Паутина - "Сфинкс" - Страница 45

И Тео начал поиски, бережно извлекая из обессиленного сознания воспоминания, отмеченные светлыми эмоциями. Целитель, как кино, показывал Гарри Поттеру, что в его жизни были не только боль и потери. Было много счастливых моментов. Он двигался от более свежих воспоминаний все дальше в прошлое.

Вот на фоне черного неба качели, в которых Гарри и его жена. Черноволосый мальчуган посреди залитой солнцем кухни. Трое детей, спящие в тускло освещенной комнате. Смеющаяся жена с письмом в руке. Подросток на метле возле нескладного, покосившегося дома. Девушка со значком старосты. Первые шаги ребенка. Сверток с младенцем на руках Гарри Поттера…

Многие воспоминания последних лет повторялись, но Тео не брезговал ими. Чем глубже он погружался в воспоминания Гарри Поттера, тем сильнее становились и горестные, и счастливые эмоции в них.

Свадьба. Восстановленная волшебная палочка. Рыжий парень, совершенно мокрый, со сверкающим мечом в руке. Улыбающийся, потрепанный жизнью мужчина в поношенной мантии посреди маленькой кухни, с бокалом в руке.

Поцелуй рыжей девушки в квиддичной мантии. Седовласый волшебник на пороге дома.

Странная комната, полная школьников с поднятыми палочками. Смеющиеся девушка с каштановыми волосами и рыжий долговязый парень у камина, в круглой комнате. Поцелуй под омелой с черноволосой девушкой.

Золотое яйцо и улыбающийся рыжий подросток.

Новая метла на длинном столе. Улетающий на гиппогрифе худой человек. Кубок по квиддичу в руках седовласого волшебника. Вырвавшийся из палочки серебристый олень.

Девочка с растрепанными волосами, бегущая между столами в Большом зале.

Золотой мячик, зажатый в руке, и прыгающие от радости люди вокруг. Улыбающиеся из зеркала рыжая женщина и черноволосый мужчина в очках. Огромный человек, сидящий на продавленном диване, и письмо, написанное зелеными чернилами…

Тео медленно заменял одни картинки — с мертвыми людьми — на другие, со счастливыми лицами друзей и родных Поттера. Словно мозаику, он создавал в беззащитном сознании мужчины ленту образов.

И почувствовал, что сознание перестает быть таким уж беззащитным. Легкое движение, еле заметное прикосновение новых мыслей. И Тео медленно оставил Гарри Поттера, осознав, что стоит в палате и смотрит на бледное лицо человека, чью жизнь он сейчас пролистал.

— Ну что? — Сметвик пошевелился за плечом Тео. Выглядел он обеспокоенным.

— Нужно подождать, — черноволосый целитель устало убрал палочку и отошел от кровати. Тео был бледен. — Никогда не видел столько…

Он не договорил, да и не нужно было. По его лицу было видно, что целитель только что посетил маленький ад. Ад Гарри Поттера. Ад, который стал ценой за геройство.

Сметвик подошел к кровати, пощупал пульс. Учащенный.

— Когда, вы думаете, будут результаты, если будут?

— Не знаю. Сложно предполагать, — Тео надел халат. — Теперь мне нужно отдохнуть.

— Да, конечно, идите, — Сметвик проводил взглядом молодого целителя и вскоре последовал за ним, надеясь, что они были правы, вмешиваясь в больное сознание.

Когда Гарри открыл глаза, палата была пуста. Ему показалось, что он летел сквозь вселенную собственной жизни, а кто-то вырвал его оттуда, кинув на эту кровать. Как-то он сразу четко осознал то, где он и почему. И картинка, мучавшая его столько времени, тут же услужливо встала перед глазами — истекающий кровью, но сопротивляющийся мучителям Рон и Джинни, глядящая в пустоту мертвыми глазами.

И в сердце Гарри была пустота — пустота в той части его души, которую раньше занимала Джинни. Он мог бы уговаривать себя, что ошибся, что ему показалось, но сердце, которое столько лет было заполнено ею, подсказало, что больше нет в его жизни этого любящего человека. Опять нет. Опять он остался один.

Волна страшного одиночества и горя накатила, заставив судорожно втягивать воздух. Это было так знакомо. Та же боль. Та же пустота. А он надеялся, что уже никогда этого не испытает.

А потом пришло чувство вины. Еще более тяжелое чувство. И тоже знакомое. И не было рядом Дамблдора, чтобы взять на себя хотя бы часть этой ноши.

