Ночной рейс - Хиггинс Джек - Страница 2

Открыв шкафчик, он вытащил оттуда плоский сверток и поднялся на палубу.

«Бонавентура» – старенькое рыболовецкое судно, футов пятьдесят длиной, с рубкой в добрых десять футов, предназначенное для дальних плаваний, было выкрашено зеленой и белой краской, которая кое-где длинными лохмотьями свисала с бортов. Развернувшись, посудина угрожающе покачивалась из стороны в сторону, ныряя носом, словно ее слишком перегрузили.

На палубе стояли двое: бронзовый от загара мальчишка в парусиновых брюках и худой лысоватый мужчина с бельмом на глазу. Они бросили бортовые крюки, кранцы звякнули, и Мэннинг прыгнул на палубу «Бонавентуры».

В кокпите сваленные в кучу валялись три тунца и две гавайские рыбы ваху; вокруг них с жужжанием роилась туча мух. Из рубки высунулся Санчес и улыбнулся Мэннингу:

– Поднимайся, амиго.

Капитану было не меньше шестидесяти, но его жилистое тело, выдубленное солнцем и морем, словно испанская кожа, оставалось по-прежнему крепким. Когда Мэннинг одолел лесенку, ведущую в рубку, Санчес уже наливал в грязные стаканы. Обернувшись, он протянул один из них гостю.

– Твое здоровье, – сказал он довольно мрачно по-испански.

– И твое. – Мэннинг свободно перешел на испанский. – Как дела в Гаване?

– В основном, как обычно. – Старик сплюнул в окошко. – Мы уже начали надеяться, но теперь, когда американцы отказались от своих планов насчет вторжения...

– Давай-ка заключим небольшое пари, – предложил Мэннинг, одним глотком опустошив стакан. – На сотню американских долларов. Ровно через год Кастро не будет править Кубой.

Старик рассмеялся и, поплевав на ладонь, крепко сжал руку Гарри:

– Разве я могу отказаться от такого пари? – Он поднял свой стакан. – За Кастро, пусть он сгниет в аду.

Вытащив из шкафчика коробку тонких сигар, Санчес предложил их гостю.

– А Мария... у нее все в порядке? По-прежнему живет в Испанском Рифе и поет в этом клубе... как его, «Каравелла»?

Мэннинг, кивнув, вынул из-за пояса сверток и бросил его на столик, где лежали карты.

– Вот письмо от Марии. Как дела у ее матери?

– Не очень хорошо, амиго, – со вздохом ответил Санчес. – Но не говори об этом. У Марии и так забот хватает. – Он извлек из кармана замызганный конверт и передал его Мэннингу. – Старуха нацарапала ей. Ясное дело – тут написано, что все прекрасно. Ей хочется убедить в этом Марию во что бы то ни стало.

– Неужели нет никакой возможности увезти ее?

– Нет. Да и здоровье не позволит. – Санчес похлопал Мэннинга по плечу. – Может, на следующий год дела пойдут лучше, а? Тогда ты сможешь вернуться. Опять займешься бизнесом, который у тебя украли. И Мария окажется дома. Все встанет на свои места.

Мэннинг покачал головой:

– Ничто не стоит на месте, Санчес. Все меняется.

– Может, ты и прав. – Старик вздохнул и снова пожал руку Мэннингу. – Иди с Богом, амиго, и скажи Марии, чтоб была осторожна. На прошлой неделе двоих наших ребят убили в Гондурасе: их застрелили прямо на улице. У Фиделя руки длинные.

– На Кубе его могут считать хоть Богом во плоти, а в Нассау Кастро наверняка засадили бы в дурдом, – усмехнулся Мэннинг и стал спускаться по лесенке. – Увидимся через месяц.

Когда он вновь ступил на палубу своего судна, появился Моррисон в сопровождении Сета. Американец приостановился, чтобы закурить сигарету. В это время «Бонавентура» развернулась и направилась в открытое море. На корме было написано ее название и порт, откуда вышло судно.

– Гавана? – изумился Моррисон. – Я и не знал, что кубинские суда заходят так далеко на север.

– Приходится – ради тунца и ваху, – объяснил Мэннинг. – После революции они могут рассчитывать только на свои лодки. На их островах особенно не разживешься. У кубинских властей есть омерзительная привычка: во имя революции они прибирают к рукам все, что им понравилось.

– Кажется, в вашем голосе звучит горечь?

