Родина Богов - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 19

По Преданию, арвары утратили бессмертие из-за кровосмешения между родами, поскольку таинство или сокровенность вечной жизни была сокрыта в их крови.

– Она нужна обрам для таинства ритуалов, – объяснил Сивер. – На этом основана их вера: вкушая кровь, они приобщаются к своему богу и обретают его волю. А вкусив твоей крови, они приобщились бы к вечности. Еще недавно обры видели лишь ночью, боялись света и воды, а теперь плавают на кораблях и смотрят на солнце. Невольник, обретший свободу, опасен для вольного человека, ибо стремится занять его место. Бог рабов жаждет власти и господства, поскольку этого жаждут рабы. Что если прозревшие безокие отыщут остров, где спрятана дочь?

Она села на камень, закутавшись в плащ, и стала вровень с послами.

– Я указала бы остров… Но не знаю сама! Краснозору спрятал Ладомил, и вот уже сто лет я плаваю по морям, чтоб отыскать ее. Спрашивала у солнца и ветра, у птиц перелетных и у рыб морских – никто не знает. А дочь живет молча, верно Ладомил так наказал, ибо и слова ее не услышишь в Кладовесте!.. Если вы, калики, еще способны ходить в мир мертвых, то ступайте и спросите его. Найдете дочь – так и быть, отдам за Космомысла, коль она пожелает. А Ладомилу передайте, если он тоскует в ином мире без меня и хочет, чтобы я пришла к нему, пусть укажет, где спрятал Краснозору. И еще отнесите ему сей знак!

И, сняв с шеи, подала женский нагрудный нож…

А калики, эти потешники-скоморохи из рода Раса, не ушедшие ни к теплым морям, ни к холодным арвагским берегам, и рады были бы тотчас же отправиться в иной мир, но с острова Вящеславы не было туда пути. Они обошли всю гору, воздух руками ощупали, под каждый камень заглянули, в каждый ручей посмотрелись и даже на скале постояли, откуда бросился в море Ладомил – нет даже щелки, чтоб проникнуть в мир мертвых, да и откуда ей быть, если на острове всегда жили вечные арвары? Надо искать место, где обитали смертные и хоть однажды свершалась тризна: там, где покойный предавался огню, отправляясь в последний путь на пылающем корабле, навсегда оставалась дыра на тот свет, прожженная в пространстве.

И отыскать ее могли только калики.

– Нам нужно плыть к берегу, – сказал тогда Сивер. – Зачем ты разбила наш хорс?

– Я думала, обры идут на подмогу, – призналась Вящеслава. – Но я поступлю по совести, коль потопила вашу лодченку. Возьмите мой корабль, если управитесь с ним.

И открыла морские ворота, за которыми стоял на воде, скособочившись, огромный и настолько ветхий хорс, что уж палуба провалилась, паруса в лохмотьях, а мачту дятлы издолбили.

Но самое главное, нет на дне корабля ни капли живицы, лишь одна морская вода.

– Коли хорс дала, так и дай его сердце, – попросили варяги. – С рваными парусами далеко ли уплывем?

– Да где же мне взять? Покуда жил Ладомил, корабль был с сердцем. Не умею я варить живицы, ни живой, ни мертвой. Не женское это дело.

Таинственная легкость, летучесть и способность варяжских хорсов ходить против ветра и стоять против всякой бури заключалась в этой живице. Ее варили древним, даже среди варягов мало кому известным способом из сосновой и кедровой смолы, камедей лиственных деревьев, добавляя множества разных солей земли, которые у арваров назывались веществами. Густая, малоподвижная и тяжелая мертвая живица заливалась на самое днище, таким образом утяжеляя его и создавая устойчивость корабля, а другую, пенно-легкую, текуче-чуткую ко всякому движению и стремительную, как мысль, живую живицу заливали сверху. Эти смолы никогда не смешивались, живая скользила по мертвой без малейшего трения, и если хорс раскачивало продольной волной, то внутренняя волна легкой живицы всегда шла ей наперекор, не позволяя судну заваливаться на борт, но ходовой, благодатной была поперечная качка. Стоило кораблю хотя бы чуть опустить нос между волн, как живая живица устремлялась следом и била по вогнутому препятствию, называемому челом, тем самым передавая толчок всему хорсу и двигая его вперед. Тем временем мертвая смола, выдавленная живой, успевала приподняться невысокой серповидной волной в кормовой части, и откатившаяся от чела, легкая живица мягко гасила о нее обратный удар, одновременно как бы переворачивала его силу, вновь направляя по ходу судна. Ладное сочетание этих двух внутренних волн в корабле настолько разгоняли хорс, что если б вдруг в одночасье море выгладилось, будто стекло, бег бы продолжался еще долго, пока не угасли последние колебания. Этот незримый внутренний двигатель назывался сердцем, поскольку действовал по подобию человеческого сердца, и когда оно стучало, создавалось впечатление, будто хорс летит по пенным гребням против ветра, лишь чуть покачиваясь с носа на корму, а в бурю, когда волны становятся горами, неведомым образом взбирается по их крутым склонам и потом скользит вниз.

