Кольцо «Принцессы» - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 15

К полудню он одолел километров двадцать и, оказавшись в седловине гор, осмотрелся и пошел строго на юг – усложнил задачу преследователей: чем больше зигзагов, тем скорее собьются со следа. За весь день он не увидел ни одной приметы присутствия человека и к заходу солнца был уверен, что упал все-таки на территорию Монголии, население которой не любило горно-таежные места, предпочитая степи – кочевники они и есть кочевники...

Допинг выветривался довольно быстро, и приходила усталость с острым чувством голода. Шабанов посчитал, что оторвался от погони километров на тридцать и есть возможность поспать ночь, чтобы с утра увеличить расстояние разрыва. Следовало найти такое место, чтобы развести костер и не выдать себя. Уже в сумерках он неожиданно наткнулся на землянку, врытую в косогор и сверху засыпанную перегнившими деревьями и камнем – что-то похожее на охотничье зимовье. А вокруг – заросли дикой или одичавшей вишни с почками, готовыми раскрыться через день-два.

Это было первое человеческое жилье, найденное за два дня почти беспрерывного бега. Ступая осторожно, он обошел это место вокруг и, убедившись, что здесь люди не бывали по крайней мере лет десять, кое-как отжал заклиненную временем дверь.

Из тесного пространства дохнуло землей и прелью дерева. Шабанов посветил фонариком, увидел камелек в углу, сложенный вроде камина, и рядом – нары, на которых кто-то спал: из-под шкуры торчали подошвы сапог. Держа оружие наготове, он вошел внутрь и посветил спящему в лицо...

Лица, как такового, не было, из-под края шкуры выглядывал желтоватый череп с кучкой ссыпавшихся черных волос у темени. Рядом с ним лежали тонкие косточки истлевшей руки, когда-то державшей край шкуры...

В первый миг Герман испытал омерзение и желание немедленно выбежать из этой норы-склепа, но тут же взял себя в руки и переметнул луч фонаря на стену: в углу стояла ржавая винтовка и рядом висела какая-то заскорузлая, изветшавшая одежда. На деревянном штыре, вбитом в балку, он увидел надутый мешочек и, едва тронув, осыпал на пол какое-то зерно, что-то похожее на рис. На низком столике в углу стояли чайник, деревянная миска и лежал сильно сточенный нож с деревянной ручкой.

Над всем этим витал дух тлена.

Винтовка оказалась заряженной, стояла на боевом взводе, и, несмотря на ржавчину, можно было прочитать клеймо на английском – выпущена в Японии в 1907 году. Кроме того, в изголовье на полу лежал изъеденный черными раковинами самурайский меч без ножен, подсумок с патронами и темного стекла пустая бутыль, возможно, откуда покойный пил воду.

И скорее машинально он ощупал расползающуюся ткань одежды на стене, достал из кармана твердый, окостеневший предмет. Это был сложенный вчетверо кусок кожи, задубевший от времени, а в нем – лист бумаги, с одной стороны представляющий собой японский государственный флаг, с другой – испещренный столбиками иероглифов: похоже, документ, удостоверяющий личность...

Этот третий предмет, подчеркивающий японское происхождение, вначале пробудил шальную мысль – а не залетел ли он в Страну восходящего солнца?! И тут же отмел ее – велико расстояние, топлива хватило бы на половину пути, не больше. Скорее раненый самурай забрел в землянку во время гражданской войны, если судить по винтовке, и тут умер в одиночестве... Однако при этом слишком неожиданное предположение совсем не исчезло из сознания и будто расширило географию его местонахождения. Например, откуда вокруг землянки этот одичавший сад, а вишня, как известно, священное дерево у японцев. Так что исключать ничего нельзя, пока не будет точного подтверждения...

Шабанов еще раз осветил мертвеца и обратил внимание, что потускневший мех покрывала на нем имеет полосатую расцветку. В следующий момент, забыв об отвращении, он поддел стволом свисающий с нар край одеяла и увидел крупную, кошачью лапу: без сомнения, этот витязь был укрыт тигровой шкурой!

Если не принес с собой, значит, они тут водятся...

