Зоопарк в моем багаже - Даррелл Джеральд - Страница 10

– Черт возьми! – Боб явно был поражен.

Я показал зверька Элиасу.

– Ты знаешь этого зверя, Элиас?

– Да, сэр, я его знаю.

– Мне очень, очень нужны такие звери. Если ты мне добудешь еще, я заплачу тебе один фунт. Понял?

– Понял, сэр. Но дело в том, маса, что этот зверь выходит только ночью. Чтобы ловить его, нужен охотничий фонарь.

– Ясно, но ты во всяком случае скажи всем в Эшоби, что я за такого плачу один фунт.

– Ладно, сэр, я им скажу.

– А теперь, – обратился я к Бобу, хорошенько завязывая мешок с драгоценным уловом, – скорей пошли в Мамфе, посадим его в подходящую клетку, чтобы можно было как следует рассмотреть.

Мы собрали все снаряжение и проворно зашагали через лес в Мамфе, поминутно останавливаясь, чтобы заглянуть в мешок и удостовериться, что драгоценному экземпляру есть чем дышать и что он не исчез по мановению какого-нибудь грозного ю-ю. Уже за полдень мы достигли Мамфе и с громкими криками ворвались в дом. Нам не терпелось похвастаться нашей добычей перед Джеки и Софи. Я осторожно приоткрыл мешок, галаго высунул оттуда голову и обозрел каждого из нас по очереди своими глазищами.

– Какой же он милый, – сказала Джеки.

– Какой он славный, – подхватила Софи.

– Да, – гордо отозвался я, – это...

– Как мы его назовем? – перебила меня Джеки.

– Надо придумать для него хорошее имя, – сказала Софи.

– Это чрезвычайно редкий... – снова начал я.

– Может быть, Пузырь? – предложила Софи.

– Нет, какой же это Пузырь? – возразила Джеки, критически обозревая зверька.

– Это Euoticus...

– А может быть, Мечтатель?

– Еще никто не привозил...

– Нет, на Мечтателя он тоже не похож.

– Ни в одном европейском зоопарке...

– А если Пушок? – спросила Софи.

Я содрогнулся.

– Если уж непременно давать ему кличку, назовите его Пучеглазым, – предложил я.

– Правда! – воскликнула Джеки. – Это подходит.

– Вот и хорошо, – продолжал я. – Очень рад, что крещение прошло успешно. А как насчет клетки для него?

– Клетка есть, – ответила Джеки, – об этом не беспокойся.

Мы пустили зверька в клетку, и он сел на пол, глядя на нас все с таким же ужасом.

– Правда, милый? – твердила Джеки.

– Крошка! – ворковала Софи.

Я вздохнул. Сколько их ни вразумляй, моя жена и мой секретарь, увидев что-нибудь пушистое, неизменно будут впадать в отвратительное сюсюкающее умиление.

– Ладно, – покорно сказал я, – может быть, вы покормите своего крошку? Тем временем другая крошечка пойдет в комнатку и выпьет глоточек джинчику.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

СНОВА В БАФУТЕ

Письмо с нарочным

Глава третья

Звери Фона

Вернувшись из Эшоби, мы с Джеки поставили на грузовик клетки с теми животными, которых уже добыли, и поехали в Бафут, оставив Боба и Софи в Мамфе, чтобы они попытались приобрести еще каких-нибудь обитателей влажного тропического леса, а потом догоняли нас.

Путь от Мамфе до нагорья долог и утомителен, но для меня он полон очарования. Первая часть дороги проходит через густой лес в долине, где лежит Мамфе. Грузовик, завывая, трясся по красной дороге между могучими стволами, на которых висели гирлянды лиан. Со звонкими криками носились стаи птиц-носорогов, парами летали желтовато-зеленые турако, их крылья в полете отливали фуксином. На стволах деревьев, лежавших вдоль дороги, оранжевые, синие и черные ящерицы спорили с карликовыми зимородками из-за пауков, саранчи и прочих лакомств, которые можно было найти среди пурпурных и белых вьюнов. На дне каждой лощинки струился ручей, перекрытый скрипучим деревянным мостиком. Когда машина форсировала поток, тучи бабочек взлетали с влажной земли и кружили над капотом.

Часа через два дорога полезла вверх, на первых порах чуть заметно, делая широкие петли. Над низкой порослью, будто чудом выросшие зеленые фонтаны, высились громадные древовидные папоротники. Выше лес начал уступать место клочкам саванны, выжженной солнцем.