Но все, что сотворено на земле разумом и рукою человека, было смертным, и потому сердце корабля имело короткий век: по истечении пяти лет оно начинало отвердевать, постепенно насыщаяясь морской солью, и дабы не застыло в чреве корабля, его выливали в море. Тяжелая мертвая живица опускалась на дно и обращалась в белый камень, напоминающий кость, с помощью которого потом чародеи делали живую воду.

А легкая смола превращалась в солнечный яр-тар.

Никто из ватаги не знал, как сварить живицу, поэтому варяги решили плыть под парусами и взялись за топоры и конопатки. Чинили они корабль, а сами думали, что не доплыть на нем до берега, в первую же бурю развалится, поскольку трещит, скрипит весь от носа до кормы и течет повсюду – только бессмертным и плавать, зная, что не будет смерти от подводного бога Тона.

Вящеслава же ревниво на варягов посматривала, ворчала да ругалась:

– Какие же вы мореходы? Обры трусливые! Еще не отчалили, а о гибели мыслите. Корабль-то почти новый, Ладомил построил перед тем, как уйти в мир иной. Сколько я на нем плавала? Лет сто всего, покуда Краснозору искала.

Кое-как залатали паруса, проконопатили и засмолили щели, вместо палубы целых дерев настелили и когда оттолкнулись от острова, ужаснулись: управлять хорсом бессмертной было невозможно, сам руль, кормовые перья и постромки, коими вздымают паруса – все сделано под руку и силу исполина. Хотели уж назад причалить, но корабль сам развернулся и поплыл в сторону полудня, без руля и ветрил. И так споро, будто сердце было в его чреве – не минуло и часа, а остров Вящеславы пропал за окоемом.

Тут и началась качка, хорс скрипел, мачта клонилась то влево, то вправо, а само судно, словно потешаясь над варягами, становилось боком к волне или зарывалось в нее носом, так что вода из-за неплотной палубы обрушивалась внутрь корабля и все больше притапливала его, а ватага, работая черпаками, не поспевала за стихией. Это еще бури не было, а взволнуется море, так не потребуется и входа искать на тот свет, всей ватагой уйдут, вместе с каликами. Долго бились мореходы, чтоб обуздать хозяйский норов судна, пока не взгромоздились на плечи друг друга и не встали, кто у руля, кто у парусных канатов. Смиренный хорс порыскал еще по волнам и успокоился, словно объезженный жеребец. Да знали варяги, не надолго эта покорность, ибо мрак уже расцепил светлые зори и по арварскому календарю наступил месяц Пран, а Стрибог уже собрал все свои ветры, чтобы отправить в полунощные моря.

На четвертый день эти ветры настигли мореходов, и благо бы дули в паруса; стрибожьи сыновья обрадовались возвращению на родину и учинили праздник с пляской, хороводами и долгими воющими гимнами. Они походя рвали паруса, купаясь в водяной пыли и морской пене, а столетний хорс увлекся ветреным весельем и тоже плясал на волнах, вплетая свой скрипучий голос в заунывное пение.

В Былые времена, когда Родина Богов в долгий летний сезон лежала под незаходящим солнцем и млела от тепла, были и темные зимние месяцы, называемые Студ – ночь для бессмертных, поскольку арвары, будь то русы, росы или расы, отходили ко сну и жизнь на Арваре замирала. Однако с последним заходом солнца холоднее на земле не становилось, ибо наступало время Варяжа. Земля богов находилась на самой вершине земли, где неподвижная Полунощная звезда всегда стояла в зените над центром Арвара – Светлой Горой, и все остальные звезды вращались вокруг нее. С началом сезона Студа над материком всходила луна и, блуждая среди звезд, за семь дней достигала Полунощной звезды, после чего заслоняла ее только на один час, полностью довлея над ней, и этого было достаточно, чтобы все теплые течения полуденных океанов изменили свой бег и повернули к Арвару, омывая его с трех сторон всю зиму.