Когда боги спят - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 45

– Меня юродивый старец на это подвиг. Не тебе был знак – мне. Пора грязь из души выскребать...

– Я тебя не узнаю, Зоя!

– Скоро и вовсе не узнаешь. Так что больше не приезжай. На работе скажи: приеду – уволюсь. Уговорила матушку взять, я ведь еще от мира не освободилась. Мне с сестрами три года жить нельзя, так она меня в стенную башенку пустила...

Он не знал, о чем говорить, стоял и смотрел на нее, пока не нащупал в кармане пальто лампадку.

– Это тебе, – сказал, протягивая сову на ладони, будто игрушку ребенку.

Снегурка глянула искоса, мельком и оценила эту вещицу, но опустила глаза.

– Роскошь это... Нельзя.

– Лампадка из монастыря, где был самый строгий устав. Какая же это роскошь?

– Она красивая. А что красиво – мне не полагается, отвлекать будет...

Тем временем краснолицая послушница прикатила пустую тележку и уставилась на Зубатого. Снегурка взяла вилы, шепнула «прощай» (или почудилось?) и стала метать навоз...

Несколько дней Зубатый никого, кроме Хамзата, не впускал, не отвечал на звонки – отлеживался, будто после тяжелой болезни. Он физически чувствовал, как вместе со Снегуркой отламывается старая жизнь – комсомольская юность, которую он отлично знал изнутри, не идеализировал, однако вспоминал с теплотой, как вспоминают молодость. И вместе с тем его не покидало ощущение, что и эта, существующая, жизнь тоже отваливается, как короста с незаживающей язвы – нарастает и снова отваливается...

«Я слишком поздно родился, чтобы жить с вами, люди...»

По ночам ему вдруг хотелось гостей и звонков, но никто не приходил и телефон молчал. Он давно знал: настоящих друзей у него нет, а те, что были, изуродовались лихим временем и поддерживали отношения, когда он был при власти, чтобы приходить и что-нибудь клянчить. Теперь вместе со Снегуркой ушло в монастырь его собственное чувство дружбы, и он понимал, что никто не придет.

Он вспоминал об охоте, начинал собираться, открывал сейф, выкладывал карабины, двустволки, боеприпасы, доставал подарочный пистолет и играл с ним, как мальчишка. Играл и думал о смерти. Близость оружия и возможность легко уйти из жизни в какой-то момент становились очарованием. Он контролировал каждое свое движение и мысль, не поддавался этим чарам, но в такие мгновения совершенно отчетливо понимал, что испытывал Саша перед последним полетом.

Пистолет был не заряжен, магазин оставался в кулаке, а ствол у виска не холодил, не смотрел черным глазом, и в него, как в черную дыру, не улетала жизнь, как писали в книжках, – просто ощущался ствол, и всякий раз почему-то перед глазами возникала одна и та же картинка – тракторная телега, отъезжающая от кладбища, и машущий ему Ромка. Если тебе еще машет хоть один человек в мире, тем паче ребенок, то жить, пожалуй, стоит.

Зубатый убирал оружие с чувством отвращения и запоздалого стыда, отплевывался от мига слабости, звонил Маше, болтал с ней как ни в чем не бывало, но следующей ночью все повторялось. Снегурка, этот верный товарищ, как наваждение, стояла перед глазами с вилами в руках и чистила навоз в коровнике.

После третьей ночной игры он спустил ключи от сейфа в унитаз и сразу же успокоился. Наутро приехал Хамзат, чем-то озабоченный и понурый: начальник охраны зря время не терял, по собственной инициативе вел глубокую разведку, анализировал происходящие события и конкретные ситуации, считая своим долгом доложить, что делается в мире.

– Зашевелились, – на этот раз сообщил он. – Все пришло в движение.

– Что пришло?

– Помнишь, прокурор на охоту приезжал? Сначала отскочил от тебя, добро забыл – тут приехал.

– Прокурор у нас слишком прямой и честный человек, чтоб заниматься интригами.

– Не говори так. Человек всегда темный, глубокий, дна сам достать не может. Что там у него – не знает.

Зубатый вспомнил Снегурку и внутренне согласился. Хамзат это увидел.

