Родина Богов - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 31

Но однажды утром седьмого дня Праста месяца, когда зори сходятся и невозможно понять, новый день пришел или все еще продолжается старый, услышала она голос Космомысла:

– Здравствуй, отец!

Земля шатнулась под ногами, хотя остров Молчания был незыблим, огонь охватил грудь. И чтобы сладить с собой, она в тот час подняла дружину, посадила ее на боевых мамонтов, изготовилась и стала ждать…

9

Сувор стоял и любовался сыном, подпирающим головою крестовину мачты, и думал, что пора закладывать новый корабль, поскольку этот, выстроенный для исполина на седьмом году его жизни, был ему уже мал словно детская рубашка. И юные варяги, коим была оказана честь вести по затону богатырский корабль, тоже с восхищением взирали на Космомысла и спотыкались на каждом шагу.

Перед крепостными воротами сбросили сходни, отроки спустили с борта окованный сундук с подарками, однако сын спрыгнул на мостовую, снял шлем и преклонил колено.

– Здравствуй, отец!

И по тому, как ликовали и смеялись его шальные глаза, Сувор понял, что взрослость и мужественность всего лишь дань торжественному обычаю и дружинникам; на самом же деле семнадцатилетний богатырь все еще охвачен горячим ветром страстной юности, близкой к безрассудству. Ибо в следующий миг Космомысл водрузил на голову отца диадему и вручил тяжелый, золотой жезл.

– Владей, отец. Теперь ты ромейский император!

Князь и Закон русов недоуменно снял сыновий дар, осмотрел и тут же и вернул назад.

– Мне они тяжелы, – сказал. – Не понимаю, зачем ты отнял у Вария его символы власти? Ты был послан, как кара Даждьбога.

– Я не отнимал, – по-юношески смутился Космомысл. – Он отдал сам!

– Сам?

Богатырь лишь пожал плечами.

– Когда мои воины окружили стан, я не мог войти в шатер императора. Поэтому сдернул его, а Варий увидел меня и отдал. Он был такой маленький…

– Ты слышал, как называют нас иноземцы?

– Великими и благородными владыками морей…

– Это в глаза называют, из страха, – вмешался старший брат-поддюжник. – А за спиной говорят – варвары, дикие полунощные люди. Тебе не следовало брать символы власти. Ты ведь не хочешь занять ромейский престол?

– Но я победил! А потом, отец, это разве символы? Неужели кто владеет такими безделушками, тот владеет миром? А Варий утверждал это. Право же, смешно!

– Добро, Космомысл, – согласился государь. – А что же ты добыл Гориславу, твоему старшему брату?

Космомысл слегка растерялся, но в следующий миг протянул ему жезл и диадему.

– Поскольку ты, отец, не принял ромейские символы власти, так пусть Горислав владеет ими!

– Ему будет впору, – одобрил Князь и Закон.

Великан вложил в руки брата жезл и корону, и поддюжник принял дар, но только для того, чтобы брезгливо осмотреть и бросить наземь.

– Власть над рабами презренна, – сказал он. Отец узрел в этом неуважение к Космомыслу и его победе над императором. Знал старый Князь, что гложет Горислава зависть, однако не выдал своих чувств, не стал омрачать радостный час встречи.

– Что же ты привез сестре?

Победитель с удовольствием достал из сундука пурпурную мантию и набросил на плечи Ольги.

– Владей, сестра!

Государь был доволен и одновременно обеспокоен легкомысленностью исполина.

– Так чем же ты одаришь меня, сын? Великан заглянул в сундук и разочарованно развел руками.

– Я не взял более обычных драгоценностей…

– Почему?

– Отец, ты же послал меня не за добычей. Если б я взял с императора серебром, златом или многоценным оружием, он бы не поверил мне! И весь мир бы сейчас говорил об очередном набеге варваров…

– Добро, сын! Иного я не желал бы услышать. Ответь мне, какой ты увидел империю?

– Ромея поражена изнутри болезнью рабства. То, на чем стояла империя, ныне может погубить ее. Я требовал от Вария отречься от бога рабов и обещал ему полную защиту – он не поверил, испугался. О нем говорили, как о храбром и сильном императоре, но он струсил…

Сувор лишь вздохнул.

