Дань смельчаку - Хиггинс Джек - Страница 8

Медаль Чести он получил в пятьдесят втором году в Корее. Когда подразделение диверсантов не смогло подорвать мост, по которому должны были пройти вражеские войска, Сен-Клер сделал все лично. Взорвал гранатами. Практически никто в американской армии не удивился, когда его выловили из воды живым.

Вкус к жизни у него был просто потрясающий.

Женщины, выпивка и еда — именно в таком порядке, но, оглядываясь назад, я вижу, что самым главным для него всегда оставалось действие и огромная сцена, на которой он мог появляться.

Черт, но я бешено замерз и уже трясся, чувствуя, как конечности безостановочно дергаются. Я обхватил себя покрепче руками, но понял, что толку от этого маловато. Видимо, именно в тот момент я вспомнил слова Сен-Клера и даже пару строк из какого-то даосского стихотворения, которое он цитировал: «В движении будь водой, в остальном — зеркалом».

Терять мне было абсолютно нечего — это понятно, поэтому я сел по-турецки и сконцентрировался на точном воспроизведении дыхательных упражнений, которые мне показывал генерал. Методу развития загадочного ч и, о котором он рассказывал.

Я постарался как можно глубже расслабиться, вдыхая воздух через ноздри, а выдыхая ртом. Зажмурил глаза — что в данной обстановке не имело особого значения — и прикрыл правое ухо левой рукой. Через пяток минут я поменял руки местами: прикрыл левое ухо правой рукой. Через следующие пять минут я заблокировал оба уха, перекрестив руки.

Все это казалось невероятной глупостью, даже если техника и была разработана несколько тысяч лет назад, если верить словам Сен-Клера, но, по крайней мере, конечности мои перестали трястись, а звук вылетающего изо рта дыхания казался удивительно мирным. Я больше не придавал значения ледяному каменному полу и холоду, а как бы парил в прохладной темноте, вслушиваясь в собственное дыхание.

Словно шорох набегающих на берег волн, словно шелест листьев в осеннем лесу, словно перешептывание мертвых полей. Словно... ничто.

Меня держали в подвале восемь дней — за это время я окончательно ослаб. Применяя технику, продемонстрированную мне Сен-Клером, я мог по собственному желанию впасть в транс, выходя из него, как оказывалось позже, через пятнадцать — двадцать часов.

В течение всего этого времени у меня не появилось ни одного человека, я не услышал ни единого голоса. Ни разу за время моего бодрствования я не заметил светящейся щели, хотя несколько мисок воды говорили о том, что, видимо, ее открывали, когда я пребывал в трансе. Еды не давали.

К концу этого срока условия стали ужасающими. В камере воняло — по понятной причине, — как в канализации, а я чувствовал себя легоньким, как пушинка. К тому же сознание не указывало на присутствие снов, мыслей, чего угодно — до самого конца, когда мне привиделся самый жуткий в жизни сон.

Я лежал на маленькой кровати, совершенно голый, лился полусвет. Значит, это не Клетка, потому что я снова мог видеть. Видеть бледный, рассеянный, золотистый поток, окружающей все вокруг. Было тепло. Меня окутывало тепло, и неудивительно, потому что комната тонула в паре.

Раздался голос — слегка искаженный, словно эхо, донесшееся издалека:

— Эллис? Ты где, Эллис?

Я поднял голову и увидел, что примерно в ярде от меня стоит Мадам Ню. На ней были форменная юбка и высокие ботинки, но гимнастерку она сняла. Под ней оказалась простая хлопчатобумажная рубаха.

Рубаха намокла от поднимающегося кверху пара, и я увидел расцветающие на кончиках грудей соски, а затем стали видны и сами груди: словно по мановению волшебной палочки, материя растворилась — и верхняя часть туловища женщины обнажилась.

Это показалось мне самым эротичным, что может быть на свете, и вид тела наэлектризовал атмосферу настолько, что мое тело ответило на безмолвный призыв. Мадам Ню подошла к моей постели, склонилась и положила руку на меня.

Я постарался отодвинуться, но женщина улыбнулась и произнесла все тем же далеким, искаженным голосом:

— Но, Элис, здесь же абсолютно нечего стыдиться и бояться. Нечего.

Она расстегнула молнию на боку форменной юбки и выскользнула из нее. Под ней оказались хлопчатобумажные трусики, так же, как и рубаха, мокрые от пара. Она, ничуть не стесняясь и не задумываясь, сняла их, затем села на краешек кровати и расстегнула рубашку.

