Родина Богов - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 24

Ударил он в колокол, созвав все войско, что осталось, и повел его навстречу Лютобору, который гнал ядовитые головы, уползающие в болото. Солнце окоема коснулось, когда на дружину дохнуло мерзким огнем, и некогда было медлить, чтоб выстроить войско – с ходу пошли со всех сторон и кто шеи рубил, кто головы, да все равно за минуту до заката осталась одна невредимой. А Перун летает над побоищем, погромыхивает колесницей, будто посмеиваясь над арварами и не хочет ратиться.

Разъярился Горислав, погрозил мечом в небо и крикнул:

– Твой черед настал! Порази обрище!

Заворчал громовержец под закатными кровавыми небесами, приложил длань к челу, глянул, что это у арваров на земле творится? Не разглядел ничего, однако лук свой натянул и пустил стрелу наугад. Сверкнула стрела над головами витязей и ударила в самую гущу – три отрока замертво пали.

Дружина в тот час мечи вскинула. – Ты что там, ослеп?! В своих стрелы мечешь! Ужо вот свергнем тебя с небес!

Тогда взял Перун копье, изловчился и бросил в голову змея. Но где там попасть с высоты – мимо молния пролетела, только земля содрогнулась да лес повалился. Не зря сказано: на бога надейся, да сам не плошай – подняли витязи оружие да побежали следом за остатками обрища, ругая Перуна. А горделивый бог грозы должно быть услышал ярость Даждьбожьих внуков и погнал свою колесницу за уползающим гадом, норовя стоптать его огненными копытами своих коней. Но тут село солнце, потемнела земля и сколько бы ни ярился громовержец, сколько бы ни метал своих стрел, поджигая деревья, камни и болота, так и не мог поразить третьей головы. Только шуму да блеску наделал, так что дружина гнала-гнала гада, пока от ярких молний во мраке не ослепла и назад не вернулась.

Укатилась последняя голова в черные болотные леса и затаилась, а все обрубки и ошметки в тот же час потянулись к ней и стали срастаться в гада ползучего. Не успели оставшиеся в живых витязи дух перевести, раны свои сосчитать, отыскать да поднять своих павших, чтоб собраться в дружину, как змей, хоть и усеченный в тридесять, сросся и уполз в свое таилище.

Несмотря ни на что, радовался Горислав, ибо не то что поддюжнику, а и государям не удавалось с малой и наспех собранной дружиной и без помощи божьей двух голов лишить и сокрушить обрище. И ликовали в един день возмужавшие отроки, мол, после такого поражения не очухаются обры и за сто лет. Только бывалые витязи хмурились и помалкивали, и молчание их значило более, чем слово, ибо за век свой видели они не одно поражение безоких, и не раз зрели, как возрожденное, а еще и укрепленное верой, прозревшее обрище – наказание богов, становилось бесстрашнее и злее.

Переждали ночь на побоище, а наутро Горислав снова в колокол ударил, собрал воинов, чтоб пойти в само логово и добить змея, но зароптали старые витязи, мол, негоже в бой вступать, когда половина дружины мертвыми лежат, еще половина уязвлены, а из оружия осталось несколько мечей, топоров да засапожников. Дескать, смерть-то мы с радостью примем, но шли мы гада разить, а не позор терпеть. Разгневался поддюжник, еще раз позвонил в колокол и все, кто мог идти, пошли искать обрище.

Долго водил он дружину по лесам и болотам, а только пустые землянки безоких порушил, норы их обвалил да горшки побил, и уж было унял отчаяние, время к дому повернуть, но прибежали лазутчики и говорят, мол, змей на берегу обринского озера лежит, а по силе он поболее прежнего будет. Не поверил Горислав, взял с собой удальцов и пошел смотреть.

