Кольцо «Принцессы» - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 69

– Что же вы раньше об этом молчали? – вдруг озабоченно спросил хирург. – Даже скрывали?

– Были определенные обстоятельства.

– Теперь все изменилось?

– Да, и кардинальным образом. Что имеем – не храним... Хочется помочь человечеству стать здоровее, а значит, лучше, благороднее...

– То есть, решили переделать человечество? Наставить на путь истинный?

– А разве ты в детстве не мечтал об этом? И в ранней юности?

Ответить он не успел, потому что в это время на пороге вырос человек в белом халате, переглянулся с хирургом, остановил взгляд на Шабанове.

– Товарищ капитан, за вами прислали, – сказал озабоченно. – Велят прибыть немедленно.

– Погоди ты! – отмахнулся Герман. – Сейчас!.. В преклонном возрасте многие будто бы выживают из ума, впадают в детство. А знаешь, отчего это происходит?

– Нам пора, пора, капитан! – Пришедший взял под локоть. – Потом расскажешь. Нас ждут очень важные персоны. Нельзя опаздывать, не солидно!

– Подумай! – собираясь уходить, посоветовал Шабанов хирургу. – Только хорошо подумай, с чего это вдруг одни умирают в здравом уме, другие к концу жизни теряют рассудок и долго живут. Тело дряхлое, а разум детский? Может, старость – это время знать, а не рассуждать?

Он спрятал ручку под куртку, подхватил гермошлем и ушел следом за посыльным. Наконец что-то прояснилось, о нем вспомнили! Этот умный санитар больше походил на конвоира, поскольку норовил идти сзади и по дороге не хотел разговаривать. Шабанова привели в «веселое» отделение и посадили в очередь, образовавшуюся в коридоре перед кабинетом с простенькой надписью «дежурный врач», где сидели тихие, задумчивые солдатики. Один все время гримасничал, шевелил ушами, перекашивал нос то на одну сторону, то на другую и до скрипа стискивал, сдавливал пальцы. Эти его движения оказались настолько заразительными и навязчивыми, что Шабанов ощутил, как и ему тоже хочется – вернее, неукротимо тянет пошевелить ухом или носом. Другой часто вздыхал, сидел, согнувшись пополам, подперев большую, лобастую голову руками, и если чуть расслаблялся, то голова падала. Был еще один, худенький, тонкорукий, с глазами огромными и печальными, а по соседству с Германом сидел младший сержант, бурят с желтым, каменно-спокойным, ничего не выражающим лицом. По коридору расхаживал старшина-срочник с полевой сумкой, и когда от дежурного врача вышел пациент, скомандовал с бравой иронией:

– Так, косилы! Всем встать и к врачу шагом марш!

Должно быть, солдатикам тоже хотелось полежать в «веселом» и отдохнуть от армейских будней. Выстроившись друг за другом, они вошли в кабинет, однако старшина через минуту вернулся, сел и стал наблюдать за Шабановым. Больше всего разглядывал гермошлем, стоящий на коленях, видно было, нравился ему.

– Слышь, земеля, а ты тоже сюда? – спросил, кивнув на дверь.

– Куда же еще? – Герману не очень-то хотелось разговаривать с ним.

– А шлем этот где взял?

– Нашел.

– Слышь, подари на дембель? Я его вместо мотоциклетного шлема надену. Класс! Все байкеры будут в отпаде!

– Без высотного комбеза не наденешь, – объяснил Шабанов. – На макушке будет висеть.

– Это ерунда! Главное, видуха! Давай! – потянул руку.

Герман спрятал гермошлем назад.

– Не могу, музейный экспонат. Читай, что написано?

Кровь засохла и будто въелась в стекло, три буквы теперь были черными. Старшина прочитал, глянул в оба конца коридора, чуть склонился к Шабанову.

– А ну, быстро отдал! – замахнулся растопыренной пятерней.

И тотчас же получил в ухо – отскочил, совсем юное лицо вытянулось, губы побелели, однако же в гневе не забыл о безопасности. Еще раз стрельнул глазами по коридору.

– Н-ну, козел!..

В тот момент дверь распахнулась и солдатики гуськом вышли из кабинета дежурного. За ними выступил сам врач, огрузший, толстозадый человек с тремя подбородками и недельной небритостью на щеках.

Старшина мгновенно сориентировался, сделал вид, что ничего не происходит, но за ухо держался, вероятно, там звенело.

