Бенито Муссолини - Хибберт Кристофер - Страница 27

«Да, мой фюрер».

«Запомните, я готов пойти с ним на любое соглашение… Сообщите дуче, что я несказанно благодарен ему: никогда, никогда я не забуду его поддержку».

«Да, мой фюрер».

«Я никогда этого не забуду, что бы там ни случилось. Если ему когда-нибудь понадобится моя помощь или он окажется в опасности, то он должен быть уверен в том, что я буду рядом с ним, что бы там ни случилось, даже если весь мир встанет против него».

«Да, мой фюрер».

Два дня спустя Гитлер повторил свои заверения в том, что он безгранично благодарен Муссолини. «Я всегда буду с благодарностью помнить о Вашей поддержке», — сообщил он в телеграмме, направленной из Австрии, которая уже была официально объявлена «провинцией германского Рейха».

«Моя позиция, — ответил Муссолини, — определена дружбой между нашими двумя странами, которая освящена Осью».

Однако эту его новую позицию еще следовало объяснить возмущенной итальянской общественности, которая всего лишь несколько месяцев назад внимательно выслушала решительное заявление дуче, гласившее, что «независимость Австрии, ради которой отдал свою жизнь Дольфус, является тем самым принципиальным фактором, из-за которого сражались и будут сражаться итальянцы». Сделать это было невозможно, просто отмахнувшись от Австрии, как он это позволил себе в беседе с Чиано, заявив, что эта страна является «двусмысленностью, которую стерли с карты Европы». В палате депутатов Муссолини пытался заглушить оппозиционные настроения, утверждая в своей на редкость напыщенной речи, что Италия «никогда не давала обязательств, прямо или косвенно, устно или письменно, вмешаться в конфликт, чтобы спасти независимость Австрии». Это утверждение было демонстративно лживым, и итальянский народ знал это. Впервые со времени убийства Маттеотти, итальянцев охватило повсеместное и глубокое чувство разочарования. Потрясение от аншлюса не смогло разрушить Ось, но безоговорочной ранее популярности Муссолини избежать этого не удалось. Не говоря уже о внезапном и малодушном изменении политики, предпринятом только для того, чтобы задобрить опасного союзника, ни один мало-мальски здравомыслящий обозреватель не мог не отметить растущую угрозу для Италии со стороны сильной и воинственной Германии, продвинувшей свои границы до Альп. Итальянская внешняя политика была скомпрометирована. Для Гитлера аннексия Австрии стала его политическим и военным триумфом, практической реализацией его самых амбициозных устремлений. Австрия теперь стала и опорным пунктом для броска на Восток для расширения империи. Еще в ноябре 1937 года на секретном совещании в Имперской канцелярии Рейха Гитлер говорил о своих намерениях аннексировать Чехословакию. Сейчас он уже был готов сделать это. Он не принял всерьез подтверждение французским правительством ранее заявленной позиции о гарантиях в отношении Чехословакии. Полагаясь на свой инстинкт, в безошибочность которого он верил все больше и больше, Гитлер считал, что Франция, как и Англия, настолько не желает быть втянутой в войну, что все ее протесты можно спокойно проигнорировать. Прежде чем на практике удостовериться в этом, Гитлер решил, что он сначала должен укрепить ось Берлин — Рим прежде, чем совершить необратимый шаг.

Еще в сентябре 1937 года Муссолини пригласил Гитлера посетить Италию. 2 мая 1938 года фюрер отбыл в Рим, преисполненный желания, как доложил секретарь посольства Италии в Берлине, пролить бальзам на душу итальянцев, отдав дань их национальному чувству гордости, и продемонстрировать, что ось Берлин — Рим является реальностью. Ему предстояло немало потрудиться, чтобы отвоевать потерянные позиции. В Италии ему не простили аншлюса, возродившего опасения о его потенциальных устремлениях в отношении провинции Трентино-Альто-Адидже. А тут еще британское правительство, стремясь воспрепятствовать развитию агрессивных планов Гитлера, пошло на соглашение с Муссолини, используя охватившее Италию разочарование в дружбе с Германией.

