Когда боги спят - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 48

– Забереги, мать их... Зубья все погнул...

А сам был мокрый до ушей и насквозь промерзший, однако, взглянув на стол с водкой и ухой, жадности не проявил, погрелся у костра, побалагурил насчет того, как раньше острожили и как сейчас, выкурил сигарету, вынул из сумки ложку и лишь тогда подсел.

– Ну, вот и горяченького можно.

Налил себе полный пластмассовый стаканчик, оговорился, мол, я один раз пью, и было понес ко рту, но вдруг вспомнил:

– Говоришь, ты тоже Зубатый?

– Зубатый...

– Ишь ты! Фамилия одна, а не родня.

– Родня, только очень далекая. – Ему стало тепло. – Из одного корня...

– Должно, так... А меня Василий Федорович зовут.

– Значит, ты и есть тот самый Василий Федорович Зубатый?

– А откуда ты знаешь?

– Моего прадеда зовут Василий Федорович.

– Ванька что-то говорил, дескать, прадеда искал... Но я уж никак не твой прадед! – засмеялся он. – Ну, давай, выпьем не пьянки ради, а чтобы вкус не забыть! Да ухи похлебаем...

Ели прямо из котелка, но осилили всего половину. Зубатый чувствовал неясное волнение, пока варил уху, на слюну изошел, а тут в рот не лезла. Он понимал, что это всего лишь полное совпадение имен, и все-таки в душе что-то изменилось, хотелось притронуться к этому веселому и мгновенно ставшему близким человеку, чем-то угодить, но от выпивки он отказался и засобирался домой.

– Так тебе тоже на ту сторону надо? – вдруг хватился Василий Федорович. – Садись на весла, поехали! Машину оставь, кладоискателей нету, а наши не тронут.

Зубатый греб, а он раскладывал рыбу по мешкам и, когда наугад, в полной темноте, подчалили к берегу, скомандовал:

– Бери мешок и во-он к тому дому.

На земле все сливалось в один темный пласт, где он увидел дом, непонятно, и все-таки Зубатый взвалил ношу и пошел в гору наугад. Через три минуты полный тезка прадеда догнал его и пошел рядом, на его спине был точно такой же мешок с рыбой, а шел легко, без одышки. Когда вплотную подошли к дому, Зубатый неожиданно узнал его – тот самый, где отпевали усопшего инока Илиодора.

– Ночевать будешь у меня, – определил Василий Федорович.

– А удобно?

– Чего же неудобно? Женьшеня моего нет, один сейчас. Куда ночью пойдешь?

– А кто это – женьшень?

– Жена моя. Это я ее так ласково называю. Ну что стоишь? Заходи!

– Да я хотел найти какой-нибудь брошенный дом, подремонтировать...

– Подремонтировать! Ты глянь, ни одной печки нет, дачники все разобрали. А потом дома-то вроде брошенные, а поселись, так враз хозяева найдутся.

Покряхтел, включил лампочку и сощурился – то ли от света, то ли от хитринки.

– Может, к Зубатым девкам пойдешь?

– К каким девкам?

– А у которых уж ночевал. Они ведь зимовать в Пустыни остались, две Елены-то. И мальчишка с ними...

– Как они живут? – с осторожным безразличием спросил Зубатый, чтобы не выдать чувств.

– Да как?.. Изба у них холодная. – Василий Федорович отсыпал из мешков рыбу и сортировал, раскидывая по тазам. – Старшей-то, матери, говорил – подите ко мне, что ж вы будете там мерзнуть, да еще с ребенком? Изба большая, места хватит... Нет, дома хотим. Ты нам только дров помоги напилить... Настырные девки, что матка, что дочка. Это они назло Генке делают, мол, и без тебя проживем. Генка-то, как с бизнесом связался – начисто затаскался по бабам. Ох, и дура-ак! От такой женщины к проституткам!.. Завтра сходим, рыбы отнесем, попроведуем. Мы тоже однофамильцы вроде, а роднимся. У младшей-то, Ленки, Генкина фамилия, а у старшей наша осталась. Она тоже разведенка, судьба у них такая.

