Час охотника (Исповедальня) - Хиггинс Джек - Страница 24

В надежде привести себя в порядок Таня принимала горячую ванну. В дверь постучала и вошла Рубенова с кофе.

– О, спасибо. – Татьяна протянула руку и взяла чашку с подноса.

Наташа подвинула к краю ванны табуретку и присела.

– Ты должна быть очень осторожна, сердечко мое. Понимаешь, Таня?

– Странно, – ответила она. – Так меня еще никогда не предупреждали.

Тут ей подумалось, что со дня того кошмара в Друморе, иногда мучившего ее по ночам, она всегда чувствовала себя защищенной. Масловские оказались хорошими родителями. Ей ни в чем не было отказа. В социалистическом обществе, возникшем под знаком ленинского лозунга «Вся власть народу», реальная власть на самом деле была привилегией немногих.

Советская Россия стала кастовым обществом, в котором значение человека определялось не его личными качествами, а занимаемой должностью, Таня была дочерью Ивана Владимировича Масловского, что подразумевало великолепную квартиру, спецшколу, внимательное отношение к ее таланту. На дачу семья ездила с шофером на «Чайке» по безлюдной государственной трассе. Деликатесы на их обеденном столе, так же, как и платья, которые она носила, покупались, естественно, в спецсекции ГУМа по определенным талонам.

На все это она не обращала внимания, так же, как и на процессы против диссидентов и на существование ГУЛАГа. И точно так же она старалась упрятать подальше в подсознание созданную когда-то Масловским чудовищную реальность Друмора, где она стояла на коленях перед простреленным телом родного отца.

– Тебе стало легче? – спросила Рубенова.

– Конечно. Подай, пожалуйста, полотенце. – Она завернулась в него и спросила:

– Ты хорошо рассмотрела зажигалку Туркина, когда я прикуривала?

– Не очень.

– Она из массивного золота. Фирменная, от Куртье. Как там у Оруэлла в «Звероферме»? «Все звери равны, но некоторые более равны, чем прочие».

– Прошу тебя, сердечко мое, – взмолилась Рубенова, – лучше бы тебе этого не говорить.

– Ты права. – Татьяна улыбнулась. – Мне все же что-то не по себе. Пожалуй, прилягу, чтобы быть к вечеру свежей.

Они прошли в спальню, где Таня прямо в полотенце забралась под одеяло.

– Эти двое все еще стоят?

– Да.

– Хочу спать.

Рубенова опустила жалюзи и вышла. Таня лежала в полумраке и думала.

События последних часов сами по себе были сильнейшим шоком, однако наиболее значительным и странным ей показалось то, как с ней обошлись. Татьяна Воронина, пианистка с мировой славой, которой лично Брежнев вручал награду за заслуги в области культуры, ощутила теперь железную хватку родного государства. Ей казалось, будто она что-то из себя представляет. Теперь же, когда дошло до дела, выяснилось, что это «что-то» – ноль.

Такой констатации было вполне достаточно. Она включила ночник, взяла сумку и вынула из нее конверт, который ей вручил Девлин. Британский паспорт произвел на нее впечатление: в соответствии с датой он был выписан три года назад и снабжен американской визой.

Согласно паспорту в США она ездила дважды, а кроме того – в Германию, Италию и Испанию. Последний штемпель был поставлен на французском паспортном контроле неделю назад. Прекрасно. В соответствии с документами она оказалась журналисткой Джоанной Фрэнк, родившейся в Лондоне. Лицо на фотографии, как и говорил Девлин, было очень похожим.

В конверте Татьяна обнаружила также два частных письма, полученных ею по лондонскому адресу в Челси, кредитную карточку банка «Америкэн Экспресс» и британские водительские права. Маршруты следования в Лондон были описаны четко и ясно. Они действительно обо всем позаботились, подумала Таня.

Первая возможность – самолетом Париж – Лондон – естественно отпадала. Удивительно, как холодно и четко она просчитывала теперь варианты побега.

Можно было также сесть на поезд до города Рен, а там сделать пересадку до Сан-Мало на побережье Бретани. Оттуда до Джерси, острова в проливе Ла-Манш, шел корабль на подводных крыльях. Остров же связывали с Лондоном многочисленные ежедневные авиарейсы.