Мало-помалу, словно мы сбрасывали толстое зеленое пальто, лес начал уступать место саванне. Цветные ящерицы, захмелев от солнца, перебегали через дорогу, стайки крохотных астрильдов вырывались из зарослей, будто снопы алых искр, и порхали перед нами. Грузовик рычал и трясся, над радиатором вился пар. Наконец, сделав последнее усилие, машина взобралась на гребень плато. Позади остался лес Мамфе, тысячи оттенков зелени, а впереди раскинулась саванна и на сотни миль протянулись горы, складка за складкой, до мглистого горизонта, золотые, зеленые, с мазками теней от облаков, далекие и прекрасные в солнечных лучах. Водитель вывел грузовик на бугор и круто затормозил, так что вихри красной пыли взмыли вверх и окутали нас и наше имущество. Он улыбнулся широкой, счастливой улыбкой человека, совершившего что-то значительное.

– Почему мы остановились? – справился я.

Водитель честно ответил почему и нырнул в высокую траву возле дороги.

Мы с Джеки выбрались из раскаленной кабины и пошли посмотреть, как себя чувствуют в кузове наши животные. Важно восседавший на брезенте Филип повернул к нам красное от пыли лицо. Когда мы отправлялись в путь, его фетровая шляпа была нежного жемчужного цвета, теперь и она покраснела. Он оглушительно чихнул в зеленый носовой платок и укоризненно посмотрел на меня.

– Очень много пыли, сэр, – проревел он на тот случай, если я этого не заметил.

Но так как мы с Джеки у себя в кабине запылились ничуть не меньше, мне было трудно ему сочувствовать.

– Как поживают звери? – спросил я.

– Хорошо, сэр. Только эта лесная свинья, сэр, слишком уж злая.

– А что она сделала?

– Она украла мою подушку, – возмущенно доложил Филип.

Я заглянул в клетку Тикки, черноногой мангусты. Она и впрямь не скучала в пути: просунув лапу между прутьями, потихоньку втащила в клетку маленькую подушку, которая составляла часть постели нашего повара. И теперь окруженная сугробами перьев важно сидела на остатках подушки, явно очень довольная собой.

– Ничего, – утешил я повара, – я куплю тебе новую. А ты присматривай за остальными своими вещами, не то она их тоже украдет.

– Хорошо, сэр, я присмотрю, – ответил Филип, бросая хмурый взгляд на облепленную перьями Тикки.

И мы покатили дальше через зеленую, золотистую и белую саванну под синим небом с тонкими прожилками ссученных ветром белых облаков – будто легкие клочья овечьей шерсти плыли у нас над головой. Казалось, здесь надо всем потрудился ветер. Могучие обнажения серых скал он превратил в причудливейшие изваяния, высокую траву – в застывшие волны, маленькие деревья согнул и искорежил. Все вокруг трепетало и пело в лад ветру, а он тихо посвистывал в траве, заставлял деревца взвизгивать и потрескивать, трубил и гикал среди высоких скал.

Мы продолжали путь к Бафуту. К концу дня небо стало бледно-золотистым, потом солнце ушло за дальние горы, и весь мир окутался прохладным зеленым сумраком. Уже в потемках грузовик с ревом обогнул последний поворот и остановился в центре Бафута, возле усадьбы Фона. Слева простирался широкий двор, дальше сгрудились домишки жен и детей Фона. Над ними возвышалась большая хижина, в которой покоился дух его отца и множество других, не столь важных духов. Казалось, что на нефритовом ночном небе вздымается чудовищный, потемневший от времени улей. На пригорке справа от дороги стоял рестхауз Фона, что-то вроде двухэтажной итальянской виллы из камня с опрятной черепичной крышей. Он смахивал на ящик для обуви. Вдоль обоих этажей – широкие веранды, увитые бугенвиллеями с розовыми и кирпичными цветками.

Мы выбрались из машины и проследили за выгрузкой животных и их размещением на веранде второго этажа. Потом сгрузили и убрали все снаряжение. Пока мы пытались кое-как смыть с себя красную пыль, Филип схватил остатки своей постели, ящик с кухонной утварью и продуктами и зашагал к кухне твердо и решительно, будто патруль, которому поручено подавить небольшой, но досадный бунт. Когда мы кончили кормить животных, он появился вновь и принес удивительно вкусный ужин. После еды все повалились на кровати и уснули как убитые.