Последнее место, которое создал Бог - Хиггинс Джек - Страница 23

Я покачал головой:

— Да нет, вы просто не понимаете. Вот это действительно ужасно. Они считают, что смерть и жизнь — две части существования. Все равно что просыпаться или засыпать. Умереть в бою, особенно для воина, — счастье. Ведь он и живет только ради войны.

— А я несу им любовь, мистер Мэллори. Разве это плохо?

— Как сказал один из ваших великих иезуитов? Меч и железная палка — лучшие средства для проповеди.

— Это было так давно. Времена меняются, и человек меняется вместе с ними. — Она поднялась и поправила пояс. — Вы обвиняете меня в том, что я не все правильно понимаю. У вас своя собственная точка зрения. Может быть, вы поможете мне исправиться, показав Ландро?

И во второй раз за утро я потерпел поражение и решил подчиниться своей судьбе. Протянув руку, я помог ей перебраться через поручень.

Когда мы шли по причалу, она взяла меня за руку.

— Мне кажется, что полковник Альберто очень знающий офицер, — заметила она.

— О, он такой и есть.

— А что вы думаете о встрече с одним из вождей племени хуна? В самом деле она так много значит?

— Все зависит от того, зачем они хотят его видеть, — ответил я. — Индейцы словно малые дети, они совершенно иррациональны. Могут улыбаться вам, а в следующую минуту — вышибить мозги по малейшему поводу.

— Так встреча опасное предприятие?

— Возможно. Он просил меня пойти с ним.

— И вы обещали?

— Я не могу представить себе даже малейшую причину, по которой я мог бы не согласиться, а вы могли бы?

Она не ответила мне, потому что именно в этот момент ее окликнули по имени. Мы посмотрели вверх и увидели подходившую к нам Джоанну Мартин. В том самом белом шифоновом платье и соломенной шляпе и с зонтиком на плече. Будто только что выпорхнувшую со страницы журнала мод. Едва ли когда-нибудь мне приходилось видеть что-либо более несообразное обстоятельствам.

Сестра Мария Тереза объяснила:

— Мистер Мэллори рассказывает мне о предстоящей поездке.

— Хорошо, вы мне нужны минут на десять.

Джоанна Мартин взяла ее за руку, совершенно игнорируя мое присутствие.

Мы шли по узким улочкам, и унылые лица смотрели на нас из окон, а под домами играли оборванные, полуголодные дети. В одном из переулков валялась туша быка, издохшего от какой-то болезни или еще отчего-то, поэтому его мясо не годилось в пищу. Его оставили там, где он свалился, и туша уже раздулась вдвое по сравнению с обычным размером. Зловоние от него исходило настолько ужасное, что перебивало вонь от переполненной сточной канавы, которая проходила по самой середине улицы.

Им не понравилось это, но Джоанна Мартин имела в виду что-то другое. Я указал на некое подобие бани, хижину, в которой индейцы в деревнях, расположенных в верхнем течении реки, регулярно проводили религиозную процедуру очищения, используя раскаленные докрасна камни и много холодной воды. Но и это не отвлекло ее.

Мы прошли еще пару улиц, застроенных жалкими хибарками из старого железа и упаковочных ящиков. Здесь ютились лесные индейцы, которые имели глупость попытаться жить по законам белых людей.

— Странно, — сказал я. — Там, в лесу, обнаженные, в чем мать родила, их женщины выглядят красивыми. Но одень их в платье, как происходит необъяснимая метаморфоза. Куда деваются и красота, и гордость...

Вдруг тишину разорвал вопль, испуганная Джоанна Мартин остановилась и сделала знак рукой, чтобы привлечь мое внимание.

— Что там такое, ради Бога? — прошептала она.

Мы находились уже за последним рядом хижин, у реки, на самой опушке джунглей. Пронзительный крик боли повторился. Я прошел немного вперед и застыл перед открывшейся картиной.

У реки возле дерева стояла на коленях, подняв руки над головой, индейская женщина в изодранном и задранном наверх ситцевом платье. Мужчина рядом с ней был тоже индейцем, несмотря на то что носил хлопчатобумажные штаны и рубаху. Связав ее запястья лианами, он подтягивал несчастную наверх к ветке дерева.