Она тихонько встала, взяла телефон, на цыпочках прошла в ванную комнату и прикрыла за собой дверь Там она сняла трубку и позвонила в регистратуру отеля. Звонок оказался исключительно полезным. Совершенно верно, ответили ей, есть ночной поезд на Рен, отправляется в двадцать три часа с вокзала Гар дю Норд. В Рене короткая остановка, в Сан-Мало она будет к завтраку. На корабль на подводных крыльях она никак не опоздает.

Татьяна вышла из ванной очень довольная собой, так как не назвала дежурному ни своего имени, ни номера. Подобные вопросы мог задать любой из сотен гостей отеля.

– Таня, они будят в тебе звериные инстинкты, – сказала она тихо самой себе.

Из шкафа она вынула дорожную сумку, с которой обычно ходила на концерты. Много набирать нельзя – это бросится в глаза. Она подумала немного, взяла пару сапожек из мягкой кожи и аккуратно опустила их на дно сумки. Затем сняла с вешалки черный комбинезон, свернула его и положила сверху, на него – ноты и партитуры.

Больше делать было нечего. Татьяна подошла к окну. По стеклам барабанил дождь. Она поежилась, почувствовав себя вдруг ужасно одинокой, и вспомнила о Девлине, о его внутренней силе. Тут же решила позвонить ему, но не отсюда.

Вновь легла в постель и выключила ночник. Если бы заснуть теперь хотя бы на часок-другой! В мозгу ее снова всплыло белое как мел лицо Качулейна, и она так и не смогла окончательно успокоиться.

На концерт Татьяна надела черное бархатное платье с жакетом. Жемчужные бусы и серьги были своего рода талисманом: их она получила в подарок от Масловских перед заключи ильным туром конкурса Чайковского, на котором потом одержала блистательную победу.

В комнату вошла Рубенова и встала позади Татьяны, сидевшей перед зеркалом.

– Ты готова? Уже пора. – Она положила руку на плечо Тани. – Ты сегодня обворожительна.

– Спасибо на добром слове. Сумку я собрала.

Рубенова подняла ее.

– А полотенце положила? Вечно ты его забываешь.

И не успела Татьяна сделать движение, как сумка оказалась раскрытой. Глаза Рубеновой расширились, она помедлила и взглянула на Татьяну.

– Пожалуйста, Наташа... – тихо произнесла Таня. – Если я что-нибудь для тебя значу...

Ее немолодая уже секретарша тяжело вздохнула, пошла в ванную и принесла оттуда полотенце, свернула и сунула в сумку. Затем застегнула «молнию».

– Ну вот теперь все на месте, – сказала она.

– Дождь все идет?

– Да.

– Тогда бархатную накидку я оставлю здесь, а с собой возьму пальто.

Рубенова сняла пальто с вешалки и набросила Тане на плечи. Та почувствовала легкое пожатие руки.

– Нам пора.

Оба в смокингах, так как после концерта предстоял прием, Туркин и Шепилов ждали в соседней комнате.

– Вы великолепно выглядите, Татьяна Ивановна, – заметил Туркин. – Ваш концерт – еще одна победа нашей страны.

– Оставьте при себе ваши комплименты; капитан, – отрезала она, – если хотите быть полезным, возьмите сумку.

Концертный зал консерватории был заполнен до отказа. Когда Татьяна вышла на сцену, оркестр поднялся, чтобы приветствовать ее. Разразились аплодисменты, публика встала, следуя примеру президента Миттерана.

Таня заняла место у рояля, и шум мгновенно стих. Когда дирижер поднял палочку, в зале царила абсолютная тишина. Он опустил ее, оркестр взял первые такты, и пальцы Татьяны Ворониной заскользили по клавишам.

Радость и экстаз переполняли ее. Изнутри будто что-то вырвалось на волю – никогда еще она не играла со столь динамичной энергией. Оркестр играл, пытаясь не отстать от Тани, так что в конце, когда великолепный концерт Рахманинова достигал своего драматического финала, они слились в единое целое. И это совершенно особенное впечатление мало кто забыл из присутствовавших в тот вечер в консерватории.

Зал взорвался аплодисментами, каких она еще никогда в жизни не слышала, а к ногам посыпались букеты цветов.