– Кто сопровождающий? – Доктор говорил с прибалтийским акцентом. – Бери свою гвардию и на гауптвахту. Все симулянты. Я заключение написал.

Когда и успел, непонятно, однако же подал бумаги. Старшина сунул их в полевую сумку, глянул на Германа с ненавистью.

– Лучше не открывай рот, – предупредил тот. – И не попадайся мне больше. Иначе полетишь на дембель грузом «двести», с классной видухой и упакованный герметично.

– А, капитан Шабанов! – чему-то обрадовался дежурный врач, будто всю жизнь знакомы были. – Заходи, заходи, дорогой. Давно жду!

Сам он выглядел простецким, неряшливым и демократичным – кабинет полностью ему соответствовал. На полу почему-то стояла грязная посуда, а на вполне приличном светильнике висел абажур из газеты.

– Ну, рассказывай, как самочувствие, что новенького? – Он без интереса полистал историю болезни. – Слышал, ты куда-то улетал? Тебя здесь обыскались. Еще и Митрича с собой прихватил...

– С главным конструктором летали, к месту катастрофы. – Шабанову не хотелось обсуждать с ним эти вопросы. – Давай ближе к делу!

– А нет никакого дела, – развел короткими ручками толстяк. – Отдохнешь у нас недельку – и в часть.

– Тогда я пошел отдыхать!

– Погоди, есть несколько неуточненных вопросов. Я твой лечащий врач, поэтому заодно снимем их сейчас. А то я после дежурства ухожу на отдых, там выходные... Ты зачем телевизор в окно выбросил? Новый, японский аппарат...

– Да я уже хирургу объяснял...

– Старик, но я не слышал, а вопрос по моему профилю.

– Сам подумай, можно смеяться, когда человека бьют тортом по лицу?

– А что? Очень смешно! Крем, растерянная рожа... В Америке есть кондитерские, которые выпускают специальные торты на этот случай.

– Что же тут смешного? – изумился Шабанов и поднял с пола тарелку с остатками горохового супа. – Давай я сейчас повожу твою морду вот здесь? Ты засмеешься?

– Этого не надо! – отнял тарелку. – Да и морда у меня не влезет...

– Что же ты предлагаешь – смеяться, когда человеку плохо? Когда он оскорблен и унижен?

– Ну, не я предлагаю, а телевиденье. Те, кто делает шоу... А потом, ты должен понимать, почему это делается. И зачем.

– Не понимаю! Раньше просто не замечал...

– Хорошо, могу объяснить популярно, – терпеливо и жизнерадостно сказал доктор. – Наша страна долго находилась в жестком идеологическом поле. Теперь его нет, но есть определенный стереотип мышления и своеобразная инерция поведения. Все это необходимо разрушить. А смех – самое лучшее лекарство от всякой идеологии. Он высвобождает личность.

Шабанов возмущенно вскочил.

– Значит, кто размазывает торт по чужой физиономии, тот личность, а кому размазывают – тот скотина?

– Это же всего-навсего шоу! Развлекательная программа. Ну зачем выкидывать телевизор?

– Чтоб не смотреть шоу.

– Ладно, согласен, садись. Давай запишем так: телевизор выбросил из патриотических чувств.

– Из каких?.. Ты что, дурак? Кто же выкидывает телевизоры от любви к Родине?

– Ты просто слегка оторвался от жизни, паришь под небесами. С безнравственностью в «ящике» сейчас воюют одни патриоты.

– Хочешь – пиши, – отмахнулся Шабанов. – Это не суть важно...

– Первый вопрос закрыли, – согласился толстяк. – Осталось выяснить, правда ли, будто ты подумывал о самоубийстве?

– Правда... Но потом отказался от такой мысли.

– С чего вдруг?

– Не застрелился-то?

– Да нет, с жизнью решил посчитаться?

– От тоски...

– Ну, брат, ты даешь! – не поверил дежурный врач. – Если б от тоски все начали стреляться!.. У нас бы населения не осталось. Посмотри, сейчас не жизнь – сплошная тоска. Потому и веселят народ...

– Это другая тоска. От нее теперь даже не стреляются.

– Значит, еще и любовь замешана.

– Там много чего замешано...

– Но на самом-то деле ты не хотел стреляться? И тебе отвратительна сама мысль покончить собой? – Доктор занес ручку над соответствующей строкой в истории болезни.