагодарить за сговорчивость и документы. Они ему очень помогли, когда он переходил границу. Просил простить его за неприятности, что доставил вам в каменном сарае у Северьяновой обители.

Гудошников наконец пристегнул протез, расправил штанину и сцепил руки, чтобы унять дрожь. Напоминание о бежавшем офицере возбуждало в нем желание прыгнуть в седло и выхватить шашку. Он мог забыть подробности жизни в Северьяновом монастыре, но только не этого человека.

— Теперь, конечно, Каретников стал не тот, что был тогда, на острове, — спокойно продолжал гость. — Раскаивается, терзает себя… Согласитесь, прошло много времени, появилась возможность переосмыслить свою прошлую жизнь… Тем более вдалеке от родины, от отечества. Беда в том, что человек несовершенен, и раскаяние приходит с опозданием. Но уж лучше поздно, чем никогда, верно, Никита Евсеевич?

— Что ему нужно? — процедил Гудошников.

…Покинув остров и добравшись с книгами до Петрограда, Гудошников явился в ЧК и все подробно рассказал о событиях, происшедших в Северьяновом монастыре. То же самое он рассказал и чекистам в Печоре, когда пришел, чтобы выправить себе документы. Из Печоры тогда делали запрос в Москву и в Олонец — Муханову, который подтвердил личность Гудошникова. Никите выправили документы, и он уехал. В петроградской ЧК возник спор, а точнее, разбор ситуации, происшедшей в каменном сарае на острове. Его не спрашивали, почему он отпустил бандита, а словно взвешивали значимость совершенного поступка: следовало отпустить бандита либо же надо было пожертвовать книгами, но уничтожить врага? Поскольку в этом споре победитель не выяснился, Гудошникова мягко пожурили (все-таки герой Гражданской войны!) и предупредили, чтобы впредь бандитов не щадил…

— Каретников поручил мне щекотливое дело, — сказал гость. — Он хотел бы купить ваше собрание древнерусских книг, все целиком. О цене поручил договориться мне. Но я думаю, мы с вами сойдемся.

Смысл доходил туго, как смысл любой наглости. И так же обезоруживал.

— Было время, когда Каретников мог получить рукописи задаром, — не спуская взгляда с Гудошникова, продолжал гость. — Да разве знаешь им цену, когда тебе всего двадцать пять, а тут где-то спрятан гроб тридцати пудов чистого серебра… Отвлекся несколько… А в результате остался ни с чем. Каретников же большой любитель памятников русской культуры, у него прекрасное собрание русских живописцев… Сами понимаете — чужбина, тоска по родине. Хочется иметь в руках хоть малую частичку родной землицы, чтобы чувствовать себя русским человеком.

Кому, как не Гудошникову, было знать, что означало это предложение? Последнее время белоэмиграция любой ценой стремилась заполучить и вывезти из России исторические и культурные ценности. И вывозила. В зарубежной печати все чаще появлялись статьи об исследовании рукописного наследия Древней Руси, в России же такие публикации были тогда редкостью. За рубежом писали о гибели собраний и библиотек во время революции и после нее, когда началось движение пролеткульта. В сознание людей усиленно вколачивалось, что история Русского государства и культура его народа интересует только белую кость, оказавшуюся на чужбине, а варвары-большевики, захватив власть в России, уничтожают ее и вытравливают из сознания народа.

Таможенники изымали из багажей иностранцев и граждан России все предметы искусства, однако все-таки существовали каналы, по которым памятники литературы и живописи официально и неофициально перевозились за границу. Белоэмигранты во что бы то ни стало пытались лишить русский народ его исторического прошлого, обрубить корни, связывающие Советскую власть с историей Руси и России. Тем самым превратить ее народ в стаю, не помнящую своего происхождения и своей истории. Не мытьем, так катаньем, не интервенцией, так духовным разложением изнутри, не разом, так медленно — за многие, многие годы.

«Любитель» памятников русской культуры жег костер из рукописных книг, чтобы накалить шомпол для пытки. Чудовищно!

«Значит, этот гость, — думал Никита Евсеевич, — связан с белоэмиграцией, с недобитым его мучителем Каретниковым. А каков наглец! Заявился в открытую с таким предложением, словно тоже, как в соляном монастырском складе, готов, если что, и на дыбу вздернуть. И сидит, будто не в Ленинграде, а в Париже!»

— Я думаю, цену большую вы просить не станете, — говорил гость тоном делового человека. — Все-таки книги эти по закону принадлежат государству, и вы их, мягко говоря, пользуясь случаем, присвоили. Я вам предлагаю три тысячи советскими рублями, это немало.

— Мало, — пробормотал Гудошников.

Маузер лежал в ящике стола, он был не заряжен. Гудошников припоминал, куда засунул патроны, и теперь осторожно двигал ящиками стола. Ага, вот они!.. Он совсем успокоился. Визит столь неожиданного гостя становился понятным и цели его ясны. Видно, на роду написано драться всю жизнь. А может быть, это естественно, когда речь идет о спасении зримых частичек народной истории?

Пряча руки под стол, Гудошников стал заряжать маузер. Вспомнилось, как он пытался достать его из кармана шинели там, в сарае. Обстановка была схожей… Едва щелкнул приемник «магазина», как гость выпрямился в кресле и холодно произнес:

— Мне ваши штучки известны. Вы прекрасно стреляете. Но уберите оружие. В вашей ситуации оно не поможет. Это вам не каменный сарай на острове и не двадцать второй год.

— Спокойно, не дергайся, — тихо сказал Гудошников и, загнав патрон в ствол, уже не скрываясь, набил «магазин». — Хватит того, что я ту сволочь живым отпустил.

По своему отношению к оружию интеллигенция того времени четко делилась на две категории: одни им пользовались, другие отрицали его и боялись. Гудошников был интеллигентом, но интеллигентом, умеющим постоять за себя, а если необходимо, то и силой оружия…

Он боялся одного: в кабинет могли войти жена или сын и перепугаться. Поэтому говорил вполголоса:

— Если вы сейчас сделаете то, что задумали, — холодно и спокойно проговорил гость, — и если я не вернусь сегодня к назначенному часу домой, управление НКВД получит письмо о вашем предательстве и сотрудничестве с врагами республики. То же самое случится, если вы откажетесь принять предложение Каретникова о продаже вашего собрания. Призовите на помощь ваше благоразумие, Никита Евсеич. Вы помогли бежать за границу матерому преступнику, бывшему офицеру карательных войск Каретникову, снабдив его своими документами. А теперь живете и прикрываетесь званием героя гражданской войны.

— Руки на стол, — сказал Гудошников. — Сидеть спокойно.

Гость положил руки на стол. Несмотря на внешнее спокойствие, его руки подрагивали.

— Не сомневайтесь, письму поверят, — продолжал гость. — Иначе бы я не пришел к вам. Что вы думаете, я сумасшедший — идти к вам с таким предложением без надежной гарантии?.. Даже если вы сдадите меня чекистам, меня тут же отпустят… У вас нет улик, а разговора между нами просто не было. Но потом пострадаете не только вы, а и ваша семья, сын…

— Встать! — заорал Гудошников. — Встать, собака!

Гость медленно встал, поправил манжеты, отряхнув рукав пиджака.

— Вы напрасно поднимаете шум, — предупредил он. — Это вам обернется бедой, пожалейте жену и сына.

Александра прибежала на крик и замерла на пороге.