– А теперь встречи ищет Шишка (так звали за глаза начальника департамента здравоохранения). Вокруг меня ходит, трется – скажи, где Зубатый? Надо встретиться. Я сделал, что он просил... Сам подумай, почему все они стали угождать? Из кожи лезут – хотят помочь.

– Да Шишкин всегда такой был, семь пятниц на неделе...

– Ай, не говори! Шишкин знает, кому лизать, когда лизать, сколько лизать.

– Когда будет инаугурация?

– Неизвестно. Один говорит такой срок, другой – такой. Так что делать с Шишкой? Очень просит к телу пустить, меня за штаны хватает. Важно, говорит. Если Шишка суетится – все двигается, меняется.

– Давай встретимся. Сегодня, например, через час. Место сам определи.

Восточной хитрости у Хамзата было в избытке: он подыскал место неподалеку от старого здания администрации, где постоянно шастают люди из команды Крюкова. Несчастный Шишкин подходил к машине Зубатого, как шпион, с оглядкой, вдоль стенок, чуть ли не шнурки завязывал, чтобы посмотреть, не видит ли кто. Хамзат наблюдал за ним в зеркало заднего обзора и едва заметно, цинично улыбался. Начальник департамента залез в джип, будто из воды вынырнул.

– Анатолий... Алексеевич, здравствуйте!..

– Здравствуй, здравствуй комсомолец Коля Канторщик, – благодушно проговорил Зубатый. – Что скажешь нам хорошего?

Он давно заметил, все карьеристы не терпят фамильярности и вообще не понимают юмора, если это касается их личности. От Зубатого Шишкин бы вытерпел что угодно, коли сам напросился на встречу, но в присутствии Хамзата – слуги, фамильярность его будто бы оскорбляла.

– Сразу и унижать, – прикинулся обиженным.

– Юность – это прекрасно, – вздохнул Зубатый. – Разве тебе не хочется вернуться в комсомольское прошлое?

– Не хочется, – однозначно обронил он. – Стареешь, Алексеич, если в голову приходят такие мысли.

– Старею. Потому очень уж хочется попасть в клинику бессмертия.

Шишкин все понял и покосился на Хамзата, дескать, мешает. Зубатый похлопал его по плечу.

– У меня от начальника охраны секретов нет.

– Я отыскал вашего старца, – полушепотом сообщил он. – Вернее, его следы. Сделал запросы по своим каналам и связям... Его зовут Зубатый Василий Федорович. – Он ждал реакции – не дождался. – В общем, его на самом деле увезли в Кащенко, до сих пор не пойму, зачем это сделали, когда наша больница лучше. Я сейчас провожу через Законодательное собрание дополнительное финансирование на лекарства, питание и ремонт помещений. С такими трудами идет!..

– Ближе к делу, Коля...

Он начал пересказывать детективную историю с таким азартом и желанием, будто их последней встречи и беседы никогда не существовало: у карьеристов было еще одно качество – быстро забывать свои дурные поступки.

– Из Кащенко больной исчез при невыясненных обстоятельствах. Причем проводилась специальная проверка министерством, неясно, по чьей инициативе, – никаких результатов, но кто-то принципиальный заинтересовался – как это, не умер, не переведен, а нет человека! Возбудили уголовное дело и через полгода обнаружили пациента в одной частной клинике. Ну, клиника, это сильно звучит, сидят там три кандидата и один доктор, на чужие деньги, прошу заметить, большие, проводят исследования, эксперименты и гонят рекламу в среду богатых людей. Мошенники, по-другому не назовешь. Главное ведь – создать марку, имидж, как в шоу-бизнесе. Есть результат, нет – кто спросит и когда?..

– Короче можно? Где старец?

– Самое поразительное, он сбежал! – воскликнул Шишкин. – При клинике на полном обеспечении жили четыре подопытных долгожителя, два с Кавказа, один якут и наш старец. Охрана была, санитарки, всегда дежурный врач, а он на глазах у всех покинул жилой сектор и куда-то ушел. Его искали две недели, но безрезультатно.

– Когда он сбежал?

– В феврале этого года. Говорят, ушел в тапочках и пижаме.

– И где-нибудь замерз...

– В том-то и дело, не замерз! Его видели на ближайшей платформе электрички. Был уже одет в пальто и валенки, по приметам он. Людям что-то о Боге рассказывал, кричал...