– Когда господин поклоняется богу своего раба, сам становится невольником. А если он при этом жаждет владеть миром, рабство грозит всему миру…

– Оно уже не грозит миру, – самоуверенно произнес исполин. – Я прошел с дружиной по многим ромейским землям и разрушил их святыни.

– Этого мало…

– Потом я приказал императору выдать мне учителей и оракулов, проповедующих рабскую веру.

– Добро! Я не зря дал тебе имя Космомысл! И что же Варий? Выдал тебе жрецов?

– Вначале он подумал, что хочу много добычи, и отказался. Тогда я пригрозил, что пойду с дружиной в Середину Земли до Ромея и сам отыщу их. Император понял, что я разорю всю его страну, и выдал мне проповедников…

– Сколько же их было?

– Дюжина.

– Что ты сделал с ними?

– Принес в жертву. Даждьбог принял и всю обратную дорогу посылал нам солнечный ветер. Но одного из двенадцати жрецов Мармана оставил в живых и взял с собой, чтоб ты послушал его мудромыслие, отец. Он говорит, бог это господин наш, страх и поклонение перед ним – вот участь всякого человека.

– Вот это дорогой подарок! – обрадовался Сувор. – Что же ты не поднес его вместо жезла и диадемы? Покажи мне его!

Варяги тотчас спустили по сходням полураздетого и еще молодого человека с черной бородой и длинными, ниже плеч, волосами. Он был заметно истощен, однако держался с достоинством, а из-под приспущенных век смотрели огромные, жалостные и разумные глаза. Горислав вдруг потянул меч из ножен.

– Отец! Это богодей! Черный богодей! Связать его надо конскими путами и камень повесить, дабы не сбежал!

– Нет, брат! – засмеялся исполин и встряхнул пленника, схватив за космы. – Не сбегают эти богодеи. Они кротки и с охотой принимают смерть. Я их много на костре спалил…

– И этого след в жертву принести! – обращаясь к отцу, воскликнул старший брат. – Они, кроме огня, ничего не боятся!

– Постойте, сыновья, – сказал Сувор. – Любо мне прежде потолковать с ним. Если, конечно, он благородный человек, рожденный вольным.

– Пленник сказал, что он – благородный.

– Но у него на плече клеймо раба.

– Возможно, он благородный раб. Отец лишь рассмеялся.

– Нет на свете благородных рабов. Есть кощеи. Да, этот очень уж похож на тех богодеев, что несли веру обрам. Но мы всех иноверцев принимаем за них, потому здесь легко ошибиться.

– Да богодей это, отец! – загорячился Горислав. – Уйдет к обрищу – не миновать беды!

– Нет, сын, я зрю, это кощей, – уверенно молвил Князь и Закон. – У него в глазах природная печаль.

– Кого ты так называешь, отец?

– Раба, достигшего полной власти над другими рабами силою ума своего.

– Не слышал я о рабах-мудрецах, – проворчал поддюжник. – Зря ты не послушал меня…

– А что говорил император про обров? – вдруг спросил отец.

– Про обров? – задумался исполин, вспоминая. – Просил за них. Мол, жаль единоверцев. Если бы твой отец-государь позволил им уйти из полунощной стороны на полуденные земли, не причинив вреда, перестали бы они грабить и убивать арваров. И я бы, мол, не стал заслонять торговые пути кораблями и воевать варваров.

– А сам как думаешь? Правду он говорил? Неужто бы никогда не пошел более к Варяжскому морю?

– Символами своей веры клялся…

– И пленник твой тоже ратовал за обров? Космомысл пожал плечами.

– Только расспрашивал, откуда они, да как воюем с ними. Дескать, тоже единоверцы.

Сувор велел пленнику показать ладони, однако тот остался безучастным – вероятно, не понимал языка.

– А как ты говорил с ним? – спросил у Космомысла государь. – Он не знает арварского.

– Он владеет многими наречиями, но не желает говорить на языке варваров. – пояснил исполин. – Я говорил с ним на ромейском.

– Добро… Но кощеи обыкновенно бреют бороду, чтоб выделяться среди прочих рабов.

– Он просил бритву.

– Почему ты не дал?

– На наших кораблях не нашлось бритвы, а бриться варяжским засапожником он не умеет.