Сожалея, что ночлег под крышей не состоится, Герман вышел из землянки, плотно закрыл дверь и спустился в глубокий распадок, где шумела весенняя вода. По пути он искал тропу или какие-нибудь следы жизнедеятельности человека, но если что и было, то все заросло, возможно, умерший самурай был последним, кто навестил эти безлюдные места. Добыл шкуру и откинул копыта...

Отгоняя мрачные мысли, он выбрал место на ровной площадке склона, наломал елового лапника для подстилки и все-таки не стал разводить костер, поел и лег, положив НАЗ вместо подушки. «Принцесса» не выветривалась, воняла по-прежнему, но иное, более сильное ощущение, устранило запах: едва он затих, как боль в ухе дала о себе знать, кровь застучала, превращаясь из неприятного шороха в сотрясающие мозги выстрелы.

Этот сосуд лопался у него уже дважды после учебных катапультирований, и сей недостаток вовсе ничего не значил и не мешал раньше, поскольку он тут же бежал в санчасть, где делали промывание уха, и через сутки все проходило. В принципе и само бы прошло, без медицинского вмешательства, но кажется, вчера он еще застудился на хребте, одно наложилось на другое...

Он хотел уснуть, пока было тепло, но удары становились нестерпимыми. Допинг днем глушил боль, да и сам бег отвлекал, так что в правой стороне головы чувствовалась лишь горячая тяжесть и легкое отупение. Можно было бы хватануть еще одну «Виру», но это значит не спать всю ночь, а завтра не будет силы и энергии.

Сначала он съел три таблетки анальгина и, обхватив голову руками, выждал полчаса – улучшения не наступило. Тогда оторвал от перевязочного пакета шприц-тюбик с промедолом и поставил себе укол в бедро сквозь комбинезон. Сосчитать успел до семидесяти и отключился с грезами, будто прохладной ночью вступает в теплую, парную воду родной речки Пожни...

После купания Шабанов грелся у большого костра, разведенного на берегу, и прыгал на одной ноге, выливая воду из уха. Прыгал и приговаривал:

– Мышка, мышка, вылей воду под осинову колоду!

Вместо воды потекло авиационное топливо, и Герман отскочил от огня, чтобы не вспыхнуть. Лилось долго, так что он успел замерзнуть, и когда закончился этот поток и Шабанов вернулся к костру, увидел возле него совсем незнакомую молодую и обнаженную женщину, лежащую на расстеленной тигровой шкуре. Он был еще маленький, лет двенадцати, а она старше раза в два, но, несмотря ни на что, манила его рукой.

– Иди ко мне. Я хочу отдаться и стать твоей женой. Не бойся, иди! Ты же добыл мне брачную постель!

На лицо она была русская, и волосы светлые, но тело показалось ему желтоватым, и на лодыжках ног, запястьях рук – тонкие золотые цепочки, словно у японских гейш. Нечто подобное однажды случилось в детстве, когда его сманивала, а потом стряхивала с черемухи местная дурочка по имени Лися...

– Я не знаю, где я, – сказал он. – Кончилось топливо, и я катапультировался. Это какая река?

– Да твоя, Пожня! Не видишь?

– Нет, я бы сразу узнал место... А как тебя зовут?

– Лися! – засмеялась она.

– Врешь, у Лиси были рыжие волосы! И она потерялась...

– А вот и не потерялась! Теперь я в Японии живу!

– Я взлетел из Пикулино! Мне бы до Японии не хватило горючего!

– Ты попал в вакуумный поток!

– Откуда ты знаешь, что такое вакуумный поток? – изумился Шабанов.

– Знаю! Я много чего знаю! – Она рассмеялась. – Ты же думаешь про меня – ведьма? А ведьмы знают все.

– Таких потоков не бывает, это все легенды...

– Но вот же, посмотри, река твоего детства!

– Не верю... До реки моего детства нужны три заправки.

– А веришь, что я перед тобой на брачном ложе?

– И в это не верю... Я поставил себе промедол, ухо болит. Ты плод наркотических грез.

– Иди ко мне! И узнаешь, какой я плод!

Неожиданно для себя Шабанов набросился на нее как тигр, прижал к шкуре и заворчал. Земля, словно осыпь, стронулась с места и понеслась вниз, разве что в воздух поднималась не пыль, а искры, которые превращались в звезды. Женщина засмеялась, сияя ослепительно белыми зубами, и запела: