Бенито Муссолини - Хибберт Кристофер - Страница 18

В недавнем интервью Альберто Моравиа рассказал о своей сатирической антифашистской книге «Маскарад», написанной им на Капри в 1940 году.

«Мы вели настоящую войну — с фашизмом, цензурой и т. п. Готовую рукопись любой книги следовало отдавать в министерство народной культуры для получения одобрения на публикацию. В министерстве, скажу вам, сидели в основном учителя средних школ, получавшие по триста лир за каждую прочитанную ими книгу. Разумеется, чтобы сохранить за собой синекуру, они, когда для этого были основания, давали отрицательный отзыв. И вот я представляю рукопись на контроль. Но прочитавший ее имярек, не желая высказывать своего суждения, передал ее заместителю начальника управления, тот, обуянный сомнениями, передал ее начальнику управления, этот министру, министр наконец-то — Муссолини».

— Думаю, — сказал корреспондент, — вас вызвали на ковер?

— Ничего подобного. Муссолини приказал опубликовать книгу.

— Ну?

— Он был неплохим человеком.

— Вы понимаете, что данное интервью будет опубликовано за границей. А там к Муссолини относятся совершенно по-другому.

— Но мы-то знаем, что представлял из себя Муссолини. Думаю, это не делает нас фашистами. Самой большой его ошибкой было дремучее непонимание внешнеполитических проблем. Если бы его внешняя политика была такой же умной, как внутренняя, то, думаю, он и сейчас был бы дуче».

2

Хотя фашистская Италия слишком осторожно и терпимо относилась к инакомыслию и была далека от эксцессов германского национал-социализма, в ней к концу 1936 года возобладала доктрина «унификации». Чтобы заставить итальянцев жить в соответствии с фашистскими идеалами дисциплины и долга, предпринимались целенаправленные, упорные и зачастую абсурдные попытки навязать им строгость и единообразие в поведении, чуждые их характеру и не соответствовавшие даже раннему девизу фашистов: «Мне на это наплевать». Отныне, неустанно повторял сам дуче, «классическая и историческая ответственность» фашизма состоит в том, чтобы добиваться «строгого соблюдения фашистской нормы», долг же фашистов заключается в том, чтобы подавать пример эффективности, решительности, динамизма в противоположность распущенности дофашистской Италии и образу жизни западных демократий, который характеризовался как застывший, традиционный, буржуазный и обывательский — то есть такой же декадентский, как теплые домашние туфли [16] . «Живите с опаской», «К жизни нельзя относиться с легкостью» — это были не только лозунги, но и основополагающие догмы фашистской веры. «В других странах, — любил отмечать Муссолини, — революционеры постепенно становятся более умеренными; мы же, итальянцы, с годами становимся все радикальнее, все тверже».

Фашист должен всегда быть начеку и не впадать в духовную и моральную лень, присущую прошлому. Он должен быть «новым человеком эпохи Муссолини», пылким, решительным, целеустремленным, готовым отказаться от удовольствий и самозабвенно служить строгим идеалам фашистской морали. «Мы сторонники коллективных жизненных начал, — говорил Муссолини, — и желаем развивать их за счет индивидуализма». Для осуществления этой цели зарегистрированным членам партии, которых в марте 1937 года насчитывалось более двух миллионов, предписывались суровые нормы поведения, которым в конечном счете должна была последовать вся нация.

Пять лет, предшествовавшие началу войны, вошли в историю как «эра Стараче», когда секретарь партии Акилле Стараче предпринимал неоднократные попытки превратить итальянцев в покорных конформистов и спартански настроенных сторонников идеала Муссолини. Стараче был человек, слепо преданный дуче, недалекий и неумный. Его особенно сильно ненавидели на Севере, для которого он оставался невежественным грубым южанином. Именно таких деятелей Муссолини с готовностью назначал на высокие посты в фашистской иерархии. К концу 30-х годов поднялось, как писал в своем дневнике Чиано, «настоящее народное восстание против мелочных ограничений, вводимых секретарем партии». Министр иностранных дел проницательно отметил, что он сделал «две самые серьезные ошибки, которые можно было совершить в отношении итальянского народа. Он создал атмосферу преследования и раздражал народ тысячами мелочей. Итальянцы любят, чтобы их правители правили, проявляя терпимость. Они могут простить, если вы причинили им зло, но не простят, если вы докучаете им».

