Драконье крыло - Уэйс Маргарет - Страница 75

Они поднимались все выше и выше, приближаясь к тверди, которая висела над ними, словно гигантское ожерелье. Вокруг не было видно никаких островов, не то что огромной страны, в которой живут искуснейшие из человеческих магов.

Воздух становился все холоднее. Они натянули на себя все теплые вещи, что нашлись на корабле, и все равно никак не могли согреться. Экипаж начал ворчать, что этот полет – чистейшей воды безумие, что они тут все либо погибнут от холода, либо заблудятся в небесах, не сумеют найти обратной дороги и умрут с голоду.

Прошло еще несколько дней. Вокруг не было никаких признаков жизни, припасы кончались, холод сделался почти невыносимым, и в один прекрасный день капитан Ботар-эль спустился к «гостям», чтобы сообщить, что он переменил решение и отдал приказ спускаться вниз, в Срединное царство.

Пленники сгрудились у огненного горшка, закутавшись во все одеяла, что у них были. Гег был еле жив – то ли от холода, то ли от перемены давления. Капитан не мог понять, почему он вообще еще жив (это знал один Альфред, но он благоразумно помалкивал).

Ботар-эль открыл было рот, но тут сверху донеслись крики – звали капитана.

– В чем дело? – спросил капитан, выбежав на мостик. – Вы что-то видели?

– Еще бы! – ответил побледневший мичман. – Посмотрите сами, капитан!

Глава 44. ЧЕРНЫЙ ЗАМОК, ВЕРХНЕЕ ЦАРСТВО

Eридаль стояла у хрустального окна. Вид за окном был великолепный. Опаловые стены переливались на солнце, как бы соревнуясь с радужными сводами магического купола; служившего небом Верхнему царству. Под стенами лежал тщательно ухоженный парк со скульптурами. Дорожки в парке были усыпаны мраморной крошкой и самоцветами. Красота была такая, что дух захватывало. Но Иридаль давно уже не обращала внимания на красоту. Само ее имя, «радужная», казалось ей насмешкой. Мир для нее был серым и мрачным, как название замка.

– Жена! – окликнули ее сзади.

Иридаль вздрогнула. Она думала, что в комнате, кроме нее, никого нет. Она не услышала мягкого шлепанья туфель и шороха шелкового одеяния, которые обычно предупреждали ее о приближении мужа. Он уже много лет не появлялся в ее комнате. Иридаль обдало холодом. Она со страхом обернулась к нему.

– Что вам нужно? – Она невольно плотнее запахнула платье, словно тонкая ткань могла защитить ее от Синистрада. – Зачем вы явились сюда? Это моя комната!

Синистрад окинул взглядом постель с легкими занавесками и кисточками на углах балдахина, шелковые простыни, благоухающие лавандой, – Иридаль каждое утро усыпала постель лепестками и бережно стряхивала их вечером.

– С каких это пор муж не может войти в комнату своей супруги?

– Оставьте меня!

Холод, сжимавший сердце Иридаль, казалось, сковал ей губы – она говорила с трудом.

– Не беспокойтесь, сударыня. Я десять лет не приходил сюда за тем, чего вы так боитесь, но сейчас пришел не за этим. Подобные забавы претят мне не меньше, чем вам, – они уподобляют нас животным, совокупляющимся в своих вонючих норах. Однако это приближает нас к предмету нашей беседы. Наш сын возвращается.

– Наш! – воскликнула Иридаль. – Это ваш сын! Я не имею к нему никакого отношения.

– Вот и прекрасно, – сухо усмехнулся Синистрад. – Я очень рад, что вы так думаете, моя дорогая. Надеюсь, вы не забудете об этом, когда мальчик будет здесь, и не станете вмешиваться в наши занятия.

– А разве я могу чем-то вам помочь?

– Не изображайте страдания, вам это не идет. Не забывайте, я все ваши уловки наизусть знаю. Вы будете вздыхать, плакать, потихоньку обнимать мальчишку, думая, что я не увижу. Предупреждаю вас, Иридаль, я увижу все! У меня и на затылке глаза имеются. Мальчик – мой. Вы сами только что признали это. Не забывайте же об этом!

– Плакать! Не бойтесь, сударь, плакать я не стану. У меня давно не осталось слез.

– «Не бойтесь»? Я ничего не боюсь, и меньше всего – вас, дорогая женушка!