Это соглашение, предложенное Чиано, приветствовалось Чемберленом, но было буквально встречено в штыки Иденом — «этим заклятым врагом Италии», как называл его Муссолини. Между ними в присутствии графа Дино Гранди, посла Италии в Лондоне, по этому поводу разгорелся жаркий спор, прошедший на высоких тонах и повлекший за собой два дня спустя отставку Идена. Обрадованный отставкой Идена, которая была буквально отпразднована итальянской прессой как событие триумфальное для Италии (редакторам газет было даже рекомендовано умерить свой пыл, дабы ненавистный английский политик не предстал в своей стране в виде великомученика). Муссолини воспринял соглашение со злорадным удовольствием. Он знал, что агрессивные действия Гитлера позволили ему занять выгодные позиции на переговорах с англичанами. За неопределенные обещания оказать им поддержку в Центральной Европе дуче смог заполучить их признание захвата Абиссинии и легитимизировать свое вмешательство в гражданскую войну в Испании, не говоря уже о вполне удовлетворительных гарантиях, данных Великобританией в отношении свободы действий Италии в Средиземноморье. «Итальянский пакт, — с возмущением писал Черчилль Идену, — конечно, является полнейшим триумфом Муссолини». Точно так же считал и Чиано, который не смог скрыть снисходительного презрения к англичанам за то, что они пошли на такие большие уступки. «Как романтично!» — воскликнул он, когда узнал, что подписать соглашение предлагается в день Пасхи, ибо этот день совпадал с днем рождения Галифакса. «Соглашением предопределяется безграничная свобода действий, — взволнованно писал Чиано в своем дневнике, — оно знаменует начало новой эры в наших взаимоотношениях с Великобританией. Дружба с ней основывается на принципе равенства — это единственный вид дружбы, на который мы можем согласиться с Лондоном или с кем-либо еще». Итальянская общественность будет приветствовать это соглашение, далее писал Чиано, «с безмерным энтузиазмом, в частности, еще и потому, что в нем она увидит возможность отдаления от Берлина». Поэтому ничего удивительного не было в том, что 1 апреля 1938 г. посла Великобритании лорда Перта, покинувшего дворец Киджи после подписания англо-итальянского соглашения, бурно приветствовали толпы народа, собравшиеся на улицах Рима. Но восторг толпы превзошел все пределы, когда на улице появился Чиано, направлявшийся в Палаццо Венеция, чтобы доложить дуче о подписании соглашения. К восьми часам вечера скопление народа у Палаццо Венеция стало просто грандиозным, и Муссолини вынужден был выйти на балкон своей резиденции, чтобы выразить признательность жителям Рима.

Это был, как выразился Черчилль, действительно, «полнейший триумф». Но что касается Великобритании, то ей соглашение абсолютно ничего не дало. Ни на одно мгновение Муссолини не рассматривал данное соглашение как шаг в противоположном от Германии направлении, для него оно являлось лишь еще одним фактом признания усиления влияния Италии и ее возрастающей мощи. На самом деле, он гораздо больше был удовлетворен пониманием одностороннего характера подписанного англо-итальянского соглашения, проявленного со стороны Германии, чем теми политическими выгодами для Италии, которые были заложены в самой сути соглашения. Но ни в этот момент своего триумфа, ни позже дуче, казалось, не способен был оценить по достоинству те колоссальные возможности, которые открывались перед ним, если бы он продолжал следовать традиционному взвешенному политическому курсу в равном отдалении и от Германии и от Западных демократий, так же, как он не мог понять, что его партнер по оси Берлин — Рим относился бы к нему с гораздо большим уважением, если бы почувствовал, что дуче не слишком сильно нуждается в поддержке фюрера. Но Муссолини был настолько поглощен идеей поразить воображение немцев своей показной жестокостью, что упустил шанс повести тонкую дипломатическую игру. Со времени его последнего визита в Германию это желание оказывало все более возраставшее влияние на политику Муссолини. На ранней стадии англо-итальянских переговоров лорд Перт на встречах с Чиано пытался протестовать против налетов итальянских военных самолетов на мирные испанские города. Однако дуче «совсем на трогали» жалобы британского посла. «На самом деле, — писал Чиано, — Муссолини даже импонировало то, что итальянцы способны для разнообразия наводить ужас на весь мир своей агрессивностью вместо того, чтобы очаровывать вселенную своим искусством игры на гитаре. По мнению Муссолини, бомбардировка испанских городов итальянской авиацией должна повысить наши акции в Германии, которая обожает тотальную и безжалостную войну».