– Еще бы нет! В Гаване у меня был свой бизнес: я занимался спасательными работами. Когда победили fidelistas, они тут же хапанули мою фирму. Точно так же поступили и с другими иностранцами. Я едва успел убраться оттуда на «Щедрости изобилия».

– Значит, нашего друга Кастро вы не слишком жалуете?

Мэннинг пожал плечами:

– В уме ему не откажешь. Кастро, со своими восьмьюдесятью сторонниками, сумел из небольшой заварушки устроить революцию. Но карточный домик, возведенный им, уже дает трещинки, долго он не протянет.

– Вы имеете в виду русских?

– Есть и кое-что посерьезнее. Гуагирос – грязные крестьяне. Им ведь обещали землю, а оказалось, что большая ее часть – это девственные джунгли или горы, заросшие кустарником. Местные жители пребывают, так сказать, в тревожном состоянии духа.

– Стало быть, у вас есть шанс в скором времени вернуть свою фирму? Не исключено, что это произойдет даже быстрее, чем вы думаете.

– Будем надеяться – хуже не станет. – Мэннинг взглянул на часы. – Если мы двинемся в путь сейчас, то придем в Джонстаун засветло и вы угостите меня выпивкой, как обещали. С тунцом вам сегодня не повезло, но зато сколько незабываемых впечатлений.

– С удовольствием угощу, – ответил Моррисон и спустился в каюту.

Сет уже поднимал якорь, а капитан пошел в рубку и завел мотор. Несколько минут спустя корабль уже несся к заливу на полной скорости.

Глава 2

Испанский Риф

Поздним вечером они подходили к Испанскому Рифу. Над белой линией прибоя на фоне ярко-оранжевого неба четко вырисовывалась кайма пальм.

Когда «Щедрость изобилия» развернулась для швартовки у пристани Джонстауна, навстречу ей по каналу прошло судно для дальних круизов. Над водой пронесся беззаботный, заразительно веселый смех, его заглушил шум мотора, и корабль исчез в темноте.

Мэннинг сбросил скорость и повел свое судно к пирсу, выложенному битым камнем, который добывали на восточной стороне гавани. На ограждении сидел высокий красивый негр в форме колониальной полиции и курил сигарету. Вскочив на ноги, он подхватил трос, брошенный Сетом.

Мэннинг выключил мотор, накинул свой старенький бушлат и вышел на палубу, где его ждал Моррисон. Когда они поднялись на мол по ржавой железной лестнице, молодой полицейский уже восседал на прежнем месте. Он улыбался, показывая крепкие белые зубы.

– Удачно сплавали, мистер Мэннинг?

Тот отрицательно качнул головой:

– Ни черта не поймали, Джо, – и обернулся к Моррисону: – Вы еще не знакомы с сержантом Ховардом? Он представляет в этой части света Британскую империю, вернее, то, что от нее осталось. Всех нас держит в ежовых рукавицах.

Моррисон кивнул:

– Мы с сержантом встретились вчера, когда я прилетел в ваши края. Может, выпьете с нами, сержант?

Несколько секунд она стояла, словно ожидая чего-то, и нежно перебирала пальцами струны гитары. Потом начала петь.

В ее не очень сильном голосе, от которого почему-то сжималось сердце и перехватывало горло, звучала печаль умирающего закатного солнца и мягкого прикосновения ночи. Наверное, не больше шести-семи человек понимали, о чем поет Мария, но это не имело никакого значения.

Мэннинг вспомнил их первую встречу тем жарким июльским днем. Кубинское рыболовное судно, битком набитое беженцами, беспомощно дрейфовало в проливе. К Марии его привлекла ее невероятная способность, несмотря ни на что, сохранять внутреннее спокойствие, даже гармонию.

Ее нельзя было назвать красавицей. Кожа золотисто-оливкового цвета, иссиня-черные волосы перевязаны алой лентой. Но в своем театральном костюме она затмевала всех сидящих в зале женщин.

Звуки песни угасли, на мгновение наступила тишина, которая сменилась грохотом аплодисментов. Мария, словно «тореро» на площади в Мехико, стояла, плотно сдвинув ноги и вытянув правую руку, в которой держала шляпу. Мэннинг заказал еще одну порцию рома, а она начала танцевать фламенко, подпевая и притопывая ногами, обутыми в испанские туфельки на высоких каблуках. Песня закончилась на волнующей, пронзительно резкой ноте.