Наутро Василий Федорович не спешил, топил печь, чистил и солил рыбу, отдельно закручивая в стеклянные банки налимью печень, потом выправлял и точил зубья у остроги, а сам поглядывал на гостя, испытывал и одновременно говорил без умолку. Оказывается, он всю жизнь проработал учителем физкультуры, сам был спортсменом-лыжником еще с армии и в шестидесятые-семидесятые годы, в пору расцвета колхоза, создал в Соринской Пустыни спортивную школу лыжников со специальным интернатом, откуда выпустил в свет аж двух мастеров международного класса, дюжину мастеров спорта СССР, три десятка кандидатов и несчитано перворазрядников. Трех своих сыновей сделал мастерами, один уехал за границу на тренерскую работу, два других шалопаи, стали бизнес на спорте делать. Сам получил звание заслуженного тренера и когда-то гремел на всю страну, и немного даже поработал в области, на руководящей должности в спорте.

– Вот ты член Совета Федерации? А я был председателем Федерации! Понял? Так-то!

Сделать чиновничью карьеру не дала очень уж неблагонадежная жена, Женьшень – женщина простая, когда-то дояркой работала, но характерная, своенравная – оторви и брось. Однажды приехавшему высокому начальству сказала в глаза все, что думает, – грубо говоря, отматерила всех, вплоть до Брежнева. Василия Федоровича не то что в область – из партии поперли, в школу нового тренера назначили, и тот ее благополучно ликвидировал. А вообще-то жена у него хорошая, славная, человека плохим словом никогда не обидит, хозяйка рукодельная, но связалась тут с одной старухой из Митино, та ее научила дурному, ну и пошло...

Чувствовалось, что он переживает разлуку с женой: передник снимет с гвоздя, погладит – ее передник, ухват из-за печи достанет – ее руками отполирована ручка. Или стал обедом кормить, вынул кастрюлю со щами, попробовал и погоревал:

– Нет, у моего Женьшеня вкуснее получаются...

Зубатый старался не тревожить его расспросами о жене и стойко помалкивал.

После обеда Василий Федорович напихал торчком налимов в ведро, выходную куртку надел, шапку.

– Ну, пошли, рыбки снесем. Ведь не терпится?

Обе Зубатые «девки» конопатили тыльную сторону своего красивого с фасада дома, Ромка путался у них под ногами, подавал свежий, недавно из леса, зеленый мох. Женщины Василию Федоровичу обрадовались, взвеселились, но с Зубатым поздоровались холодновато и вежливо, как с незваным гостем. Однако Ромка подал руку и деду, и ему, посмотрел в глаза знакомым пристальным взором.

– Нет, девки, так не пойдет, так вы тепло не нагоните, – заявил Василий Федорович. – Дом этот надо перекатывать, подрубать, бревна менять. Вон же, прогнил с ветреной стороны, подоконники вываливаются. Говорю: идите ко мне на зиму! Жена до весны вряд ли придет, а весной, по теплу, к себе уйдете.

Женщины стояли виноватые и все-таки веселые, Ромка таскал рыбу за хвосты.

– Спасибо, Василий Федорович, – сказала старшая Елена. – Ничего, мы и здесь перезимуем.

А младшая неожиданно посмотрела на Зубатого и вроде бы улыбнулась.

– Вы опять к нам?

– Да вот, приехал... Хорошо у вас.

– Надолго?

– Как поживется! – встрял Василий Федорович. – Что ему, вольная птица. Пока лед не встал, на рыбалку поездим. А встанет, заманы поставим на озере.

– Деда, а меня на рыбалку возьмете? – серьезно спросил Ромка.

– Почему не взять? Возьмем! В сани посадим, тулупом укроем...

– А в лодку?

– Нет, в лодку тебе рано. Плавать не умеешь.

– Может, вам помочь? – неловко спросил Зубатый. – Дом утеплить?..

– Спасибо, сами справимся, – безапелляционно отрезала старшая Елена. – Вы отдыхайте.

– А что? Пускай помогает! – вдруг заявил Василий Федорович. – Он хоть и бывший губернатор, но вроде мужик.

Про него тут уже знали все...

– Сам подумай, Василий Федорович! – застрожилась старшая. – С какой стати мы примем помощь незнакомого человека? Он отдыхать приехал, а здесь...

– Да мы ж родня! – засмеялся тот. – Он ведь тоже Зубатый! Может, эдак лет двести назад наши предки были братьями?

– Нет, не нужно, спасибо, – проговорила младшая. – Мы как-нибудь сами.

– Эх, девки! Сами с усами... – вздохнул Василий Федорович. – Ну и одичали вы в городе! Человек на работу просится, руки чешутся, а вы? Ладно, еще подождем. – Он толкнул Зубатого в плечо. – Это они еще не поняли, тут парового отопления нету. Мороз треснет, вмиг созреют. Пошли!