На этот раз виноват лишь он. Гарри закрыл глаза, до боли кусая губы. Он не сказал Джинни, не предостерег. Она бы так просто не поверила, была бы осторожна. И не было бы того переулка, где разрушился его мир, который столько лет давал силу, дарил любовь, лечил теплотой.

Гарри сжал кулаки. Зачем жить, если ты сам виноват в том, что этого мира больше нет? Если виноват в том, что твоя жена погибла? Если сам себя ненавидишь. Если на сердце опять пустота, если в душе ничего не осталось?!

Он вздрогнул, когда открылась дверь. Вошла Гермиона — он узнал ее даже без очков. Осунувшаяся, похудевшая, с мешками под глазами. Она подошла к кровати и только тогда увидела смотрящие на нее зеленые глаза. Закушенную до струйки крови губу. Сжатые кулаки.

— Гарри, — выдохнула она и бросилась к нему, села рядом, взяла его руку и прижала к себе, боясь обнять или по-другому потревожить. — Гарри…

— Скажи. Скажи мне, — прошептал он, не двигаясь, просто глядя в ее наполненные слезами глаза. Как же она устала, как же измучилась.

— Гарри, я… — она до боли сжимала его руку, но, видимо, не осознавала этого.

— Скажи. Я должен это услышать, — голос был слабым, но на лице — решимость, хорошо знакомая Гермионе.

— Гарри, Джинни… она… она…

— А Рон? — Гарри лишь кивнул, понимая, как ей трудно это сказать. Наверное, уже не раз за эти дни она произносила эти слова. Но перед безжалостными — безжалостными к себе — зелеными глазами сказать это не смогла.

— Он поправляется, — Гермиона отвела взгляд, лишь ощущая его горячую руку.

— Сколько прошло дней?

— Шесть… — она не понимала, почему он спрашивает о чем-то постороннем, о неважном. — Гарри…

— Не надо, — он вытянул свою руку из ее ладоней, отвернул голову, словно отгораживаясь от нее.

— Гарри, я прошу тебя…

— Я хочу побыть один, — глухо попросил он.

— Нет, — твердо произнесла Гермиона и, уже не боясь причинить ему боль, повернула его к себе. — Не смей! Слышишь? Не смей отворачиваться! Я тебе не позволю.

— Ты не понимаешь… — все-таки слезы мелькнули в его глазах.

— Я не понимаю? Я не понимаю, да? Ты думаешь, тебе одному плохо? — ей было наплевать, что он только очнулся, ей просто необходимо было втолковать ему, как он был ей нужен. — Я шесть дней молилась, чтобы Рон и ты выжили, чтобы ты к нам вернулся! Ты думаешь, легко было все эти дни жить, зная, что Джинни нет, Рон стал оборотнем, а ты можешь уже никогда не очнуться?! Я себя почти на части разорвала, не зная, о ком больше беспокоиться! Я смотрела в глаза твоим и своим детям! Я говорила твоим детям о том, что они почти сироты! Я говорила Розе и Хьюго о том, что их отец при смерти, а их тетя погибла! А ты мне теперь говоришь, что я не понимаю?!

Гермиона заплакала, уже стоя на ногах возле его кровати. Гарри дернулся в ее сторону и почти сел, не чувствуя боли в груди. Она обняла его, уткнувшись заплаканным лицом в его плечо.

— Я больше не могу быть одна со всем этим, понимаешь? Ты не можешь оставить меня. И сам ты не можешь быть один, наедине с этим, — лихорадочно шептала она ему на ухо, гладя по волосам. — Мы должны быть вместе и вместе пережить. Я не справлюсь без тебя. И дети твои не справятся без тебя. Ты нужен им. Не отдаляйся от нас.

— Прости… — он чуть отстранился и сморщился. Гермиона помогла ему лечь. — Просто…

— Молчи, не надо, — вспышка гнева прошла, и она уже жалела, что накричала на него, ведь так долго ждала, что он очнется. — Я знаю. Просто за эти дни я так устала…

— Расскажи мне. Все расскажи.

— Нет, тебе надо отдыхать, — помотала головой Гермиона, поправляя одеяло. — Ты должен набраться сил. Я буду с тобой.

— Нет, я должен знать…

— Я тебе все расскажу, но потом. Обещаю, — женщина погладила его по впалой щеке. — Ты жив, ты здесь. Мы это выдержим, вместе. Но для этого ты должен поправиться.