А там и впрямь одноголовый гад лежит, обвив все озеро туловом своим, и хвост в зубах держит, силы набирается, хотя и так велик да могуч, будто гора возвышается, и на том месте, где срубили ему головы, новые отрастают…

7

Ранним утром двадцать седьмого дня Праста месяца по арварскому календарю, когда зори еще сходятся и невозможно сказать, наступило ли завтра или еще течет вчерашний день, а ночи такие теплые, что русалки выходят из моря погреться на теплых камнях и попеть свои заунывные песни; в час, когда лучи невидимого солнца подкрасили серебро перистых облаков и потянул легкий вар-ветерок, напоминающий былое время Варяжа, Сувор узрел в далекой морской дали полуденной стороны белесую тучку, плывущую над розовеющей водой. Несколько минут он завороженно смотрел вперед, пока из-за окоема не выплыл целый строй парусов, похожих на перистые облака.

Замерла душа старого морехода, раздвоились, растроились паруса головного трехмачтового хорса и покатилась слеза по усам, по длинной седой бороде и упала на землю, а глазастые русалки узрели, засмеялись, закричали:

– Что же ты плачешь, князь? Это же корабли твоего сына Космомысла!

Тем часом и впрямь прибыло парусов, будто из волн морских соткались, из пенных гребней, и влекомые варом, потянули к берегу. И когда

Сувор увидел на парусах лучистые лики Хорса, раскачал язык и ударил в заветный вечевой колокол, молчавший с того времени, как сыновьи корабли отвалили от пристани. Могучий, низкий глас вырвался из-под башенной кровли, вначале расплылся над землей, напитался ее силой и взметнулся к небу высоким чистым звоном. Встрепенулись на камнях русалки, гурьбою ушли в воду, а спустя минуту с полуденной и полунощной сторон отозвались другие колокола и загудели звоном берега Варяжского моря.

Когда же государь русов спустился с башни и вышел за ворота, весь окоем был в парусах, будто этим утром взошло над морем сразу триста солнц. Но образы лучистых Хорсов уже трепетали на ветру, ибо дружинники гасили паруса, замедляя ход и урезонивали сердца кораблей железными забралами. Несмотря на ранний час, к крепости со всех сторон неслись пешие и конные; иные же варяги – русы, сканды, арваги и герминоны, отправившие своих сыновей в дальний поход, давно пришли на своих кораблях и по нескольку месяцев стояли в затоне, ожидая возвращения дружины Космомысла. Здесь же были гружённые хлебом, железом и конями купеческие суда росов, свийских и арвагских варягов, прослышавших о разгроме войск Вария, и полагая, что молодой князь идет с богатой добычей – не с серебром и златом, а искусными шелками, поволоками и прочими редкими тканями, которые не из чего соткать в полунощных странах. С ударами колоколов людей все прибывало и к восходу солнца вымощенная площадь по обеим берегам затона заполнилась народом.

Когда-то вольные арвары строили города с дворцами, вытянутыми в цепочку вдоль берегов морей, у самого прибоя, и обязательно на устьях рек и затонов, ибо каждый желал жить сам по себе, со своим родом. Дома обычно были таких размеров, насколько позволяла сила и мощь рода, поскольку варяги не знали наемного труда и строили своими руками. По той же причине у вечевых русов не было столиц, где вольный человек обязан был бы служить престолу и подчиняться неким общим правилам и законам. Центром притяжения обычно становилось место, где висел вечевой колокол, а Князь и Закон русов со своим родом строил дворец. Но когда избирался новый государь, чаще всего, из другого города, то туда и переносили вечевой колокол, и вече собиралось там же.

Однако после набегов обрища стали воздвигать крепости, в стенах которых было всегда тесно вольному, привыкшему к бескрайним земным и морским просторам варягу. И все равно иноземцы, попадая на берега Варяжского моря или путешествуя по рекам вглубь материка, где сухопутные росы строили деревянные родовые остроги, принимали крепости за грады, называя эту полунощную страну арваров – гардарика, а жителей гражданами.

Встречать дружину Космомысла собралось несколько десятков тысяч арваров – такое собрание народа в одном месте было редкостным даже во время осеннего вечевого съезда всех арварских областей или на весенней ярмарке. Несмотря на радостный час, варяги и гости были молчаливы, ибо сронив паруса, корабли замерли перед устьем затона и первую чалку подали с берега не княжескому хорсу, а малому судну, приспущенный парус которого не имел образа Хорса и отливал скорбной, снежной белизной.