Женщина снова закричала. Сестра Мария Тереза сделала несколько быстрых шагов к женщине, но я вернул ее назад:

— Не вмешивайтесь, что бы ни случилось!

Она обернулась ко мне и возразила:

— Их обычай мне хорошо известен, мистер Мэллори. Я останусь пока здесь, если вы не против, и помогу ей потом, если она позволит мне это сделать. — Она улыбнулась. — Помимо всего прочего, я квалифицированный врач, видите ли. Если бы вы принесли из домика мой саквояж, я была бы вам очень благодарна.

Она подошла к женщине и ее мужу и села на землю в ярде или двух от них. Они не обращали на нее ровно никакого внимания.

Джоанна Мартин в ужасе схватила меня за руку:

— Что это такое?

— Она собирается родить, — ответил я. — Он привязал ее лианами за руки для того, чтобы ребенок появился на свет, когда она находится в вертикальном положении. Считается, что в этом случае ребенок будет сильнее и смелее, чем если бы мать родила его лежа.

Женщина снова издала низкий стон от боли, а ее муж развалился рядом с ней.

— Ну, просто смешно! — воскликнула Джоанна Мартин. — Роды могут продлиться всю ночь.

— Совершенно верно, — согласился я. — Но если сестра Мария Тереза хочет быть похожей на Флоренс Найтингейл, то нам ничего не остается, как сходить в домик и принести ей тот самый саквояж.

На обратном пути произошел один необычный случай, который позволил мне узнать еще одну сторону ее характера.

Когда мы проходили мимо ветхого дома на углу узенькой улицы, на террасу выскочила индейская босая девушка, лет шестнадцати или семнадцати, в старом ситцевом платье. Напуганная до смерти, она затравленно оглядывалась по сторонам, как бы соображая, в какую сторону ей бежать. Потом кинулась вниз по лестнице, споткнулась и упала. Мгновение спустя из дома выскочил Авила с хлыстом в руке. Он сбежал по ступеням и начал хлестать ее.

Мне не было дела до Авилы, хотя не нравилось, как он расправляется с девушкой. Но я знал, что в таких случаях надо быть очень осторожным, поскольку здесь большинство женщин считает побои обычным делом.

Но Джоанна Мартин оказалось не такой рассудительной. Она кинулась вперед, как военный корабль под полными парусами, и огрела Авилу своей сумкой. Он подался назад, и на его лице отразилось замешательство. Я кинулся вперед так быстро, как мог, и схватил ее за руку прежде, чем она успела ударить его снова.

— Что она сделала? — спросил я Авилу, поднимая девушку с земли.

— Она продавала себя всем в городе, пока меня не было, — объяснил он. — Бог знает, что она могла подхватить.

— А она ваша?

Он кивнул:

— Девчонка из племени хуна. Я купил ее год назад.

Мы говорили по-португальски, и я обернулся к Джоанне, чтобы перевести наш разговор, и добавил:

— Тут ничего нельзя поделать. Она принадлежит ему.

— Как вас понимать? Что значит — принадлежит ему?

— Он купил ее, возможно, когда умерли ее родители. Обычное дело в верховьях реки и совершенно легальное.

— Купил ее? — В ее глазах сначала читалось недоверие, а потом в них вспыхнул гнев, будто ее довели до белого каления. — Отечно, тогда я перекупаю ее. Сколько хочет за нее эта большая обезьяна?

— Он прекрасно говорит по-английски, — заметил я. — Почему бы вам не спросить его самого?

Она была действительно разгневана. Покопавшись в сумке, достала банкнот в сто крузейро и сунула ему:

— Хватит?

Он с жадностью схватил ее и вежливо поклонился.

— Как приятно иметь с вами дело, сеньорита. — И быстро направился по улице по направлению к отелю.

Девушка покорно ожидала того, что уготовила ей судьба, и на ее безразличном индейском лице ничего не отразилось. Я расспросил ее на португальском языке, который, как мне показалось, она довольно хорошо понимала.

Потом все рассказал Джоанне:

— Она действительно из племени хуна. Ее зовут Кристина, и ей шестнадцать лет. Ее отец, сборщик каучука, и мать умерли от оспы три года назад. Какая-то женщина взяла ее к себе, а потом продала Авиле в прошлом году. Что вы собираетесь с ней делать?