Страсть Стараче к мундирам и орденам, его настойчивое требование отдавать римское приветствие, прежде чем пожимать руку, его любовь к лозунгам и раболепная готовность брать на вооружение все идеи дуче, заслужили ему не только антипатию, но и презрение соотечественников. В 1938 году Муссолини поддержал мнение Бруно Чиконьяни, выступившего на страницах «Коррьере делла сера» со статьей, направленной против «смехотворного» использования местоимения «lei» [17] как не соответствующего лучшим традициям итальянской литературы и личному достоинству. Стараче развернул разнузданную кампанию против «лей» и издал циркуляры, требующие немедленного и принудительного использования вместо него слова «вой» («вы»). Его нелепые нападки на «лей» еще более усилили презрение, с которым относился к нему итальянский народ, и спровоцировали противников режима на как можно более частое употребление этой формы обращения. Бенедетто Кроче, ставший теперь последовательным, активным антифашистом, ранее всегда пользовавшийся словом «вой» в беседах с семьей и друзьями, отказался от своей привычки и стал обращаться ко всем ним на «лей».

Временами Стараче выходил даже за пределы допустимого, как это произошло, например, когда он попытался ввести за правило, чтобы все официальные письма оканчивались словами «да здравствует дуче». Муссолини впервые узнал об этом из газет и, разгневавшись, вызвал секретаря партии к себе. «Дорогая синьора, — начал он диктовать в ярости, как только Стараче вошел в комнату. — Сообщаю вам, что ваш сын, капрал нашего полка, упал с лошади и разбил голову. Да здравствует дуче… Дорогой синьор, сообщаю вам, что сокращение персонала в будущем месяце будет означать увольнение вас из конторы. Да здравствует дуче». Муссолини продиктовал еще несколько воображаемых писем, а затем повернулся к Стараче и отослал его прочь, раздраженно заявив ему, что он сумел «сделать себя посмешищем всей Италии».

Будучи секретарем партии, Стараче активно «занимался» также спортом, который в конечном счете превратил в монополию государства. Абсурдный контроль государственных органов выражался в предписаниях, к примеру, национальной теннисной команде носить черные рубашки и отказаться от рукопожатий, или публиковать фотографии нокаутированного на ринге Примо Карнера. Хотя такая организация, как «Дополаворо» («После работы»), преуспела в организации дешевых игр и даже дешевых отпусков для рабочих, акцент на «фашистский стиль» в спорте и досуге не воспринимался людьми, будучи навязчивым и претенциозным. Типичным примером явилась организация мероприятий, известных под названием «фашистская суббота» — еженедельного праздника, «насыщенного духом революции», который должен был заменить «уик-энд» и все, что подразумевалось под этим понятием. От рабочих и служащих, неважно — состоявших или не состоявших на государственной службе, требовалось проводить днем время за играми, заниматься военными упражнениями и подготовкой к парадам или участвовать в работе групп, где велись своего рода политические дискуссии.

Однако, как пишут историки фашистской эры Луиджи Сальваторелли и Джованни Мира в своей «Истории Италии фашистского периода», «естественные склонности и пассивное сопротивление народа свели эту программу на нет, и „фашистская суббота“ стала в итоге не чем иным, как днем отдыха и развлечений, то есть „английской субботой“. Но сопротивление навязываемому Стараче режиму проявилось не только в этом конкретном случае… Очевидное несовпадение желаемого и достигнутого, теории и практики, внешнего фасада и реальности во всех составляющих фашистского режима уберегло, с одной стороны, итальянцев от полного рабства и деградации духа, но, с другой стороны, породило то неуважение к закону, ту нетерпимость к регулированию, то отсутствие социального самосознания, которые были и остаются огромными недостатками нашего национального характера. Это далеко не последнее из обвинений, которые могут быть предъявлены фашистскому режиму».