– насмешливо ответил Синистрад. – Но вы можете помешать мне, смутить мальчика. А у меня нет времени на все эти глупости.

– Так почему бы не запереть меня в темницу? Я уже и так живу словно в тюрьме!

– Я подумывал об этом, но решил, что, если запретить мальчику видеться с матерью, он может проявить к ней нездоровый интерес. Нет, будет куда лучше, если вы будете мило улыбаться ему. Пусть он поймет, какое вы слабое, безвольное существо.

– Вы хотите, чтобы он презирал меня! Синистрад пожал плечами:

– Это не обязательно, дорогая. Лучше всего, если он вообще не будет думать о вас. Кстати, у меня, по счастью, есть способ заставить вас вести себя прилично. Заложники. С ним прибудут три человека и гег. Можете гордиться, Иридаль: у вас в руках целых четыре жизни!

Иридаль побледнела. Колени у нее подогнулись, и она рухнула в кресло.

– Я всегда знала, что вы низко пали, Синистрад, но вы никогда не опускались до убийства! Я не верю, что вы пойдете на это!

– Ну, не совсем так. Это вы думаете, что я никогда не опускался до убийства. Вы меня просто плохо знаете. Всего хорошего, сударыня. Я позову вас, когда придет время встретить нашего сына.

Он поклонился, прижав руку к сердцу. Это был традиционный жест прощания с супругой, но Синистрад даже его сумел превратить в насмешку. Раскланявшись, он удалился.

Иридаль трясло. Она сжалась в кресле, глядя в окно сухими глазами…

– …Отец говорит, что вы дурной человек. Юная Иридаль стояла у окна отцовского дома и смотрела на улицу. Рядом с ней, почти касаясь ее, но не переступая границ дозволенного, стоял молодой мистериарх. Он был красив, как злодей из сказок, что рассказывала Иридаль ее нянька: гладкая белая кожа; прозрачно-карие глаза, которые, казалось, хранили множество тайн; улыбка, обещающая открыть эти тайны тому, кто сумеет расположить его к себе. Черная ермолка с золотой каймой (знак того, что Синистрад достиг Седьмого Дома – высшей степени среди магов) острым углом спускалась к переносице. Эта ермолка придавала ему особенно мудрый вид и сообщала его чертам выразительность – иначе лицо Синистрада могло бы показаться бесцветным, оттого что у него не было ни бровей, ни ресниц. Он родился безволосым.

– Ваш отец прав, Иридаль, – мягко ответил Синистрад. Он коснулся ее волос

– единственная вольность, которую он себе позволял. – Я дурной человек. Я этого не отрицаю.

В голосе Синистрада слышалась меланхолия, от которой сердце Иридаль растаяло, как таяло ее тело от одного его прикосновения.

Она повернулась к Синистраду, сжала его руки и улыбнулась ему.

– Нет, любимый! Пусть весь мир говорит, что ты плохой, – это оттого, что они тебя не знают! Одна я знаю, какой ты на самом деле.

– Но я в самом деле плохой, Иридаль, – сказал он мягко и серьезно. – Я говорю тебе это теперь, чтобы ты после не упрекала меня за это. Выйдя за меня, ты обвенчаешься с тьмой.

Он наматывал на палец прядь ее волос, притягивая Иридаль все ближе и ближе. Его слова и серьезный тон, которым он говорил все это, причиняли боль сердцу Иридаль, но это была сладкая боль. Тьма, что висела над ним – мрачные слухи, мрачная репутация среди прочих мистериархов, – придавала ему некий романтический ореол. А Иридаль прожила на свете всего шестнадцать лет, и жизнь ее была такой серой и прозаичной! Матушка ее умерла, и Иридаль жила с отцом, который души в ней не чаял. Воспитывала ее старая нянька. Отец не хотел, чтобы суровые ветра жизни касались его нежной дочери, и потому держал ее взаперти, в мягком коконе любви и заботы.

А теперь из этого кокона вылупилась яркая, блестящая бабочка, и ее слабые крылышки принесли ее прямиком в паутину Синистрада.

– Если ты плохой, – сказала Иридаль, обвивая руками руку Синистрада, – это оттого, что мир сделал тебя таким. Люди отказывались прислушиваться к тебе, мешали исполнению твоих гениальных планов. Когда я буду с тобой, я выведу тебя к свету!

– Значит, вы согласны стать моей женой? Вы готовы пойти против воли отца?