Груди у нее были круглые и полные, мокрые от испарений, невероятно красивые. Меня трясло, словно лист под ударами бури, когда она наклонилась и прижала к ним мое лицо.

— Бедненький Эллис. — Голос отражался от тумана. — Бедный маленький Эллис Джексон. Никто его не любит. Никто. — Тут она отодвинулась так, чтобы посмотреть мне в глаза. — Но я люблю тебя, Эллис, правда. Люблю.

Она откинулась на спину, раздвинув ноги, чтобы принять меня, и рот ее был слаще вина, а огонь моей спермы вонзился в нее с такой силой, что она не выдержала и закричала. Я тоже.

От этого крика я и очнулся в темноте Клетки, вонь ударила в ноздри, я стоял и орал, сметая темные силы, возникшие на моем пути.

Раздался грохот засовов, и через секунду дверь распахнулась и в камеру хлынула волна желтого света.

Они все стояли за дверью: молодой офицер и его люди, полковник Чен-Куен и Мадам Ню за его спиной — очень подтянутая, при полной униформе, включая и остроконечную фуражку с красной звездой во лбу. Выглядела она бледной и шокированной. Нет, больше того — измученной, в отличие от Чен-Куена. Этот был заинтересован: как же я вынес все, что выпало на мою долю, — бесстрастный ученый.

Я стоял, покачиваясь из стороны в сторону, пока они возились с находящейся рядом с моей камерой дверью. Когда она отворилась, из нее хлынула темнота, а затем появился Сен-Клер.

Его тело напоминало статую Колосса Родосского, вырезанную из черного дерева, на лице написана невыразимая гордость. Нагота его явно не смущала. Увидев, в каком я состоянии, он двумя широкими шагами пересек коридор и подхватил меня, когда я начал заваливаться назад.

— Нет, Эллис, не сейчас. Не сейчас, раз уж ты зашел так далеко, — сказал он. — Мы сами дойдем до Медицинского центра и будем вести себя, как подобает мужчинам.

Эти слова влили в меня порцию бодрости, а сильная рука поставила вертикально. На своих двоих мы поднялись по лестнице, вышли в главные ворота, пересекли территорию лагеря и вошли под жидким дождичком в Медицинский центр.

Стоял серый холодный вечер.

После этого нас разделили, и я очутился в маленькой комнатке, завернутый в огромное полотенце после приема горячего душа. Появилась врачиха, быстро осмотрела меня, сделала укол в правую руку и вышла.

Когда дверь снова щелкнула замком, я лежал на койке, уставившись в низкий потолок. Возле кровати появилась Мадам Ню. В глазах ее стояли слезы, когда она опустилась на колени и взяла меня за руку:

— Эллис, я не знала, что они так с тобой поступят. Не знала.

По какой-то не очень понятной причине я ей поверил, может быть потому, что ни разу в жизни мне не было так приятно оттого, что надо мной плакала женщина.

Я сказал:

— Все в порядке. Ведь я в конце концов не развалился на части, не правда ли?

Она беспомощно зарыдала, прижимаясь лицом к моей груди. Я принялся очень осторожно гладить ее по волосам.

Следующие недели превратились в странную фантастическую череду, к которой я очень быстро привык. Я все так же сидел в одной камере с Сен-Клером, и каждое утро, ровно в шесть, нас вдвоем отводили в Идеологический центр. Там нас рассаживали по крошечным кабинкам, выдавали наушники, и начиналось прослушивание бесконечных магнитофонных лент.

Теоретическая болтовня касалась одного и того же. Сначала Маркс и Ленин, а затем Мао Цзэдун — до тех пор, пока его болтовня не начинала сочиться у нас из ушей. Практически ничто не задерживалось в моей голове, хотя годы спустя я вдруг стал замечать, что спорю, применяя марксистскую терминологию. В этом отношении мне сильно помогал Сен-Клер. Именно он указал мне на несоответствия и неточности работ Маркса. А также заимствования. Например, все, что немецкий еврей написал о войне, было почерпнуто из известной работы Сунь-Цзы «Искусство воевать», написанной в пятисотом году до нашей эры. Как говорили иезуиты, раз украл — все украл, поэтому с тех пор я никогда не придавал значения работам этого «великого» человека.